Владимир Бондаренко СМЕРТЬ ПРОРОКА
Владимир Бондаренко СМЕРТЬ ПРОРОКА
На свете не так уж много великих людей. А тем более, великих писателей. Пророков еще меньше. Их часто не любят и даже ненавидят. Их боятся и им завидуют. А у них своя тяжелая, но полная свершений жизнь. Мы простились с одним из них. Это был Александр Исаевич Солженицын. Он всего полгода не дожил до своего девяностолетия. Это много по любым человеческим меркам. Значит, кто-то там наверху отмерил ему свой долгий срок. Значит, ему не суждено было погибнуть до срока. Ему дано было высказаться свыше. Пронес свой крест через войну, лагеря, раковую болезнь, изгнание с родины. Пронес его через две большие мужские любви, через триумф возвращения, через медные трубы, литературную славу, Нобелевскую премию. Он мог много раз погибнуть, сломаться, растаять в лаврах, утонуть в нищете или роскоши. Его могли не заметить, растоптать, не печатать ни у нас в России, ни на Западе. Не он первым открыл ГУЛАГ, Борис Башилов или Иван Солоневич гораздо более страшные вещи печатали задолго до него, но мир был глух. Он пришел в своё время. Он сам признаётся, что его вела какая-то высшая сила.
Как и всякого великого, его обвиняют во многом. В отечестве всегда не замечают своих пророков. Обвиняют в том, что на фронте попал в звуковую батарею, а не прямо на передовую, как будто молодой офицер сам определял место своей службы. Почти все уцелевшие писатели-фронтовики — из артиллеристов или связистов, моряков или летчиков. Из пехоты, кроме Виктора Астафьева, и назвать некого. Да и тот после первых боев был ранен, далее ходил в нестроевых. Одновременно Александра Солженицына обвиняют, часто одни и те же люди, что он письма полемические с фронта писал, упреки в адрес режима, чтобы попасть в лагерь и там спокойно перенести войну. Но если он и так был в тыловой звуковой батарее, чего ему перед самым концом войны бояться на фронте гибели и рваться в лагерь?
Его обвиняли сами же органы КГБ в том, что он был стукачом в советских лагерях. Хотя выдавать сексотов и по сей день в наших правоохранительных органах не принято. Что же не сообщили, к примеру, кто был сексотом из числа писателей? А вот Солженицына единственного не пожалели. Поэтому и не верится в эти россказни. Спустя годы его обвинят чуть ли не в американском шпионаже. Обвинят в том, что он желал разбомбить Советский Союз атомными бомбами. Пожалуй, со времен Древнего Рима привычно слова одного из художественных героев приписывать автору. Спросить бы обвинителей, где они такого начитались? В романе "В круге первом?" Может быть, и Пушкин виноват, что убил Ленского?
Его обвиняют даже в вермонтском американском уединении, будто это он сам себя выслал с родины. Его обвиняют даже в том, что он и в Россию вернулся необычным образом: через Колыму, через всю Сибирь. А он, несмотря ни на что, никогда не злился ни на кого и мечтал о счастье своего народа.
Казалось бы, издали многомиллионным тиражом его размышления об обустройстве России. И не захотели всерьёз вникнуть в эти размышления. Позвали в Думу на выступление — и высмеяли, не пожелав выслушать. Александр Солженицын писал всю жизнь о нравственности и праведности русского человека. Может быть, боятся и власти, и все его противники — не самого Солженицына, а прихода в жизни России нравственного человека? Испугались его Матрёны и Ивана Денисовича?
