Александр Брежнев ОТНЯТАЯ ЗЕМЛЯ (“Реформы” в действии)

У ЭТОГО ГОСПИТАЛЯ ДВА ЛИЦА. Одно лениво-фешенебельное в камне и мраморе. С ухоженными клумбами, роскошным, почти дворцовым фойе, хрустальными люстрами, зеркально-каменными полами. Охрана в модной униформе.

Здесь у строгого кирпичного КПП редко встретишь старенький "жигуль" или "москвич". Все больше "мерседесы", "вольво", "БМВ" и прочий иностранный автозверинец последних моделей. Здесь путь для солидных пациентов и посетителей.

Обычный госпитальный народ здесь появляется лишь раз в час, когда к КПП подъезжает городская "маршрутка" — и врачи, медсестры, санитарки, посетители среднего достатка меняют друг друга в душном салоне "Автолайна". Одни возвращаются домой, другие — наоборот — заступают на дежурство, выходят на работу, приезжают проведать своих родных и близких. Тогда у КПП вдруг на несколько минут становится многолюдно, а потом опять тишина, умиротворение, дворцовость…

Но есть и другой вход.

Дальнее КПП. Обычные металлические ворота, калитка. Здесь всегда многолюдно. Прямо за забором — госпитальный поселок, где живет половина госпитального персонала. Врачи, медсестры, санитарки, слесари, водители. Здесь магазинчики и укрытые "для интерьера" армейскими масксетями маленькие кафешки.

Рядом казармы и госпитальный автопарк. Привычная суета людей в погонах и камуфляже.

Здесь уже все больше родных, отечественных машин и трава на газонах в полный рост.

Сердце госпиталя — два многоэтажных корпуса. Один построен в конце 70-х. Тогдашний типовой, больничный. Но уже со скромными архитекторскими изысками в виде сплошного балкона на каждом этаже и даже "генеральскими" (в советском понимании) номерами. Это когда одна кровать в крошечной палате со своим отдельным туалетом и душем. Старожилы рассказывают, что тогда, в начале 80-х, госпиталь считался едва ли не санаторием для тогдашних генералов…

Но все чаще палаты на три койки с туалетом и умывальником в конце больничного коридора.

Теперь это основной хирургический корпус. Сюда еще совсем недавно сплошным потоком шли раненые из Чечни. Сегодня этот поток истончился, но все равно Чечня без работы местную хирургию не оставляет…

Другому корпусу нет и пяти лет.

Его строили турки под руководством немцев, на немецкие же марки. Это, так сказать, один из примеров расплаты "натурой" за воссоединение Германии. Здесь уже совершенно иные стандарты. Роскошные холлы, просторные отделения. Все палаты на один-два человека с туалетами и душами.

Все — стандарта середины 90-х.

Новейшее оборудование, самые современные лаборатории. Уникальные кардиологические операционные. Кого тут только не шунтировали…

Здесь уже и "люксы" совсем другие. Есть и двух- и даже трехкомнатные. Со всеми мыслимыми удобствами: от кондиционера и джакузи до собственной кухни и комнаты для охраны. Были бы деньги или достаточно больших звезд на погоне…

Поневоле сравниваешь "люксы" 70-х и 90-х. Разница в запросах их обитателей, прямо скажем, впечатляет.

Интересно, но хирургический корпус почему-то ближе к дальнему КПП…

В местном кафе за соседним пластиковым столиком веселая компания. Человек шесть ребят и три молоденьких девчонки. Много пива и воблы. Из старенького магнитофона что-то нечленораздельное поет одна из новомодных и пустых, как детская соска, современных групп:

"…И целуй меня везде! Восемнадцать мне уже!.."

Рифма "Везде — уже" — вполне достойна интеллектуального уровня певцов.

