Александр Росляков НА ВЫБОРЕ ДИКОМ (Черный пиар под белыми ночами)

Александр Росляков НА ВЫБОРЕ ДИКОМ (Черный пиар под белыми ночами)

Вроде благое дело — всенародно избирать всю власть, от Президента до последнего псаря — для массы нашего народа обернулось диким жизненным обвалом. Почему? На этот актуальный накануне новой выборный страды вопрос отвечает хроника одной типичной избирательной кампании, написанная ее непосредственным участником.

В ЧЕРНЫЙ ПИАР я угодил случайно совершенно — по звонку одного доброго человека: "Ну что, опять сидишь без денег? — сказал он. Поработать хочешь? Надо проехаться в Архангельскую область, на выборы в ихнюю думу. На всем готовом, несколько статеек сляпаешь под кандидата, тысячи полторы заработаешь".

Ну раз на всем готовом — я, не долго думая, и согласился: "Полторы, так полторы. Вот если б еще в долларах!" — "А ты в чем думал?" И я невольно прикусил так несолидно выдавший меня язык.

Назавтра на договоренном месте меня встретил малый двадцати шести лет, под два метра ростом, звали Костей: "Сейчас зайдем к матери, она всю фишку объяснит". В полуподвальном офисе неподалеку нас уже ждала эта мать по имени Галина — очень эффектно сохранившаяся брюнетка с подвешенным еще эффектней языком. Правда, из ее пространной вводной я так и не понял до конца, какую роль она играет в нашем деле — обеспечить всячески победу подрядившего нас кандидата над другими, нас не подрядившими. Прозвучало лишь что-то такое: "политолог-идеолог" и еще "строитель креативных технологий". Но занаряживать мое продавшееся за 50 зеленых в день перо и будет, стало быть, она.

Меня, по совести сказать, во всем смущали поначалу два момента. Один — моральный: продаваясь неведомому ходоку в народные избранники, я уподоблялся той же девушке по вызову, которая не спрашивает тоже, под кого ей нынче лечь. Но рядом с двухметровым Костей и блиставшей ее креативом Галиной эта глупость быстро разошлась. Так как для них это была только своя веселая игра, где кандидат, звавшийся на их жаргоне "дебиленком", лишь неизбежный — но отнюдь не самый главный элемент. А самый главный — этот креатив, под который и лепилось все остальное, включая имидж нанимателя. В нашем округе, к примеру, на прошлых выборах опередило всех "Единство". А значит, кандидату надлежало строить из себя умеренного государственника, а экономику жать по программе Грефа — которую и мне было предложено, не мудрствуя лукаво, разучить.

Но оставался еще темный для меня аспект — материальный. Поскольку сразу я не уточнил, как именно и от чьего, главное, лица будет происходить расплата? А спросить после уже не решился.

Но через три дня Костя звонит: билеты в Котлас взяты. На Ярославском к нам подсел еще десантник — Костин кореш и ровесник Эдик, телевизионщик с Нижнего Новгорода. В прошлом — суворовец, а в настоящем — самый нежный семьянин, родитель годовалого ребенка, как нельзя меньше походивший на черного пиарщика. Хотя со своей милой рожицей и постоянно булькавшим в ухе наушничком от плеера именно по этой специальности, во благо своих присных, и дурил честной народ.

До Котласа мы добрались без приключений. Лишь облаченная вся в черный кожаный наряд Галина в дороге наконец раскрыла мне, кого ж мы едем возводить в депутаты Архангельской облдумы. Звали его Павел Григорьевич, в прошлом — полковник КГБ, потом попал в ельцинское окружение, откуда был назначен полпредом президента по Архангельской области. Но скоро вошел в конфликт с губернатором Ефремовым — и выставил свою кандидатуру на губернаторских выборах. Проиграл — и переехал вновь в Москву. Там записался в патриоты, но через 4 года выписался из НПСР, чтобы пойти на нынешние выборы.