А я всегда поражался мужеству и стойкости этого необычайного человека. Горжусь своим знакомством с ним. Я одним из первых написал о нем в нашей отечественной прессе, в "Литературной России", стал переписываться с ним, еще когда он жил в Вермонте. Когда Александр Исаевич вернулся, то пригласил меня к себе и долго расспрашивал о России. Встречались позже неоднократно. Иногда он звонил мне домой (пугая своими звонками жену — всё равно, что Гоголь или Пушкин позвонил бы), спрашивал что-то о том или ином писателе. Он всегда любил точность во всём. Со временем я заметил в нём и дар удивительного литературного критика — думаю, со временем выйдет отдельно книга его статей, обзоров и рецензий: о Василии Белове, о Леониде Бородине, об Иосифе Бродском. Даже не принимая чужой ему мир писателя, он всегда точно его анализирует. Помню, в разговоре со мной он высказался о моих друзьях: "У Владимира Личутина удивительное чувство слова, такого нет ни у кого, а у Александра Проханова — природный метафоризм. Его метафоры не надуманы, не искусственны, они органичны, природны". Коротко и ёмко.
По сути, он был счастливым человеком, он сделал всё, что задумал, в истории, в литературе, в жизни. От него остались великие книги, после него осталась иная Россия, у него выросли прекрасные дети. На похоронах Александра Исаевича в Донском монастыре я разговорился с Натальей Дмитриевной, его верным деятельным помощником и организатором. Рядом с ней стояли все три их сына, три крепыша, три русских богатыря…
Может быть, и неприятие Солженицыным своего земляка Шолохова — не столько политическое, сколько соперническое, напоминающее осознанное "незнакомство" друг с другом Толстого и Достоевского.
Я бы, не стесняясь, сравнил его судьбу с судьбой Льва Толстого. Не будем рассуждать о художественных высотах, время покажет. Но если и сейчас Владимир Крупин боится "толстовской ереси", то можно понять, как относилось к писателю ортодоксальное православное общество тех времен, что писали о нём официальные и православные критики. Это было похлеще антисолженицынской кампании брежневских времен. Но оба выстояли. Оба доказали свою правоту.
Думаю, для крушения царского режима Лев Толстой сделал не меньше, а то и больше, чем Александр Солженицын для крушения советской власти. И оба делали свое дело не ради выгод интеллигенции, тем более не ради собственной выгоды или честолюбия, а ради своего народа. Оба предпочитали идее государства идею народа, были не державниками, а народниками и ставили народ гораздо выше, чем тот или иной господствующий режим. Не случайно и народные герои их перекликаются друг с другом: Платон Каратаев и Иван Денисович. В этом и есть коренное расхождение Александра Солженицына со столь же искренними патриотами-государственниками. Мы вечно забываем о существенной разнице между интересами народа и интересами государства, которые никогда не сливаются воедино, разве что в дни трагедий и великих войн.
Александр Исаевич Солженицын имел великое мужество замахнуться на невозможное. Когда он написал на эстонском хуторе свой "Архипелаг ГУЛАГ", писатель каждый день готовился к смерти, всё могло случиться. Хватило бы и одной такой махины, чтобы остаться в истории навсегда. Это был первый поединок теленка с дубом. Затем он создал свое "Красное колесо", равновеликое отечественной истории ХХ века.
Прошло время, писатель оброс премиями и всемирной славой, семьей и детьми, пора бы и успокоиться?! Опять взялся за невозможное: поднял всерьез русско-еврейский вопрос в книге "Двести лет вместе". Этот вопрос боялись обсуждать самые толковые исследователи и знатоки любого из литературных направлений, боялись последующих обвинений или в сионизме, или в антисемитизме. После книги "Двести лет вместе" стал возможен разумный диалог этих двух великих народов. Это был второй поединок теленка с дубом.
Помню, мне первая его супруга Наталья Алексеевна Решетовская, с которой я хорошо был знаком, дала экземпляр ранней рукописи Александра Солженицына "Евреи в России и в СССР". Она попросила меня опубликовать по возможности этот текст уже после смерти и своей, и Александра Исаевича. Написала свое предисловие. К сожалению, еще при жизни её это исследование было опубликовано неряшливо и с нелепыми добавками одним из бывших политзаключенных. Само время написания материала — 1968 год, говорит о том, что Солженицын давно интересовался этим важным для своего народа вопросом, и из небольшого исследования 1968 года получилась прекрасная книга "Двести лет вместе".
