Случай на Никитской
Случай на Никитской
Случай на Никитской
Замечательному писателю и редактору спецпроектов "ЛГ" Алесю КОЖЕДУБУ исполнилось 60 лет. Мы любим и уважаем нашего коллегу и друга, поздравляем его и желаем всего, что полагается желать юбиляру. Надеемся, читатели присоединятся к нам.
В нижний буфет Центрального дома литераторов обычно я захаживал после работы. К этому времени там уже сбивались компании потрёпанных литераторов, которые распивали из-под полы принесённую водку, громко переругивались между собой и иногда дрались. Но тем не менее выпить рюмку-другую там было можно.
В этот раз я зашёл туда в обеденный перерыв. Стояла вторая половина августа, на улицах было жарко и душно, и кондиционер в буфете манил не меньше холодной рюмки водки.
За столиком в левом углу я увидел собратьев по перу Григория и Алексея.
- Что это вы спозаранку? - спросил я, подсаживаясь к ним.
- Тебя ждём, - хмыкнул Григорий.
- А я в отпуске, - сказал Алексей. - Послезавтра уезжаю.
- На море?
- На родину, - вздохнул Алексей. - Мать плоха.
Я взял три рюмки водки и бутерброды с ветчиной и сыром.
- Надо же - ни одного посетителя, - сказал я. - Даже Машкуты нет.
- Ещё не проспался, - посмотрел на дверь Григорий. - Вчера его опять вывели.
- С мордобитием?
- Его даже бить противно! - брезгливо поморщился Гриша.
Пьяный Машкута как-то назвал Григория "прозаиком-импотентом", и тот, конечно, обиделся.
- А ведь когда-то хороший писатель был, - сказал я.
- Это миф, им же и сотворённый, - фыркнул Гриша. - Не был он хорошим писателем.
Алексей пожал плечами. Как критик, он старался соблюдать хотя бы видимость объективности.
- Время расставит всех по ранжиру, - сказал я.
В дверях появилась Екатерина. "Не может быть", - сказал я себе и помотал головой. Однако видение не пропало. Наоборот, оно бодро направилось к нам.
Екатерина была потрясающая девушка. Кроме немногословности она обладала удивительно ровными и длинными ногами. Даже трезвый я не мог отвести от них глаз.
Я вскочил и помог даме сесть.
- Пиво, водка, коньяк? - шепнул я в маленькое ушко.
- Кофе, - улыбнулась она.
Я послушно принёс кофе.
- За луч света в тёмном царстве! - поднял я рюмку.
- Какой ещё луч? - покосился на меня Григорий.
- На улице дождь, грязь, холод, настоящее тёмное царство, - стал я ему объяснять, - и тут является Катерина со своими ногами. Взгляни, эти ноги разве не луч?
- Ноги как ноги, - посмотрел под стол Гриша. - Вот если бы потрогать[?]
- Трогать нельзя, - погрозил я ему пальцем.
- А ты испроси разрешения, - посоветовал Алексей.
- Девушка, можно потрогать вас за коленку? - галантно наклонился к ней Алексей.
Екатерина пожала плечами.
- Можно, - удовлетворённо усмехнулся Алексей.
Гриша осторожно положил руку на круглое колено девушки.
- Хорошие ноги, - кивнул он и убрал руку. - Луч.
"А вот мне ни разу не довелось потрогать, - позавидовал я. - Наверное, не так просил".
- Вы не просили, - сказала Катя и поправила юбку.
- Об этом не просят, - вздохнул я. - Но не будем о грустном. Почему ты ещё в Москве?
- Завтра улетаю, - улыбнулась она уголками губ.
- Какое из морей?
- Средиземное.
Екатерина работала редактором в одном из крупных издательств и вполне могла позволить себе отдых в хорошем месте. Но в данном случае, видимо, речь шла о спонсоре.
- Канны? - посмотрел я на неё.
- Сан-Тропе.
- Отель в первой линии?
- Конечно.
- Вы на каком языке говорите? - спросил Григорий. - Ни черта не понимаю.
- Тебе и не надо понимать, - откинулся я на спинку стула. - Вот был я недавно в Геленджике[?]
Я запнулся, потому что именно в этот момент в буфет вошла троица. И я сразу почувствовал, что сейчас что-то произойдёт.
Троица направилась к ближайшему от нас столику и по-хозяйски расположилась за ним.