"Но Паша, — доложила мне еще Галина, — по своей природе страшный врун. На прошлых выборах наврал всем, что работал в контрразведке — а конкуренты выудили, что работал по диссидентам и лично спек своего друга писателя Азадовского. Из этого сделали на него мочиловку — и крыть было нечем. С Ефремовым они дружили чуть не с детства, но двух месяцев вместе не проработали, как Паша кинулся бороться за его кресло. То есть он еще по природе и предатель. Хочет он стать депутатом, чтобы идти снова на губернаторские выборы — и не может удержаться не болтать об этом. А люди сразу смекают, что он лезет в думу не их интересы защищать, а для своей карьеры… Короче, нам досталось редкое дерьмо, но я не имею права перед теми, кто за него платит, дать ему второй раз проиграть. Урою гада, но он у меня станет депутатом!"

— Мать! Сдай наган! — проорал в тон нашей чернокожей комиссарше Костя.

В КОТЛАСЕ МЫ поселились в одной из снятых на период выборов квартир, где нам сперва пришлось ютиться в тесноте: я с Эдиком в одной комнате, мать с Костей — во второй. Кстати, я уже как-то усомнился: мать ли в самом деле Косте эта мать? Больно уж казалась для великого ребенка молода — да и ни капли не похожей на него. Эдик мне и раскрыл, что это у них просто такая заморочка — чтобы Костя мог, не разлучаясь с путеводной материнской грудью, кадрить по кабакам и прочих баб своим лихим: "Чай, кофе, потанцуем?"

Еще за первые три дня я вот что разузнал о нашей агитгруппе. Делилась она надвое: на черную кость — местных; и на белую — нас, прикативших со своим высоким креативом из столицы. Наехало нас, белых, с дюжину: политтехнологи, статистики, назначения которых я до самого внезапного конца кампании опять же толком не постиг.

Статистики, две Ленки, фирменно и одетые, и говорившие, и презиравшие всех не себе подобных, — периодически выезжали в наш сельский округ пытать туземных бабок, за кого те пойдут голосовать. Потом день-другой обрабатывали данные: между затяжными перекурами у штаба набивали на компьютер. Я все подначивал со скуки их, когда на курительную лавочку подсаживался кто-нибудь из местных со своей невыгодной, против наших Мальборо "Примой".

— Лен, ты Иван Иванычу-то расскажи про креативну технологию! Про мониторинг — вишь, он сам спросить робеет, про электоральный срез!

Ленки только презрительно затягивались просвещенной "Мальборой", не мыслящей контакта с темной "Примой", — и точили на меня за это зуб.

Еще туманней была деятельность политтехнолога Лариски, заставлявшей аборигенов величать ее Ларисой Яковлевной. Она готовила какие-то еще электоральные таблицы — но для чего все это было нужно, если наша комиссарша Галя и так все знала назубок? Ее любимым выражением было: "Всех завтра выстрою — и чтоб летали мухой у меня!" А всякая попытка спора с ее фанатически упертым креативом, выжимкой из словоблудий популярных политических дельцов, приводила ее в настоящую истерику. В сердцах она мне сетовала: "Если б я еще писать умела для дебилов, ты б мне и вовсе был не нужен. Но, к сожалению, я так пишу, что академикам понятно, а быдлу — нет". Но она хоть как-то могла направить нашу склонную к разброду публику к какой-то, ей самой хоть ясной, цели.

А сладить с нашей белой костью, наделенной с вышины ее доходов прорвой самомнения, впрямь было нелегко. К примеру, от нашего жилья до штаба было ровно шесть минут ходьбы. Но чтобы попасть туда на ежедневный сбор в 10 утра, наша поднявшаяся с бодуна четверка могла прождать своей машины час, два, три и более. Я только заикнулся как-то, не пойти ль пешком, — как двухметровый Костя дико заорал: "Мать! Сашка беспредельничает, хочет нас пешком погнать!.."