Иногда я искренне сожалел, что Солженицын ради общественных и национальных интересов то и дело надолго отбрасывал в сторону литературу: мол, и хотелось бы позаниматься мелкими рассказиками для души, да времени нет. Но эти "мелкие рассказики для души" сразу же после написания превращались в русскую классику: "Матрёнин двор", "Один день Ивана Денисовича", "На изломах". Он был великий рассказчик, что дано не каждому писателю. И художественная правда его рассказов иной раз становилась объёмнее и объективнее его личных политических высказываний. Для меня до сих пор загадка, как после "Архипелага…" он пришел к рассказу "На изломах", оправдывающему величие сталинского разбега в будущее. Я бы это рассказ вместе с "Матрёниным двором" и поставил первым же делом в школьные и вузовские программы.
Защищая свой народ, этот великий народник сражался не только с давящим тоталитарным режимом, но и с равнодушной к народу, а то и презирающей его либеральной интеллигенцией, вспомним разящих "Наших плюралистов". Так постепенно от него отворачивались потоки его либеральных поклонников и защитников. Один поток отвернулся после "Наших плюралистов", второй поток — после вдумчивого смертельного анализа западной демократии и американского высокомерия. Оказалось, что он не только не либерал, но и не западник вовсе.
Он копал в глубь истории, а значит — и в глубь истины. И докопался, что истоки зла лежали всё-таки не в октябре 1917 года, а в феврале, в разрушительном Временном правительстве, и последующий октябрь был лишь неизбежным следствием февральского переворота.
Кто за народ — тот его союзник и друг. Великий народник ХХ века уже в последние свои годы выразился: "Сбережение народа — высшая из всех наших государственных задач". Сбережем ли?
Лауреат Нобелевской и многих других международных премий, писатель Солженицын вернулся в Россию не за последним триумфом; еще не сойдя с дальневосточного поезда, он стал упрекать ельцинские власти за разор отчизны, за бедность народа. Вскоре его отлучили от телевизионного экрана, в прессе ему отводили роль забытого старца, который лопочет сам не зная что.
Долгое время после приезда в Россию отказывался от отечественных наград — мол, не то время, когда народ бедствует, получать из рук того же Ельцина ордена или премии. Но в последние годы к писателю пришла надежда, что с путинскими переменами воспрянет и сама Россия. В этом развороте от резкой оппозиции к осторожной поддержке путинского правления Александр Солженицын оказался близок Александру Проханову. Не нужны им ни награды, ни премии, ни личное благополучие — они поверили в саму возможность нового обустройства государства российского.
Александр Солженицын никогда не льстил никаким властям, отказывался от встреч с президентами США и других стран, что ему еще один очередной правитель? Но если за этим правителем забрезжило спасение и возрождение его народа, тогда он готов встречаться и долго беседовать с новым президентом, несмотря на свои годы и немощи.
Его постоянные противники увидели в этом гармонию с новой властью, а гармония была та же, что и все десятилетия, — со своим народом.
Прощались мы с ним в здании Академии наук, похороны состоялись в среду в Донском монастыре, который он очень любил. Огромной толпы не было ни в Академии наук, ни в Донском монастыре. Да и не надо было — не дива телевизионная. За гробом Пушкина тоже совсем немного друзей шло. Со временем по-человечески мы поймём, кого потеряли и какое ёмкое, спасительное для жизни народа наследие обрели.
Александр Исаевич очень ценил время. Часто повторял: "Надо каждый день поступком отпечатываться в жизненный путь". Его поступки, его отпечатки на жизненном пути пролегли через всю планету. Национальный русский писатель давно уже стал планетарным писателем, чья фамилия во всех участках земного шара перекликается с именем Россия. Мир праху его.