- Не возражаете? - с едва уловимым акцентом обратился ко мне лощёный господин лет сорока, вероятно, старший в этой компании.
Я пожал плечами. В нижнем буфете не было принято спрашивать разрешение. Катина коленка являлась тем самым исключением, которое подтверждает правило.
- А я никому ничего не разрешала! - дёрнула плечиком Екатерина, и это было не похоже на неё.
- Ладно-ладно, - погладил я её по руке. - Мы пошутили.
- Давненько я не бывал здесь, - сказал господин, оглядываясь по сторонам. - Абсолютно ничего не изменилось.
- В буфете водка дрянная, - поморщился белобрысый молодой человек с брюшком, - да ещё разбавленная.
"Рая действительно разбавляет, - усмехнулся я, - но только перед закрытием".
- Мы водку пить не станем, - неизвестно откуда в руках господина появилась большая глиняная бутылка. - Ничего не имеете против рижского бальзама?
"Как это я сразу не догадался? - с облегчением подумал я. - Такой акцент бывает только у русских из Прибалтики. Водка, разбавленная бальзамом, в Риге называется "кристап".
- Мы никогда ничего не разбавляем, - со стуком поставил на стол бутылку господин. - Вы не против, если мы соединим наши столы?
Второй его спутник, хмурый верзила, очень ловко сдвинул столы, не задев никого из нас.
- Я ухожу, - легко поднялась Катерина, ещё раз продемонстрировав свои изумительные ноги.
Странно, но на них смотрел один я. Григорий, прищурив глаз, приглядывался к бутылке. Алексей следил за манипуляциями верзилы. Лощёный и вовсе отворотился к стене.
- И что ты всё торопишься, - вздохнул я. - Русская женщина должна быть степенной.
- И дородной, - показала мне язык Катерина. - Приятных развлечений.
Я проследил взглядом, как она шла, помахивая сумкой и покачивая бёдрами.
- Сегодня женщины нам не нужны, - сказал господин, придвигаясь вместе со стулом к столу и беря в руки бутылку. - Сегодня мы будем говорить о литературе.
"О литературе как раз лучше беседовать в присутствии женщин, - подумал я. - И желательно хорошеньких".
- Это распространённое заблуждение, - взглянул на меня господин. - Женщины отвлекают от главного.
- И что же главное? - попытался я поймать его плавающий взгляд.
- Главное - это разомлевшая Москва в августе. Мысли о хлебе насущном. Предстоящий отдых в Крыму. Кстати, он пройдёт хорошо, вы останетесь довольны.
- Спасибо.
Я отметил про себя, что ничему не удивлюсь. Червячок тревоги, обычно просыпающийся в любой незнакомой ситуации, безмятежно дремал.
- А что это за бальзам, которого я не знаю? - спросил Григорий. - Как он называется?
- Это очень редкий бальзам, - усмехнулся господин. - Знать его вы не можете, ибо никто из москвичей его никогда не пил. Фридрих, сколько ему лет?
- Сто, - сказал Фридрих, составляя кофейные чашки одна к одной, как пирамиду в бильярде. - А то и все двести. Мы его у одного курфюрста одолжили. Или он не курфюрст?
- Что ты людям голову морочишь? - осклабился господин. - Налей.
- Может, рюмки принести? - сказал я. - Из чашек неудобно.
- Этот бальзам удобно из любой посуды, - повернулся ко мне господин. - Но вы не бойтесь, он настоящий.
Фридрих разлил по чашкам тёмную маслянистую жидкость.
- Прошу отведать, - взял в руки чашку господин. - Николаус, тебе пока нельзя.
Верзила с отсутствующим видом стал изучать потолок. Странно, но в этой компании мне он был симпатичнее остальных. Впрочем, Фридрих тоже не вызывал опасений.
- Здоровье господ писателей!
Лощёный медленно выпил чашку до дна.
"Как же его зовут?" - подумал я, делая глоток.
Бальзам действительно был отменный. Защипало в горле, одеревенел язык, в нос шибанул запах луговых трав, приятно закружилась голова.
- Хорош? - заглянул мне в лицо Лощёный.
"Да у него разные глаза!" - изумился я.
- Это зависит от освещения, - сказал Лощёный. - Но не будем отвлекаться. Итак, о чём вы пишете, господа? Вот вы, например?
Лощёный повернулся к Григорию.
- Обо всём, - сказал Гриша.