Или мы раз позвали наших же к себе на ужин. Я вызвался его сготовить: часа два чистил, резал, жарил — и в запарке крикнул Эдику, слушавшему в кресле свой наушничек: "Эдик, тарелки вымой — и снеси на стол!" И вдруг он, чуть не до дуэли оскорбленный, мне: "Я тебе что, слуга?" Кстати он где-то с полкампании вообще остался без работы, поскольку по указке губернатора нам отказали в коммерческом телеэфире. И чтобы как-то оправдать свои 50 баксов в день, чуткий суворовец приладился к строительству с Галиной ее креатива: "Галь, а давай писать не "социальная защита всех незащищенных" — а как у Грефа: "адресная". Или, еще лучше, "гарантированная адресная"!”

Впрочем из нашей белой кости выделялся еще ушлый Миша, заправлявший тем, что называлось на жаргоне "пехота" или "ноги". Среди аборигенов надлежало выискать и грамотно построить несколько десятков человек, которые с доходчивой речевкой в пользу кандидата обходили непосредственно народ. Деревню за деревней, дом за домом — и пока я сочинял статьи для редких сельских грамотеев, а Эдик снимал мало достигавшие эфира ролики, — Мишкины пехотинцы заарканивали всех подряд.

И все же главную роль в нашем наезде на бедный сельских округ играл паразит совсем иного рода — компьютер. Наш гордый люд, как и ходить ногами, презирал писать что-либо от руки — все набивалось только на компьютере. Куда-то надо было завтра ехать — создавался сайд, открывался файл с сообщением, потом оно через дискету перекидывалось на другой компьютер, где был принтер. А так как постоянно то ломался дисковод, то кто-то выдергивал шнур от компьютера, чтобы поставить чайник, — на одну бумажку часто не хватало дня. И вся поездка тогда, по вине шибко извилистой оргтехники, срывалась.

Про подобный фокус мне рассказывал кандидат по соседнему округу Саша Тутов: "Раньше у нас в Котласе в депо сидел один начальник и при нем две секретарши — печатали приказы и вели все делопроизводство. Теперь там же стоят десять компьютеров — и уже десять человек при них. Используют их только как печатные машинки, слишком еще умные для нас. Поэтому вся волокита только выросла — и удорожилась на порядок. А народ при этом ходит без штанов".

Из местных же в наш штаб входили перво-наперво водители со своим транспортом, всего человек шесть. Они получали в день по сто рублей — хоть и черный, но все равно в голодном Котласе завидный хлеб.

Еще при штабе состояли активисты из туземцев, что готовили поездки кандидата по своим кустам, нанимали тамошнюю голь развешивать листовки и т.д. Ну и еще у нашей выездной кормушки пробавлялось энное количество людей: от безвылазно сидевшей за своим окошком бухгалтерши до всякой поденно и почасово служившей шушеры. И все они, словно прозябшие зимой, в бескормицу, лесные птахи, были беззаветно рады любой крохе с нашего халявного стола.

НА ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ нашего знакомства с котласскими кабаками, их меню, официантами и мизерными, по московским меркам, ценам — приехал наконец наш кандидат. Но прежде надо пару слов сказать об этих кабаках. Когда-то Котлас был довольно развитым индустриально городом. Но все пошло раздрайным прахом от крайне неудачно прокатившейся по области приватизации. С возобладанием во всем раздрайного своекорыстия убыточная чистка русла Северной Двины прекратилась — а следом умерло и прибыльное судоходство. Мелькомбинат взорвался от скопившейся в его пустотах мучной пыли. А мясокомбинат, получавший раньше даже международные призы, лихие частники сгубили показательней всего. Они сразу задрали на продукцию безмерно цены, всю прибыль вывели из оборота себе на карман — в итоге очень скоро обанкротились. И чтобы доскрести еще хоть что-то, все оборудование загнали прямо во вторцветмет.

Но когда город еще бурно рос и трудовито греб свою копейку, в нем строились с особой роскошью и кабаки: "Легенда", "Витязь" — под аппетиты гнавшихся по северам за этой трудовой копейкой их завсегдатаев. Но эти трудовые мужики с наивным шиком своих кутежей ушли сами в легенду. Однако зашли мы в главный, с колоннадой по фасаду, кабак "Витязь". За полсотней столиков с уже полуистлевшим красным бархатом, под потолком зеркальным — никого. Но все столы, как в ожидании последнего парада на "Варяге", полностью отсервированы. Мы наугад, из разных глав многостраничного меню сделали выбор — и все было принесено. То есть фанаты дела еще жарили по всей, в прямой ущерб себе, программе. Вот тебе и подкосившая все — но не все! — корысть!

