Валентин Сорокин ТЫ ИДЁШЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Валентин Сорокин ТЫ ИДЁШЬ

Белый парус

Не ходи одна вдоль синя моря,

Не гляди восторженно вперёд,

Из пучин страдания и горя

Белый парус нет, не приплывёт.

И ещё, не позабыть, сказать бы,

Через всю Россию, ой, густы,

Где должны звенеть гармонью свадьбы,

Реют обелиски и кресты.

А над ними юные невесты,

Бабушки седые, овдовев,

Смолкли,

будто Киевы и Бресты,

В Сталинграде вытряхнули гнев.

И едва ль не до Берлина ныне

В лунную тоскующую ночь

Плачет вьюгой Волжская Твердыня,

Но ослепшим избам не помочь.

Красота и верность, берегитесь,

Ветер чёрен и волна крепка,

Белый парус утонул, а витязь

Новый меч не выковал пока.

Не ходи, ни счастьем, ни слезою

Не омыть нам погребальных плит,

Потому объятая грозою

Даль

великорусская

кипит!..

Мука тайны

Разве мало красивых у нас,

Разве статью их Бог не отметил,

Но таких очарованных глаз

Я ни разу, с рожденья, не встретил.

Мука тайны, надежды слеза, —

На холме ль, на зелёной опушке,

Как два солнышка эти глаза,

Как две иволги или кукушки.

Мглу в них светом зарница прожгла,

Эхом утренним радостной рани,

Словно ты целоваться пришла

Из берёзовой звонкой Рязани.

И на краешке отчей земли

Слышишь стоны грядущей метели,

Потому что твои журавли

И мои — над Окой пролетели.

Две молитвы, две песни — глаза,

Две свечи, золотисто-нетленных,

А за ними кричат голоса

И замученных, и убиенных, —

Где, храня женихов и невест,

Где, во имя детишек и хлеба,

Нежно пестует храмовый крест

Душу русскую звёздного неба.

Я слышал

Я слышал, из ночи, из чёрной печали

Знакомые лебеди громко кричали.

Куда же так рано они полетели,

Быть может, вспугнули их вихри метели?

Но лето ведь рядом — и ты за рекою

Срываешь ромашки счастливой рукою.

Глазами счастливыми

смотришь в просторы:

Там — наша рябина!

Там — небо и горы!

Ещё далеко до морозной метели,

Куда же так рано они полетели?

Облака уйдут

Облака уйдут за горизонт

И опять,

невыразимо знойный,

Развернётся и повиснет зонт,

Солнечный, над Родиной спокойной.

Самолёту путь и кораблю,

Журавлю и страннику открытый,

Сто дорог!..

А я тебя люблю

На тропине, той, не позабытой!..

Храм звонит — себя побереги,

Храм звонит — храни меня едино:

Радонежье!

Сергия шаги!

Русским светом полнится долина!

Поцелую, молча обниму —

Стон счастливый!..

Ветер!...

И созвездья!.

Сеющие ненависть и тьму

Приближают скорое возмездье.

К сумеркам грустнеют небеса,

Птицы тихо в травы опустились,

Ну зачем, зачем твои глаза

На моих, дрожа, остановились?

Видишь, обелиски и кресты,

Видишь,

избы на старух похожи,

Это — мы с тобою, я и ты,

Это — свет и Сергий!..

Боже!..

Боже!

Перелески любви

Вот опять впереди не холмы, а звенят Каракумы,

Не ромашки твои, а песок раскаленный звенит,

О, пустыня души, облаками горюнными думы

За тобою уплыли в чужой и нерусский зенит!..

Не боюсь я измен, не хочу я любви и тревоги,

Оглянусь я и вспомню: вся жизнь беззаветно чиста —

Ничего у меня, кроме этой бессмертной дороги.

Прямо к иве рыдающей или к сиянью креста.

Я несу тебя, иволгу, тёплую, вещую птицу,

Даже трепет и голос твой oтчим просторам дарю,

Ну зачем же так часто не стон твой тоскующий снится,

И багряные листья летят и летят на зарю.

Видишь, ива склонилась над омутом злым на колени,

Задержались дожди и в горах затаились ветра.

Ну зачем же так часто мне снятся две тени, две тени

И луна каракумская — с вечера и до утра?

О, пустыня души, облаками плывущие думы,

И миражные дюны, где сеется золотом зной,

Перелески любви и ордынских разлук Каракумы,

И рябины закатной — багряная гроздь надо мной!..

Как прежде

Спускается полночь туманною мглой-покрывалом,

От края до края, — над честным усталым Уралом,

Где в полдень высокий орлы из ущелий взлетали,

Сплошной немотою наполнены грозные дали.

Не шепчутся травы, уснули в осоках стрекозы,

И только о чем-то звенят и рыдают берёзы.

Меня окликают, тебя ль, осторожные, ищут,

А беды, как звери, по краю по отчему рыщут.

За сталью заводов — деревни, избёнки, избёнки,

Старухам не вспомнить новорождённом ребёнке:

Кресты — на могилах, на трассе — до звёзд обелиски,

Мерцают в граните героев бессчётные списки.

За горе России, как прежде, никто не в ответе,

И мы одиноки с тобою — на целой планете!..

