Серебряный век продолжается
Серебряный век продолжается
Фото: Фёдор Евгеньев
Сегодня мы беседуем с лауреатом премии Дельвига и кавалером ордена Дружбы, знаменитым французским профессором-славистом, коллекционером, основателем и главой Ассоциации по сохранению русского культурного наследия во Франции Ренэ ГЕРРА.
- Господин Герра, вы довольно часто приезжаете в Россию. Каково, на ваш взгляд, нынешнее состояние русской литературы?
– Россия по-прежнему богата талантами, и я это знаю не понаслышке. Я часто бываю в России. Вот сейчас вернулся в Санкт-Петербург с Урала. Меня пригласили на международное совещание молодых писателей, которое проходило в городе Каменске-Уральском. Это было для меня весьма интересно. На совещании было несколько десятков писателей не только с Урала, но и из Сибири. Я убедился, что в России есть молодые писатели. Новое литературное поколение подрастает. На этом совещании были и писатели старшего поколения. К примеру, Пётр Краснов, с которым я уже давно дружу. С участниками семинара я поделился своими знаниями об эмигрантской прозе. Если можно так сказать, был "переброшен мост" из Парижа в этот уральский город. Меня и раньше приглашали на это совещание, но я человек занятой, и всё как-то не складывалось. А тут вот сложилось. Я прилетел на Урал из Санкт-Петербурга, где выступал на пленарных заседаниях Лихачёвских чтений, делал доклад на тему: «Диалог культур между Францией и Россией». Это совсем не моя тема, но я хотел подчеркнуть, что наши культурные связи завязались отнюдь не вчера.
– Вы свободно говорите и пишете по-русски. Это плод взаимного притяжения и интереса наших стран и наших культур друг к другу – или тому есть иные причины?
– Русский язык – это моя страсть. Я полюбил русский язык 55 лет назад. На Лазурном Берегу я волей судьбы встретился с современниками А.П. Чехова, и они сумели привить мне любовь ко всему русскому. Я на всю жизнь заразился любовью к русскому языку. И мне не нужны сейчас ни переводчики, ни редакторы. И в этом есть что-то непостижимое для меня.
Но раз уж мы говорим о взаимном интересе – давайте для понимания начнём издалека, и я, кстати, обращусь к теме своего доклада. Уже с середины XVIII века в Париж, Лион приезжают богатые русские вельможи – Разумовский, Шувалов, Орлов; во Францию совершают культурное паломничество литераторы Тредиаковский, Карамзин, Фонвизин. Французы тоже проявляют самый живой интерес к России. Первыми «русофилами» под влиянием Екатерины II становятся философы: Вольтер, Дидро, Д"Аламбер. Дидро проявлял живой интерес к России и верил в её светлое будущее. Он следил за прогрессом русской науки, знал работы Ломоносова и учил русский язык, чтобы иметь возможность читать в подлинниках произведения русских писателей. Вольтер в особенности интересовался Россией, переписывался с Екатериной II и русскими просвещёнными деятелями. В 1746 году Вольтера избрали почётным членом Российской академии наук. Он написал «Историю Российской империи при Петре Великом», высоко оценил его реформы. В 1782–1783 гг. в Париже выходит пятитомная «История России» Шарля Левека и русская грамматика Модру.
Одновременно русские деятели науки и писатели изучают французских философов, проявляя огромный интерес и к французской литературе. Помните у Пушкина? «Откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро», – советует Моцарт Сальери. В начале XVIII века французские книги по количеству изданий занимали третье место в России после латинских и немецких, а в середине того же века переводы с французского составляли уже больше половины от общего числа переводов. В России, спасаясь от Французской революции, нашли прибежище философ и писатель Жозеф де Местр, писательница мадам де Сталь, граф де Сегюр, автор знаменитых мемуаров[?]
После войны 1812 года много французов работало в сфере образования – в гимназиях, лицеях, частных пансионах, университетах. По-французски читались некоторые предметы, например, история и география, не считая курсов по французской филологии и литературе.
– Да и влияние французского языка на русский в тот период трудно отрицать…
– Знание французского языка для просвещённого человека в России было обязательным. Это объяснялось несколькими причинами. Важнейшая из них связана с той ролью, которую играла Франция в культурной, экономической и политической жизни Европы. На французском общались в салонах, во время дипломатических переговоров, в повседневном быту.
Широко использовалась французская речь в русской поэзии и литературе. Половина стихов Тредиаковского написана по-французски, несколько французских стихотворений есть у Пушкина. Часто французский язык использовался литературными героями. Татьяна пишет Онегину письмо по-французски. «Война и мир» начинается фразой: «Eh bien, mon prince».