Но эту старь уже ретиво побивал местный ультрамодерн — кабак "Аква", в который переделали больше не нужный городу речной вокзал. Там, в освещении какого-то искусственного ультрафиолета, показывали женский бокс с прослойками стриптиза. И традиционно непохабный северный народ запал на эту противообычную для него новинку с жадностью — каждый вечер в "Акве" был аншлаг. Хотя меня чуть не стошнило от запашистых прозвищ: Техасский Перчик, Канзасская Текила, — грязных пяток и неартистизма самопальных шоу-девок. Которые, чтобы кормиться и кормить детишек, за ту же сотню незеленых в день, как мне потом сказал их тренер, изголялись для поднявшихся на перекупке леса, вторцветмета и шмотья барышников...

Итак, на 4-й день к нам приехал кандидат Я сразу после знакомства в штабе попросил его о более подробной, в целях моего дальнейшего труда, беседе. И вот что услыхал от него самого.

Да, он служил Отчизне в КГБ — хотя в застойную эпоху был там даже вольнодумцем. Но есть черта, которую он не переступит никогда. Это — верность стране, на чем он и стоял всегда, даже в ущерб карьере, при бакатиных, гайдарах и других предателях. Да, с губернатором Ефремовым дружили — но тот в угоду Ельцину провел повальную приватизацию и развалил всю область. Еще Ефремов не устоял против наветов и интриг своих чинуш, желавших его ссоры с угрожавшим их махинациям полпредом. Тогда он отказался от своих полномочий и уже светивших генеральских звезд — и открыто вступил в выборную борьбу. Но выборы прошли нечестно — и укравший в них победу губернатор вынудил соперника покинуть область.

Затем он сошелся на идейной почве с патриотами из НПСР — но их хорошие слова, увы, не подкреплялись настоящим делом. Ради такого дела он и вернулся сюда — и не скрывает своих планов вновь идти на губернаторские выборы. Но не для личных благ — а во спасение несчастных земляков…

В общем, побеседовали мы очень от души — остались для меня неясными лишь два вопроса. Зачем он, если впрямь ттакой патриот, набрал по-черному пиарить на себя команду не патриотического явно толка? И второе: откуда и под какой в будущем возврат на эту черную команду у такого патриота деньги?

Но поскольку я подряжался не на раскопку низких истин, а на возвышающий заказчика обман, — то и вникать в это не стал. Уже довольно, что он за свою неясную монету декларирует хотя бы не противные мне взгляды, не придется чересчур кривить под них душой.

Но отсюда между мной и остальной бригадой, в лице, главное, Галины, и запало первое зерно раздора. Ближе к ночи этого же дня, когда мы после кабака продолжили пить дома, Костя с Галей снова взялись хаять кандидата: "Мать, ты слышала, что он сегодня Сашке говорил? Пора намордник дебиленку покупать!" "Я его завтра мухой выстрою! Чекист поганый! Всю жизнь врал — и врать не научился даже!"

Я это слушал, слушал — и говорю: "Твари вы низкие и циники! Раз уж легли под клиента — могли б хоть полюбезней скривить морды! Чем вы-то его лучше? Он врал — но хоть Родине служил! А вы врете — чему служите? Вот уж не Родине, и стыдно мне за вас!"

Я это все, конечно, молвил с долей пьяной шутки — но назавтра по какой-то легкой отчужденности в друзьях почувствовал, что, может, несколько перешутил. Но мы уже спешили в штаб, откуда скоро выехали кавалькадой, вместе с кандидатом, на первое знакомство с нашим округом. Но когда на следующий день я хотел снова ехать, Галина вдруг мне говорит: "А ты останься. Знаешь, у меня к тебе такое раздражение, что ты мне помешаешь. Извини".