Мы с двумя моими спутниками поневоле наблюдаем за молодежью. Ребята как на подбор — все короткостриженные, в недорогих спорткостюмах. Таких много болтается без дела по всем российским городам. Без работы, без профессии, без всякого особого смысла. Как говорится "день да ночь — сутки прочь!"

Девчата тоже явно не из богатых семей. Но аккуратненькие, свежие своей молодостью. Как всякие провинциалки, немного разбитные, громкие.

В общем, один прайд, как говорится. Видимо, местные, поселковые.

Они оживленно обсуждают какую-то Таньку, которая обещала, но почему-то не пришла. Видимо, из-за того, что перегрелась на пляже.

Потом переключаются на грядущий приезд в Москву "Агаты Кристи", спорят, как удобнее попасть на концерт. Один из ребят тянется к столу за пивом. Из-под задравшегося края спортивной куртки неожиданно показывается рыжий край широкого армейского ремня.

"Что за странная мода носить под "спортивкой" широкий кожаный ремень?" — еще успеваю подумать я, как неожиданно сидящий у самого стола веснушчатый пацан ловко подхватывает бутылку двумя почему-то очень короткими руками и передает ее тому, с ремнем. И взгляд буквально обжигает то, что на месте кистей у веснушчатого ничего нет. Точнее, из каждого запястья торчат по два странной формы пальца, больше похожих на клешни, которыми он и подхватил пиво для товарища.

И словно пелену сорвали с глаз.

Я вдруг замечаю, что у одного из ребят пустой рукав заправлен в карман куртки.

У накаченного, бритого крепыша в широком разрезе брючины поблескивает никелем спиц аппарат Илизарова.

А странная куча металлических трубок, которые я в начале принял за разобранную конструкцию летнего тента, оказалась составленными в кучу костылями…

Раненые!

Взглядом сталкиваюсь с глазами того, веснушчатого, без кистей, и стыдливо, словно пойманный на чем-то неприличном, отвожу глаза и вновь натыкаюсь взглядом на широкий кожаный пояс.

Через пару дней в коридорах госпиталя встречаюсь с этим парнишкой. Он быстро, почти бегом пропрыгивает мимо на костылях. Правой ноги у него нет по самое бедро…

На карте больницы долго ищу знакомое по всем московским больничным схемам слово "морг" — и не нахожу. Нет его на плане. Потом мой Вергилий по госпитальному комплексу, проходя мимо неприметного одноэтажного здания в глубине госпитального "периметра", кивнул:

— Вон, отделение "точной диагностики"…

Смерть в госпитале скрыта от глаз. Отделена. Закрыта. И это выгодно отличает госпиталь от руин общегражданской медицины. Помню, когда в октябре 93-го я с ранением бедра лежал в 33-й "остроумовской" больнице, то каждое утро под окнами хирургических палат из подвала, куда ночью из реанимации и прочих "критических" точек спускали умерших за ночь пациентов, выстраивался целый скорбный "поезд" из каталок, на которых лежали накрытые с головой простынями тела. И их с неимоверным металлическим грохотом нетрезвые санитары везли по разбитому асфальту через добрую треть больничного комплекса к моргу…

И половина больницы с холодным содроганием следила в окна за этой мрачной процессией.

Госпиталь куда гуманнее к своим больным. Ушедших в мир иной здесь стараются по возможности в отсутствие больных сразу вывезти из отделения, спустить на лифте к специальному входу, где уже стоит специальная санитарная машина, которая, опять же задворками, увозит скорбный груз к отделению "точной диагностики".

В этом прозвище патолого-анатомического отделения свой мрачный юмор. Именно здесь окончательно определяется, как говорят врачи, "умер ли больной от того, от чего его лечили, или от чего иного…"

Вообще, чем дольше ходишь по бесконечным переходам и коридорам госпиталя, тем больше он напоминает некий огромный ремонтный завод.