– В конце концов такое увлечение французским языком стало казаться чрезмерным, не так ли?
– Да, оно стало вызывать реакцию отторжения со стороны некоторых деятелей русской культуры. Уже Карамзин предлагал заменить галлицизмы русскими словами. Однако процесс был нелёгким. Говорить на отвлечённые темы по-русски к тому времени было сложно даже для высокообразованных русских людей. Частная, деловая, научная переписка велась преимущественно по-французски. Французскому языку уделялось столь большое внимание, а его использование было столь распространено, что в определённых кругах русской общественной мысли всё чаще звучали высказывания о засилье французского языка.
Сумароков, нападая в своих комедиях на все главные беды и изъяны тогдашней русской жизни, в числе прочих указывал и на желание русского дворянства во что бы то ни стало обучать своих отпрысков иностранному языку, пренебрегая своим. И в комедии Грибоедова «Горе от ума» Чацкий нападает на презрение к своему, русскому, высмеивает преклонение перед иноземным: «французик из Бордо», «ни звука русского, ни русского лица не встретил»… «Здесь нынче тон каков: На съездах на больших, по праздникам приходским / Господствует ещё смешенье языков: / Французского с нижегородским?» – издевался писатель над российскими провинциальными галломанами.
С другой стороны, известно увлечение русской культурой и русским языком Проспера Мериме. Он, в частности, перевёл на французский «Пиковую даму». Мериме называл русский язык богатейшим изо всех европейских наречий. И особенно значимым событием в развитии франко-российского диалога стала встреча Мериме и Ивана Сергеевича Тургенева в 1857 году. Впрочем, Тургенева связывала тесная дружба и с Флобером, братьями Гонкурами, Мопассаном, композиторами Гуно и Сен-Сансом. А певица Полина Виардо немало способствовала популяризации русской музыки во Франции и французской – в России. При содействии Виардо и Эмиля Золя была основана в 1875 году Тургеневская библиотека. Были переведены Толстой, Достоевский… с Франции началось победное шествие великих русских писателей по Европе. В 1898 году в Париже было утверждено Франко-русское общество, объединившее учёных и литераторов, а также представителей финансовых и промышленных кругов. Возникли издательства, специализировавшиеся на русской литературе.
Надо сказать, что своим значительным влиянием на русскую культуру французы очень гордились. «Мы им привили вкус, которого до нас у них не было, научили свободе мысли, внушили любовь к литературе и отвращение ко всему дикому и грубому через книги и не только через них. А сейчас мы видим блестящий расцвет русской мысли, сформированный если не нами, то, по крайней мере, вместе с нами», – писал в 1913 году лингвист и специалист по славистике Эмиль Оман.
– И вскоре началась массовая эмиграция...
– Да, вот уже полвека я увлекаюсь культурой и особенно литературой «первой волны» русской эмиграции. Необходимо отметить, что стыковка между «волнами» русской эмиграции не состоялась. Попытки способствовать сближению и наложению этих волн закончились провалом. «Первая волна» была могучей, она просуществовала более пятидесяти лет, что уникально. Все эти писатели уехали из России не по шкурным соображениям!
Из «второй волны» эмиграции, состоящей в основном из перемещённых лиц во время и после Второй мировой войны, в Европе почти никто не остался. Особенно во Франции. Представители этой «второй волны» считали, что лучшее, что может быть между ними и Советским Союзом, – это океан. Над ними дамокловым мечом висела возможность принудительной репатриации в СССР. В Европе остался один поэт – осколок Серебряного века – поэт Дмитрий Калиновский. Я имел честь его знать.
По поводу так называемой третьей волны – я имею в виду современную эмиграцию, которая началась для меня в 1973 году с появления первого номера журнала «Континент» Владимира Максимова – могу сказать следующее: я автор этого журнала. Увы, мои современники: Максимов, Синявский, Некрасов умерли. Кублановский и Мамлеев вернулись в Россию. Сейчас во Франции от современной «третьей волны» почти никого не осталось. Что же касается русских писателей и поэтов в современной Франции, то, возможно, они и есть, но их имена мне неизвестны, хотя я профессионально занимаюсь русской литературой.
– Вы сейчас часто бываете в России. Когда для вас «упал железный занавес»?