Я чуть опешил — но уж раз ее рука была владыка над моим, как транспорт, нанятым трудом, безропотно остался.

Впрочем, я и за первый выезд успел с лихвой набраться впечатлений. Вышел я покурить из величавого когда-то, но ободранного лихолетьем клуба в селе Шипицино. Подходят ко мне два чумазых и по-беспризорничьи одетых пацаненка лет по десяти: "Добрый мужчина! Дайте, пожалуйста, на буханку хлеба!" С таким не свойственным оседлым людям попрошайничеством я встречался прежде лишь в исполнении нахальных цыганят — и выдал этим северятам слегка мелочи. Они тотчас кинулись в магазин, а я из-за колонны стал смотреть, что вынесут оттуда. Вынесли они конфету "чупа-чупс" и, как голодные волчата, стали рвать ее обертку — жуть смотреть!

А в клуб пришли на встречу с кандидатом одни женщины. Старухи, средних лет, даже одна с сосунком на руках — и с какой-то еще тлеющей в глазах надеждой, загасшей уже напрочь у мужиков. Наш лидер сперва силился развить ораторский задор — но подле этих и беспомощных, и все же тянущих на себе жизнь женщин скоро скомкал и Галинин креатив, и дикие здесь постулаты Грефа. Тогда женщины стали задавать вопросы — а на самом деле просто излагать свой лютый беспросвет.

Работы нет, транспорт не ходит, потому что людям нечем за проезд платить — а частный автопарк возить за так не может. Раньше, до истребления колхозов, пашни у них было 5000 га, теперь осталось 100. И платят в сельском производстве 50 рублей в месяц. Все рухнуло, даже рожениц в роддома не возят, нет бензина, и родят обратно в избах. Зато кто-то наводнил район отравой по 15 рублей за поллитру, которой прямо с изб торгуют день и ночь. И мужики, чтобы залить ей очумевшие от безысходности глаза, крадут и пропивают все.

Наш кандидат сначала от таких встреч просто терялся — но потом как-то обвыкся и уже бойчее пер на креатив: больница — разберусь; автобус — выясню; рабочие места открою, если выберете, и т. д. Меня же больше всего здесь поразила одна цифра, что назвал мне тот же Тутов. Оказывается, по статотчетности Сбербанка, на каждого жителя Архангельской области в среднем приходится денежной выручки по 50 тысяч долларов в год. Но кто хоть близко тут такие деньги видел?

И мне этих счастливцев скоро показали. Их отгороженные резервации с козырными особняками, "джипами" в районе окрестили "Царское село" и "Дворянское гнездо". А жили там примерно те же в прошлом мужики и бабы, как и те, чьим детям нынче даже комбикорма вдоволь нет. Просто при дележе страны счастливцы оказались при самой золотовалютной нашей газовой и нефтяной задвижке. И здесь контраст меж шейхскими оазисами при трубопроводах и остальной пустыней бил по голове куда сильней, чем в городах, — где глаз замылен толчеей людей, машин и зданий. О чем я после написал, говоря тем же жаргоном, "мочиловку" против нашего главного соперника газовика Зубахина: "Север черный и белый".

Когда она вышла, то принесла мне легкую славу среди местной черни, даже просившей подарить газету с автографом. Но это отступление от креатива окончательно взбесило против меня Галину, конфликт с которой у нас развивался так.

Не понимая поначалу, от кого все-таки должен будет изойти мой гонорар, я решил на всякий случай уходить от обострений с кем бы ни было. Но по законам конфликтологии чем больше кто-то перед кем-то поджимает хвост, тем агрессивней наступающий. Галина, сделав меня временно невыездным, затем заметила мне что-то уже матом, потом перематом. И когда ситуация уже грозила перегреться вовсе — в Котлас прибыл тот, кого давно все наши ждали и называли "папой".

Имя его было Леша, а функция — начальник выборного штаба. Ровесник нашей взрывной "маме", но при этом полный ее антипод. Он говорил всем "кисанька" и "лапочка", но сразу сделал пару вычетов водителям за опоздание — и все стали являться в штаб как-то живей.