И он абсолютно не врал. Григорий действительно писал обо всём. Он был уникум в полном смысле этого слова. Во-первых, Гриша запоминал всё, о чём читал. Во-вторых, прочитывал он в среднем две книги в день. И если ты в разговоре упоминал, например, китайскую династию Хань, Мин или Цинь, Гриша называл годы правления императоров из этой династии и причины, из-за которых она погибла. Так же легко он рассуждал о разрушении Иерусалима, походах викингов, стволовых клетках и мормонских сектах. К последним он проявлял особый интерес. По его мнению, наступала эра мормонского владычества на земле.
- Из-за многожёнства? - спросил я, когда Гриша рассказал мне об этом.
- В том числе, - кивнул он.
Лощёный, однако, об уникальности Гриши ничего не знал.
- Писать обо всём, - усмехнулся он, - значит, писать ни о чём.
- Поэтому, наверное, меня и читают, - пожал плечами Гриша. - У меня больше двадцати книг.
- И все они будут востребованы потомками?
- Об этом, к сожалению, никого не спросишь, - засмеялся Алексей.
Его чашка давно была пуста, и он не возражал бы, если бы её снова наполнили.
- Налей, - разрешил Лощёный.
Белобрысый разлил по чашкам бальзам.
"Кто же они такие? - подумал я. - На писателей не похожи. Тогда почему припёрлись в Дом литератора?"
- А мы и в прошлый раз были неподалёку отсюда, - усмехнулся Лощёный. - Во всяком случае, так написал один из ваших. Как называется это место?
- Патриаршие пруды, - пробурчал верзила.
- Да, пруды, трамвай, подсолнечное масло и прочая ерунда, - поморщился, оглядываясь по сторонам, Лощёный. - Однако мы отвлеклись. Смею вас заверить, Григорий, ни одна из ваших книг интереса у потомков не вызовет.
В принципе он сказал то же самое, что и пьяный Машкута, но Гриша не обиделся. Привык, наверное.
- А моя? - вскинулся Алексей.
Его кофейная чашка опять была пуста.
- Дайте ему стакан, - распорядился Лощёный. - С вами, дорогой, дела обстоят несколько сложнее. У вас сколько книг?
- Четыре прозаических, - стал загибать пальцы Алексей, - две поэтических и две критических. Всего восемь.
Пока он считал свои книги, верзила принёс стакан. А может, он никуда и не ходил, взял стакан прямо из воздуха.
- Ничего из этого не останется, - пренебрежительно махнул рукой Лощёный, - а вот вашу диссертацию по творчеству Фиша один раз прочитают.
- Когда? - разинул рот Алексей.
- Через пятьдесят восемь лет.
- Почему её прочитают только один раз? - заносчиво спросил критик.
- Фиш очень слабый писатель, - хмыкнул Лощёный. - И вы это знаете не хуже меня. Но даже слабые писатели иногда вызывают интерес. Вот и вашим немцем заинтересуются в этом[?]
Лощёный заглянул в записную книжечку, которая появилась в его руках, как и стакан, неизвестно откуда.
- В Юго-Восточном штате, - прочитал он и закрыл книжечку.
- Это что же, наша земля будет поделена на штаты? - удивился Григорий. - Как Америка?
- Увы, - постучал пальцем по книжечке Лощёный. - Тринадцать штатов. Исходя, так сказать, из законов целесообразности.
"Интересно, а обо мне в этой книжечке написано?" - подумал я.
- Здесь написано обо всех, кто этого заслуживает, - повернулся ко мне Лощёный.
Я увидел, что глаза у него опять стали разными: один чёрный, второй зелёный.
- А кто у вас вместо кота? - неожиданно для себя спросил я. - Того, что в трамвае ездил?
- Кот остался дома, - ответил Лощёный. - С животными сейчас путешествовать сложно.
- Ему билет в трамвае не продают! - захихикал Фридрих.
- Трамвай, осетрина второй свежести и представление с голыми барышнями - это писательские штучки, - одёрнул его Лощёный. - Господа писатели лучше нашего знают.
- А сумасшедший дом? - хрипло спросил Алексей.
- Дома для умалишённых, к сожалению, существуют, - придвинул к нему стакан с тёмной жидкостью Лощёный.
- Да надоел мне этот бальзам!
Алексей вместе со стулом отодвинулся от стола, поднял с пола ободранную сумку, водрузил её на стол и достал початую бутылку водки.