– Это случилось тогда, когда старое поколение русских писателей-эмигрантов «вернулось» в Россию: их творения стали выходить на Родине миллионными тиражами. Для меня лично перестройка началась тогда, когда, наконец, в России были напечатаны «Окаянные дни» Ивана Бунина и «Солнце мёртвых» Ивана Шмелёва. Эти две книги для меня были ключевыми; они довольно жёсткие, можно даже сказать – жестокие. Но они актуальны до сих пор. Следует отметить, что книга Шмелёва была издана при активном вмешательстве великого немецкого писателя Томаса Манна, который лестно о ней отозвался.
И эта русская эмигрантская литература уже свершилась. Эти литература, живопись, графика – всё, что было сделано великими писателями, философами, поэтами и художниками, – стало доступно для любителей русского слова, для знатоков, для почитателей, для специалистов и учёных. Я лично этому очень рад. Об этом я говорил и на Лихачёвских чтениях, и на Урале. И уверяю вас, это вызывало значительный интерес у слушателей. Я не просто исследователь, я многих этих писателей знал лично, я – живой свидетель и, как это ни странно звучит – их современник. И я считал и считаю, что моя работа – это мой долг перед Россией, перед этими великими знаниями.
То, что они сделали, было почти невозможным в тех невыносимых психологических условиях. Простой пример: Георгий Иванов стал великим поэтом в конце жизни, после двадцати лет отрыва от родной языковой стихии. Я помню, как известный поэт Юрий Кублановский после шести лет жизни в Париже боялся потерять слух к русскому языку. Представьте: вокруг вас говорят на каком-то чужом языке… Правда, этот язык был не совсем чужим для Бунина и для Зайцева… Но они потеряли Родину, и, самое главное, – они потеряли своего русского читателя. В то время в России «писали в стол», а в эмиграции писали для будущего, виртуального читателя. Это очень трудно психологически. И они все надеялись, что «это безобразие» в России кончится и всё будет нормально. Они ведь все «жили на чемоданах». В отличие от «третьей эмиграции» никто из этих великих писателей не купил во Франции ни квартиру, ни дом. При этом никто из старшего поколения русских писателей-эмигрантов не бездельничал – все они жили литературным трудом. Они были изгоями, отщепенцами и врагами для своей страны, но они не были побеждены. Они так и не приняли Октябрьскую социалистическую революцию. Это был их выбор. И они этот трудный выбор сделали. Если бы они остались в Советской России, то вряд ли бы написали то, чем мы восторгаемся до сих пор. Они писали до конца. Вот вам образец служения! Любая эмиграция – трагедия. Но в нашем случае эта трагедия русских писателей стала в то же время и их величайшей удачей. Она стала величайшей удачей для русской культуры.
– Вы думаете, они сделали правильный выбор?
– Время показало, что они сделали правильный выбор. Это сейчас бесспорно. А все разговоры о том, что они утратили в эмиграции свой талант, – мерзость. То, что сделали писатели-эмигранты «первой волны» – это подвиг.
И вот ещё что любопытно: все эти великие писатели, да и не только они, в России были «западниками», а в эмиграции стали «славянофилами». Они выбрали свободу без Родины. Но это был высший цвет русской нации. И все они оставили честные воспоминания. И я перед ними преклоняюсь.
Были, конечно, и те, кто вернулся в Советскую Россию. Вернулся «красный граф» Алексей Толстой, вернулся Андрей Белый, вернулся Борис Пастернак, вернулся Максим Горький – и мы все знаем, чем они за это заплатили…
– Но ведь общеизвестно, что великие французские писатели Анри Барбюс и Ромен Роллан Октябрьскому перевороту сочувствовали.
– Да, они действительно попали под шарм советской идеологии. Они поверили или сделали вид, будто поверили в то, что в Советском Союзе строится светлое будущее…
Но могилы великих русских писателей, да и многих, многих русских людей разбросаны по всей Европе. И все они – и великие, и менее великие – остались русскими, они с достоинством продолжали быть русскими и гордились этим. И они покорили меня своим достоинством. Понимаете, когда ты никому не нужен, у тебя нет страны, нет Родины, трудно, архитрудно сохранить достоинство. Это – урок. Их пример, их заслуги – это на века, и это для сегодняшней России. У России есть великая культура, и ей есть чем гордиться. Я – француз. Но я горд тем что прикоснулся к великой русской литературе. А предметом моей особой гордости является тот факт, что за последние двадцать лет у меня в России вышло восемь книг. Это вызывает некоторую зависть у моих коллег-славистов, но это – факт. Для меня Серебряный век не закончился после Октябрьского переворота, он продолжался ещё несколько десятилетий, а может быть, продолжается ещё и поныне…
Беседу вёл Владимир ШЕМШУЧЕНКО
Теги: Ренэ Герра