Василина Орлова АПОСТРОФ

Василина Орлова АПОСТРОФ

Наталья РОСТОВА. Человек обратной перспективы (Опыт философского осмысления феномена юродства Христа ради) / Под ред. проф. Ф.И. Гиренка. — М.: МГИУ, 2008. — 140 с. — (Серия "Современная русская философия", N1).

Книга Натальи Ростовой "Человек обратной перспективы" вышла первой, а, следовательно, и камертоном в серии философских книг, задуманной, судя по всему, как отсылающая к юродству не только непосредственно-содержательно, но и по заявляемой задаче: во всяком случае, провозглашается, что философию давно пора лишить ее непрозрачного языка, вернуть ему простоту и ясность. Запутанным языком нынче философия или то, что прикидывается таковым, шифрует свои мнимые достижения, отказываясь говорить о серьезном с теми, кто не овладел необходимым, по мнению буквоедов, тезаурусом. Требовал ли предварительной подготовки Христос от своих учеников, чтобы разъяснить им те простые и до сих пор нами не постигнутые истины, которые доступны младенцам и утаены от мудрых и разумных?

Книга Натальи Ростовой в этом смысле — удачный пример совмещения простоты высказывания со сложностью предмета. Оказывается, такое явление русской культуры, как юродство, у нас толком и не изучено. Не введено в поле философского рассмотрения, не осмыслено, не проговорено и остается темным даже то, что вообще можно о нем помыслить. Нет, конечно, исследования производились. Но — в основном, с апологетических позиций (труды священника Иоанна Ковалевского, иеромонаха Алексия (Кузнецова), либо с позиций критических, трактующих юродство как особый социальный инструмент церкви, применяемый для оболванивания народных масс. Кто только не писал о юродстве. А единственный собственно философский трактат — гностическое эссе мыслительницы Серебряного века Евгении Герцык "О путях", и едва ли не единственный научный, историко-культурологический труд — трактующий юродство исходя из заявленных позиций "Смех в древней Руси" Д.С. Лихачева, А.М. Панченко, Н.В. Пронырко, труд в высшей степени достойный, снабженный надлежащим академическим аппаратом и следующий лучшим традициям Бахтина, но обнаруживающий слишком западную парадигму мышления отечественных исследователей, склонных скорее уравнивать юродивого и шута, чем видеть в юродстве тот совершенно отдельный пласт русской культуры, которым он является. Если конкретизировать этот взгляд, окажется, что юродивый, по мнению наших ученых, невозможен без зрителей, юродивый — обличитель пороков общества, он часто — средневековый сатирик, остающийся безнаказанным постольку, поскольку развлекает публику.

Именно критике подобного подхода посвящено во многом исследование Натальи Ростовой. На агиографическом материале автор рассматривает те особые неисследимые тропы, которые приводили юродивых к юродству, и в процессе этого рассмотрения становится понятно: юродство юродивого не перестает, когда он остается без зрителей, так как суть юродства — в смещении центра личности. Бесстыдство юродивого — не атараксия аттического мудреца, но преодоление собственных границ благодаря выходу за пределы собственной самости. Если верить исследованию Ростовой, центр личности юродивого становится внеположен собственно личности: этот центр после некоторых внутренних и внешних событий становится — Бога и у-Бога.

Итак, юродивый — не актер, играющий безумие, поскольку в этом случае подвиг его оборачивался бы ложью, не симулянт и не носит той маски, которую принято на него наклеивать. Он не невротик, шизофреник и меланхолик, портретами которых, при большем или меньшем разнообразии, исчерпывается европейское безумие, в том числе исследуемое Мишелем Фуко. Опыт русского безумия оказывается вышедшим за пределы собственно сумасшествия: калики перехожие, Иванушки-дурачки, блаженненькие и блажные, и божевильные всякого рода, а над всеми ими — непостижимый свет святости юродивых Христа Ради. Как известно, зачастую юродивые принимали на себя свой подвиг по благословению, а в ряде случаев юродство оказывалось чем-то временным на пути служения подвижника. Это выводит его за пределы безумия, здесь и кроется соблазн принять его за что-то сознательное. Ростова и профессор Гиренок настаивают, что юродство — опыт сверхсознательного.

Существенным представляется наблюдение, что мнимое безумие юродства касается не только и не столько области разума, сколько области морали. Действительно, сознательно оскорбить общественную мораль невозможно для человека, который только прикидывается безумцем: юродивый Серапион (5 век) уговаривал девицу, проведшую в затворе 25 лет и считавшую, что она уже вполне умерла для мира, снять одежду и нагишом проследовать по городу. И тут-то кто-нибудь скажет, что это сумасшедшая или беснующаяся, — отвечала затворница. Вот лицедейство, о котором имеет смысл говорить, когда разговор заходит о мнимом благочестии, вот давление другого, проминающего наш горизонт бытия, вот цена несостоявшегося умирания для мира: "скажет кто-нибудь". Русские святые, юродивые Христа ради, не подвержены никакому — "скажет". В этом их непостижимый феномен, в этом то, на чем всякий раз будут спотыкаться исследователи, пытающиеся ощупывать явление снаружи, а не изнутри. Ведь изнутри оно нам едва ли доступно, тут необходимо особое вчувствование, достижимое ли? Наталья Ростова, понимая всю трудность своей задачи, решила дело так, что избежала и опрометчивости суждений "извне", и самонадеянности суждений "изнутри", говоря о таком сложном предмете, как юродство.