- Кому налить? - обвёл он присутствующих грозным взглядом.
- Я по принуждению не пью, - накрыл свою чашку рукой Григорий.
Мне после бальзама водки тоже не хотелось.
- Николаус, помоги господину критику, - распорядился Лощёный.
Верзила, не вставая, взял бутылку из рук Алексея, двумя круговыми движениями раскрутил её, запрокинул голову и дугообразной струёй влил содержимое бутылки себе в рот.
- Чистая работа! - восхитился Фридрих.
- А мне? - побагровел Алексей.
- Вам мы нальём хорошую водку, - сказал Лощёный. - Какую предпочитаете: "Абсолют", "Белуга", "Смирновская"?
- "Рябчик"! - стукнул по столу кулаком Алексей.
В последнее время в московских магазинах появилась водка "Рябчик", и мы её иногда употребляли.
На столе рядом с сумкой Алексея возник налитый всклень стакан.
- "Рябчик"? - недоверчиво спросил Алексей.
- Рябчик-рябчик, - кивнул Лощёный.
Алексей осторожно взял двумя пальцами стакан, поднёс ко рту и большими глотками осушил его.
- Браво! - зааплодировали Лощёный, Фридрих и Николаус.
Мы с Гришей не хлопали, потому что знали, на что способен наш товарищ.
- А ты мог бы отличить "Рябчик" от "Абсолюта"? - наклонился ко мне Григорий.
- Нет.
- Я тоже.
- А это был и не "Рябчик", - подмигнул нам Лощёный. - Чистая сивуха.
"Не похож он на Воланда, - подумал я. - Доморощенный фокусник из Риги".
- Я бывал в тех краях, - с серьёзным видом подтвердил фокусник. - Генриха Латвийского сопровождал.
"Крестовый поход начала тринадцатого века? - вспомнил я. - Как раз Генрих и основал Ригу".
- Огнём и мечом крестили? - осведомился я. - И много народу угробили?
- Не так уж и много, - осклабился Лощёный. - Историкам свойственно преувеличивать. Но сегодня нас интересуют не историки, а писатели. Николаус, как твоё мнение?
- Писатель здесь один, но и он не Достоевский, - Николаус прикрыл ладонью зевок. - Так себе писатель. Можно даже сказать, посредственность.
Я, Григорий и Алексей переглянулись. Конечно, можно было прикинуться в стельку пьяным, ничего не видеть и не слышать, но сейчас прозвучало оскорбление в чистом виде. Во-первых, кто этот единственный писатель? Во-вторых, не Николаусу объявлять его посредственностью. И в-третьих, кто в доме хозяин?
Алексей потянулся к пустой бутылке, но её на столе уже не было. Исчезла.
- Бальзаму, немедленно налить бальзаму! - распорядился Лощёный. - Он отрезвляет.
"А ведь действительно отрезвляет, - подумал я, сделав глоток. - Но что за сволочь играет с нами в кошки-мышки? Я, положим, вполне трезв и ни на какие провокации не поддамся, а вот ребята[?]"
С ребятами делалось что-то непонятное. Алексей, сложив руки на животе, упёрся подбородком в грудь и уснул. С ним это бывало довольно часто. Только что разговаривал вполне здраво и убедительно, а через секунду спит, и тоже вполне правдоподобно.
Григорий ушёл к Рае за очередной чашкой кофе и застрял там. Он вообще любил общаться с народом - водителями такси, дворниками и даже полицейскими. С Раей он обсуждал политическую ситуацию в стране. Кто победит - демонстранты с Поклонной горы или Болотной площади? Рая стояла за Поклонную гору, Григорий для поддержки интриги держал сторону Болотной.
- У вас там одни олигархи! - громко сказала Рая.
- Неужели я похож на олигарха? - изумился Гриша.
- Вы не похожи, а остальные олигархи.
- "Олигархия" в переводе с греческого - это "кучка власти". У нас на Болотной никакой власти, одна кучка. Кучка протестующей интеллигенции.
- Это Собчак интеллигенция? - легла грудью на стойку Рая. - Или Немцов? Американские прихвостни!
Гриша ушёл от одних оскорблений и пришёл к другим. Но писателю того и надобно. Кстати, кого имел в виду Николаус, объявляя одного из нас посредственностью?
- Он пошутил, - потрепал меня по плечу Лощёный. - Николаус вообще шутник. Как он бутылку водки выдул?