— Наш кандидат, — выдал он нам сразу свою вводку, — человек по сути управляемый. Это и хорошо, и плохо. Можно заставить его говорить все, что надо, — но без страховки выпускать на публику нельзя...

Но главное, он, наконец, выдал всем набежавшую за эти дни зарплату, кормовые, — чем и помог мне в тот же вечер разрядить конфликт с Галиной. Только она мне снова что-то ляпнула — как я, уже не опасаясь за карман, отдал ей точно тем же. И отношения тут же исправились — ровно до следующей, уже по вине того же Леши, порчи.

С ним у нас отношения сложились сразу же на диво — несмотря на всю полярность взглядов и манер. Ехали мы как-то с ним и с кандидатом, зашла речь об одном литературном деятеле, и я привел его довольно смачное высказывание о грызне патриотической с жидовской прессой. И только Леша вышел, кандидат мне с видимым злорадством говорит: "Ну ты его приделал, аж всего перекосило!" "Чем?" "Жидовской прессой. Он же сам — кошерный жид, мацу на Пасху жрет!" Но в результате у меня лишь выросло недоумение: зачем же тогда нашему хрустальному герою-патриоту, крестившемуся в рамках креатива на всяк православныЙ храм, — такой блюдущий противоположную мацу начальник штаба?

После приезда Леши наша четверка перебралась в уже совсем комфортную четырехкомнатную хату. Правда, при этом Костя оторвался вообще в гостиницу, а его место заняла Лариска, долго убеждавшая меня, что при теперешней поганой жизни следует жить только для такого же поганого себя. Но прежде мне вручили наконец мой креатив, что Костя с Галей строили бессонными ночами на компьютере под не смолкавший до зари магнитофон. То есть, проще говоря, рабочий план с таким списком тем: "Патриотические бредни кандидата о России", "Местный лом в поддержку кандидата", "Интервью — возрождение судьбы потомков"...

Но тут нашей все как-то буксовавшей агитмашиной взялся порулить сам Леша, — и заказал мне свою, не по креативу, тему. Как только это узнала Галя, подняла на меня снова страшный лай: "Ты должен все задания от Леши принимать — но ничего не выполнять! А строить тебя буду я!" Я ей сказал: иди ты к Леше! И тогда она мне выдала в сердцах такую удивительную вещь: "Вы, идиоты, мне опять сольете кандидата! А знаешь, кто за него платит? Березовский!"

Было ль это в самом деле правдой, я не знаю; но если да — то вполне объясняло, почему при нашем патриоте короедствовал такой кошерный штаб.

ОДНАКО ИЗ-ЗА ДАЛЬНЕЙШЕЙ схватки меж моими командирами строить меня стало вовсе некому — и я снова двинул в округ с кандидатом, уже без Галины. В его задачу еще входило наведение контакта с местной сельской властью, которая нас принимала очень хорошо — но и соперников ничуть не хуже. Поскольку нищее село в пору предвыборной борьбы имеет шанс слупить с щедрых на посулы борцов и реальный шерсти клок. А именно: компьютер в школку, краску в коммунхоз, лес на сгнивающие между выборами потолки в учительских бараках.

Конечно, по закону — это подкуп. Но что делать, если нищета такая, что все живут лишь латкой одного-единственного дня. И не желают знать, что на мгновенные подачки щедрей те, кто шире этих нищих ободрал вчера — и часть добычи кинул на наживку для дальнейшего отъемного крючка...