Ревнивая минута

Протяни мне руку — скорбь и смута,

Ниже мглы и тише сна поэт:

Кажется, скала, а не минута

Рушится — и утоленья нет.

Травы плачут, облака мятутся,

Громы поднимаются в зенит,

И луна, как золотое блюдце,

Молнией расколота, звенит.

Ты зачем другого целовала,

Ластила улыбками его, —

Неужель моих объятий мало,

Скифского безумья моего?

От зари и до зари тебе я

Страсть дарил и молодость дарил,

Словно, не смущаясь, не робея,

Красоту вселенскую творил!..

Это ты и плакала, и пела,

К сердцу приникая головой,

Жизнь цвела, черёмуха кипела,

Взятая стихией ветровой.

Если ревность обернулась мукой,

А тоску подтачивает злость,

Значит, нам с тобой перед разлукой

Звёздный свет сберечь не удалось.

Непогодь

Равнины, взгорья непогожие,

И перехватывает дух:

Я вижу избы, так похожие

На русских сгорбленных старух.

Они бредут, осиротелые,

Во глубине родной земли,

Их вьюги, похоронно-белые,

Победной славой замели.

Мужья их с клёкотом орлиным

В атаки шли, за взводом взвод,

И, молодые, под Берлином

Лежат, ни горя, ни забот...

Весенний луг цветами пёстрый,

А вам и впредь отрады нет,

О, Богородицыны сестры,

Седые вдовы чёрных лет!

Вожди и чуда прорицатели

Поразметали ваш уют,

А ныне свежие предатели

Погосты наши продают.

Гнетёт меня тоска острейшая

И не встречает отчий край.

Изба, прабабушка святейшая,

Ну, подожди, не умирай!

ВорьЁ и вороньЁ

Золотоголовые подсолнухи,

Вы куда торопитесь, куда,

Вас в Чечне подкосит пуля, олухи,

Богатеям — шик, а нам — беда.

Золотоголовые ребятушки, —

Эполеты штурмовые роб,

Вон вчера на самолёте бабушке

Привезли из Хасавьюрта гроб.

Ей казалось, что она счастливая:

Внук взмывает выше облаков,

А теперь, убого-сиротливая,

Ждёт гроша у спецособняков.

Мы с тобой в тоске, мы поле видели,

Видели подсолнухи, и мы

Никого в России не обидели,

Это знают ратные холмы.

Мы ведь для любви, а не для стойбища

Дочерей рожаем и сынов,

Сколько ж будет их швырять в побоища

То хмельной, то трезвый блудослов?

Пахнет ветер мёдом и смородиной,

Вольный лес встревожен вороньём,

Мы в долгу, но только перед Родиной,

А не перед ссученным ворьём!

Крылатый стон

Тебя я встретил влюбчивой и броской,

В летящей юбке клёшевой с полоской,

Ты, словно бы дневник на переменке,

Показывала мне свои коленки.

Мы так с тобой друг другу удивились,

Что руки в ликованиях обвились.

Я целовал тебя и ты ласкала,

И долго нас земля не отпускала.

И ты, пьяна черемухой и мятой,

Смущалась тихо кофточки помятой,

А от моей взволнованной рубашки

Бежали к ней весёлые ромашки.

У наших ног трава, цветы стелились,

И мы сплелись, и мы не разделились,

И в сладкий миг мы с колокольным звоном

Слились и унеслись крылатым стоном.

Теперь там ива и шумит, и гнётся, —

Ни к ней, ни к нам былое не вернётся,

И только память, как над морем птица,

Вдруг закричит и в бездне растворится.

А там

Блок на холме, а там Есенин,

Блок на холме, а там Христос, —

Над ними, в пламени осеннем

Рязанских реющих берёз.

Куда идут — я не осилю,

Не разгадаю тайны я:

Спасать иль врачевать Россию

В стальных оковах бытия?

Нахлынули, как непогода,

Враги,

Владыка, ты прости —

За муки храмов и народа

И за поэтов отомсти!..

Они, они тоской нетленной

Овеяли пути свои,

О, эти два, седой Вселенной

Трагические соловьи!

Ты видишь, Бог, и мы до смерти

Неразлучимы, видишь, Бог,

Зачем гроза просторы чертит

Кривыми копьями дорог?

Или расправою недавней

Уж так предатели горды,

Что на Руси закрыты ставни

И все ворота заперты.

Траурный полдень

Памяти русских солдат,

погибших на Кавказе, посвящаю.

А на погосте лебедь стонет,

Куда, не знает, улетать, —

Там тихо воина хоронит,

Сынка единственного, мать.

Его отец в Афганистане

Погиб,

а он убит в Чечне,

Похоронила —

и не встанет:

Сидит, молчит, как в чёрном сне.

В тяжелый день вползает утро,

И рядом с нею, под Москвой,

Боевики скупили хутор,

Сожгли, и тут же строят свой.

Их рубль звенит нежней и дольше,

В их сумках доллары шуршат,

У них детей резвится больше,

Чем по канавам лягушат.

Россия.

Взрывы.

И авралы.

И за кровавою игрой

Министры пьют и генералы,

Нефть заедаючи икрой...

И ты гляди, гляди, подруга,

Ведь белый лебедь —

не птенец, —

Над ним вот-вот заплачет вьюга

И брызнет гибелью свинец.