- Классно, - согласился я. - У вас в Риге все такие?
- Я никогда не был в Риге, - отодвинулся от меня Лощёный. - Вы меня с кем-то путаете.
- Сами только что говорили о Генрихе Латвийском.
- Это они свою образованность хочут показать, - захихикал Фридрих. - Дрянь человечишко. Но и писатели, конечно, г[?]о.
- Не все, не все, - положил ему руку на плечо Лощёный. - И кто тебе дал право обзываться? Сейчас в Ригу отправлю.
- Не надо! - испугался Фридрих, из его глаз покатились крупные слёзы. - Я больше не буду!
"Перепились", - сказал я себе.
Я скосил глаза и стал смотреть на кончик собственного носа. Это было проверенное средство для отрезвления. На собутыльников оно тоже действовало безотказно.
- А у меня так не получается, - пожаловался Фридрих. - Мессир, я тоже хочу выглядеть идиотом!..
- Как малые дети, - вздохнул Лощёный. - Николаус, с высунутым языком ты похож на удавленника. Господам писателям можно, а тебе нельзя. Взрослый ведь человек.
Николаус принял нормальный вид. Фридрих по-прежнему сидел с перекошенной рожей.
- Налей бальзаму, - сказал Лощёный.
- Кончился, - пожал плечами Фридрих.
- Тогда водки.
- И водка кончилась.
- Водка никогда не кончается! - проснулся Алексей. - Она не может кончиться по определению. Без водки жизнь лишена смысла. Даже самого малого.
Он опять уронил голову на грудь.
- Хорошо сказал, - усмехнулся Лощёный. - Если б ещё и писал хорошо[?]
Я хотел сказать, что это действительно дано не каждому, но вместо этого выпрямился на стуле и троекратно перекрестился. Ей-богу, это произошло само по себе.
- До чего в вас сильны предрассудки! - посмотрел на меня Лощёный.
Вместе со стулом он отодвинулся от стола. Лицо его враз осунулось, по нему пролегли глубокие морщины, и глаза стали одинаково чёрного цвета. Я, впрочем, старался в них не смотреть.
- Как у вас пишут, в воздухе распространился сильный запах серы, и чёрные всадники унеслись вскачь по серебристой дороге к звёздам, - Лощёный тяжело вздохнул. - Никогда не пишите ерунды, милейший, это вас не оправдает перед потомками, даже если вам заплатят. Всё кончилось, Фридрих?
- Так точно, мессир.
- Тогда мы уходим. Единственное, что здесь было настоящим, это бальзам. Напиток высшего качества. А всё остальное[?]
В буфете вдруг погас свет, стало темно, как в склепе. Впрочем, нижний буфет и был склепом, в котором ещё можно узреть мощи странноватых субъектов, когда-то называвшихся писателями. К всегдашним запахам растворимого кофе и несвежего люля-кебаба примешался запах перегоревшей электропроводки.
Свет вспыхнул через пять минут. Троицы, конечно, в буфете уже не было.
- А где наши новые иностранцы? - Григорий вернулся от Раи с тремя рюмками водки.
- По аналогии с новыми русскими? - хмыкнул я.
- Ну да, - уселся на свой стул Григорий. - Хотя русский язык у них ещё вполне приличный. Хорошие ребята. "Рябчиком" угостили.
- Это был не "Рябчик", - сказал я.
При слове "рябчик" Алексей проснулся.
- Где я? - посмотрел он сначала на меня, затем на Григория.
- Где надо, - успокоил его Гриша.
- А латыши?
- Ушли.
- Вы помните, кого они назвали единственным настоящим писателем среди нас? - грозно вопросил Алексей.
- Конечно, - сказал я.
- Тебя через сто лет прочитает один человек, - кивнул Григорий. - Японец.
- А тебя вообще никто не прочитает.
Алексей неверной рукой взял рюмку водки, недоверчиво понюхал её и провозгласил:
- За литературу!
Мы выпили.
Я внимательно посмотрел на своих друзей. Что ж, верно сказал один из наших великих кормчих: "Других писателей у меня нет". И других товарищей тоже. Такая ли уж разница, кого из нас будут читать через сто лет? Был бы вот этот буфет на Никитской. Было бы с кем выпить рюмку. Была бы в конце концов Екатерина.
А новые иностранцы найдутся.
Алесь КОЖЕДУБ