Самой замечательной у нас была поездка в умирающий, как рыба на сегодняшней мели, Cольвычегодск — древнее гнездо знаменитого рода Cтрогоновых. Больше всего там по башке лупил контраст опять же — между могучим созидательным размахом предков и жизненным бессилием, на грани атрофии, их потомков. Строгоновы, выходцы из поморских крестьян, в XVI веке основали здесь свое настоящее государство в государстве. Расторговались на соли с лесом — и дальше, для строительства гнезда, завели у себя едва не все известные в их время промыслы и искусства. Сегодня от них остались два величественных храма. Один, заложенный родоначальником Аникой, в древнерусском стиле; другой — в крамольном "фряжском", потрясающий и ныне, через триста лет, своей гордынистой духовной новизной. Еще эти неугомонные купцы самовольно снарядили на завоевание Сибири Ермака, вчерашнего разбойника, — чем, кстати, поначалу возбудили гнев и ужас подозрительного Грозного. Но больше всего в этом поражает силища не их мошны, а духа: словили на своих торговых путях отпетого грабителя — но не оторвали руки-ноги, а перековали в своем созидательном горниле в героя и приумножителя родной земли!..

Все это, как великую, до слез, легенду, нам поведал главный хранитель местной старины Алексей Бильчук — еще довольно юный и горящий своим делом, как лампадка, малый. А уже поздно вечером мы пришли на встречу с сольвычегодской молодежью в дискотеку. Там, за накрытым для нас в задней комнате столом, вышел небольшой конфуз. Для украшения стола хозяева позвали самую очаровательную свою красавицу. Но допустили перегиб в любезности — когда стали усаживать рядом с ней кандидата, забыв про ее юного и ошарашенного этим мужа. Мне как-то удалось перевести неловкость в даже лестную для местных шутку, что Сольвычегодск — питомник красоты, с которой, вот, дуреют самые крепкие люди! За это сразу выпили, меня определили говорить и дальше тосты — и выход кандидата в подогретый своей свистопляской зал вполне удался.

В три ночи мы доехали очень довольные в гостиницу — и кандидат позвал меня еще испить с ним водки. И после пары рюмок говорит: "Слушай, а на хрена я учу эти креативы, от которых и меня, и людей тошнит? Видишь, главное с людьми — живой контакт: про баб, водку, про иконы говорили — и расстались лучше некуда. Так на хрена мне эта Галя? Кто она такая — сволочь, истеричка? Кто этот Костя? Чем он занимается? Кто эти Ленки все, Лариски? Давай я их всех выгоню, оставляю одного тебя, чтобы работал на меня реально — и реально получал. А Леша пусть организовывает транспорт".

Я эту очень лестную тираду выслушал — и говорю: ну нет! Я к этой банде подряжался, от нее свои четыре сотни уже получил — и дальше в любом случае останусь всем довольным. Когда б еще я в этот же Сольвычегодск попал и прочее? А если вам что-то не так — давите Лешу, я через него любые ваши установки выполню.

Назавтра я уехал писать отчет по Сольвычегодску, а кандидат, очень тепло со мной простившись, остался отрабатывать сольвычегодскую глубинку.

Через два дня берет меня в штабе за пуговицу Леша: зачем я наклепал на него кандидату, будто он крадет мой гонорар? Я рот открыл — не сразу смекнув даже, что так коварно можно было изолгать лишь те мои слова о четырех сотнях в пьяном, на исходе ночи, разговоре. И потому ответил с чистой совестью, что кандидат врет и я готов сказать это ему в лицо. Леша приуспокоился — а через день еще раскрывает мне всю хитрую игру нашего лидера. В новой их перепалке он от очной ставки со мной уклонился, но сказал, что раз уж завелись такие недоверия, распоряжаться кассой дальше будет сам. И вся наша машина забуксовала уже и по кассовой причине. За каждой выплатой сопровождавшим кавалькаду гармонистам, активистам надо было бегать к не сидевшему на месте кандидату. А для чего это было ему нужно — я, как и ряд других темнот во всем мероприятии, так и не понял.

ОДНОВРЕМЕННО одолевшая уже всю нашу свору свара достигла между мной с Галиной крайней точки. И чуткий Леша предложил мне выход: отселиться, вслед за Костей, в ту же никудышную гостинцу. На что я сразу согласился, поскольку как раз накануне познакомился на дне рождения у Тутова с местной красавицей Наташкой.

У нас с ней, прямо как в кино, под разразившимися белыми ночами с первого же взгляда вспыхнул самый пламенный роман. Она, со своим уже в 21 годик одиноким, но не опустившим носа материнством, предстала для меня каким-то светочем всего несчастного, обманутого на доверии народа, облапошивать который прибыли и мы. И потому при всей нашей неразберихе я просто взял и плюнул на свой никому не нужный труд. В 8 вечера, когда Наташка, уже отняньчившись с дитем, могла оставить его на своих родителей, мы с ней встречались — и расставались лишь наутро у ее калитки на отшибе города. И так за всю последнюю неделю я в темную часть суток даже не сомкнул ни разу глаз…

Но этот дивный, с белыми ночами и полными карманами гуляцких денег сон, чем для меня окончилось смущавшее сперва своим моральным дегтем предприятие — все тот же Леша и разбил однажды поутру. Взял меня в закоулке за ту пуговицу и говорит: "Вчера наш лидер объявил мне полное неудовольствие — и хочет сегодня колоть экипаж. Вопрос: вы, мастера культуры, с кем?"

Я повторил ему еще в Сольвычегодске данный мной ответ — и следом в нашей эпопее грянула вся кульминация. Белый костяк расселся в штабе, добросовестно пришедшую к разводу чернь услали за порог. Приехал кандидат — и с ходу начал строить нашу банду. Дескать народ разбаловался окончательно, устроил себе здесь санаторий — но за санаторий денег не дают. А потому он хочет лично разобраться, кто ему дальше и по какой таксе нужен.

Но наш народ, ошибочно за таковой сочтенный, хранил ответное молчание недолго. "Павел Григорьевич, — спокойнеше сказал один хмырь с неведомой мне даже номинально ролью, — на выборных кампаниях есть правило. За неделю до выборов кандидат рассчитывается полностью с командой — во избежание понятных осложнений по итогам. Если вы этого не знали, ставлю вас в известность. А если знали — то тем более внесите ясность”. А вот ты уж точно здесь не нужен! — сплеча обрубил, как разговорчики в строю, былой борец с крамолой. — Леша, потрудись, чтоб лишние нам тут не мешали!"

Но Леша, он же "папа", он же, с чьих-то уст, один из лучших в отрасли топ-менеджеров, на испуг не взялся: "Паша, лапочка, вопрос поставлен правильно". И дальше как-то очень грамотно, через разбор кампании, в которой был один просчет — с захватом кандидатом финансирования, закольцевал речь тем же: или сейчас же гонорар на всех — или все дружно говорят адью!

Лукавый вождь, поняв, что его клык нашел на камень, мигом сдал назад: "Друзья, не надо брать за горло! Леша, Галя! Вы же не можете меня так кинуть! Будут деньги — завтра, послезавтра; вышла накладка, но по сегодня ж получили все до одного!" "Кисанька, — ответил Леша, — люди работали и без зарплаты, но раз ты сам пошел на принцип, то не обессудь! Сейчас — или прощай!"

И тут вся наша санаторная команда, лишь коснулось ее основного принципа, явила ту железную непрогибаемость, которой лишен сроду наш прямой народ. Все по команде Леши дружно встали — и покинули уже насиженное и как-то враз осиротевшее пристанище. И я при этом совершенно ясно понял, что чем бы ни кончались промеж своры, или промеж разных свор все эти обуявшие страну побоища, — безрогой черни в них с гарантией не светит ничего.

Но жизнь слегка поправила мой грустный вывод. Хоть мы предательски и кинули вождя — штаб, с задержавшимся там утрясти гроссбухи Лешей, действовать остался. И кто-то уже в поезде сказал, что весь финал, возможно, был только разыгран вождем с топом. Чтобы при поражении на выборах оправдаться перед спонсорами предательством команды, а при выигрыше разделить между собой лишний гешефт.

Победил в нашем округе газовик Зубахин, за которым была и куда большая мошна, и вся поддержка губернатора. Но эти выборы в Архангельскую областную думу не состоялись в целом — из-за недостаточной явки избирателей. Которые на сей раз показали всем мошнам и сворам хоть не рог, так шиш.

автомобиль киа купить 9 с осаго