Сюда попадает, привозится, притаскивается, поступает истерзанная, измученная болью, изъеденная болезнями человеческая плоть. И здесь, в его огромном чреве, будучи рассортированной по полу, возрасту важности и стоимости, пройдя через рентгены и томографы, УЗИ и кардиограммы, анализы крови, мочи, желчи и еще бог знает чего, эта плоть человеческая исследуется его Технологами.

Они определяют характер и причину поломки и технологию ремонта каждого попавшего к ним изделия Бога.

А потом начинается действо.

Одних распластывают на высоких кожаных столах и, отобрав одним уколом новейшего синтетического яда сознание и ощущения, врезаются в недвижимую, бесчувственную плоть, пробиваются сквозь ткани и кости к источникам боли, и там иссекают, вырезают, сшивают, сращивают…

В другие тела впиваются пластиковые сосуды — и через них больная плоть омывается сложнейшими растворами, которые рассасывают, растворяют боль, заживляют, зарубцовывают, восстанавливают пораженные органы и ткани…

Здесь человеческие тела заново учат сгибать суставы, вставать, ходить, есть, испражняться…

Здесь их мнут руки костоправов, "прозванивают" все их нервные "цепи" тончайшими китайскими иглами, греют кварцем и радоновыми парами, массажируют водяными струями.

И в конце, через недели, а иногда и месяцы, вновь возвращают их окружающему миру. Не новыми, нет, но с продленным ресурсом…

Человечество только совсем недавно пришло к выводу, что куда более выгодно поддерживать здоровье человека и растянуть как можно дольше его активную часть жизни, чем просто выжать его как губку за двадцать лет, и в сорок, искалеченным, немощным стариком, вышвырнуть на обочину жизни. Ведь живые и здоровые люди, перешагнувшие пятидесятилетний рубеж, это по сути своей самые лучшие специалисты и мастера, высочайшие профессионалы. Во многих видах современной человеческой деятельности пик мастерства приходится на время после сорока. Пилоты, капитаны, ученые, врачи, писатели… Всех не перечесть.

То, что сегодня возраст немощности в развитых странах отодвинулся далеко за шестьдесят, позволяет, как ни странно, растянуть младшим поколениям комфорт детства и беззаботность юности. Сегодня семнадцатилетний подросток кажется еще совсем юнцом, а двадцатипятилетний студент никого не удивляет. А ведь еще в начале века нормальным возрастом для начала трудовой биографии считались шестнадцать, а то и четырнадцать лет. Инженеры покидали стены университетов в двадцать лет. Такова была суровая необходимость. Надо было восполнять естественную убыль…

Помню, как меня поразило, что большинство героев войны 1982 года умерло, едва перешагнув пятидесятилетний рубеж. Еще больше меня удивило то, что их к этому моменту уже давно считали стариками…

…Отношение к больным, к болезням вообще — один из главных показателей духовной зрелости государства. Я помню, как смеялся в советское время над вычитанной в журнале "Здоровье" фразой, что из-за обычного гриппа СССР в год теряет не то два, не то три рабочих дня, или сколько-то там миллионов рублей не созданного из-за этого ВНП. Тогда мне это казалось проявлением "совкового маразма". А совсем недавно в серьезном медицинском журнале я прочел статью о том, что в крупных японских корпорациях разворачивают собственные медицинские центры, чтобы прямо на предприятиях вести медицинское наблюдение за персоналом, так как слишком велики убытки, связанные с невыходом сотрудников на работу по болезни. Поэтому же в капиталистических Японии, Германии, Франции, Голландии и еще целом ряде стран уже введена или активно вводится система обязательной ежегодной диспансеризации населения, которую они посчитали необходимым перенять у советской медицины…

А у нас, в России, после введения "страховой медицины" сегодня мечтают хотя бы об обязательной диспансеризации школьников. Об остальных речи просто не идет…

Из статьи в медицинском справочнике: "…Каждый второй умерший от рака мог бы жить, если бы он был продиагностирован на ранней стадии болезни. Простейшим способом своевременного выявления онкозаболеваний на ранних стадиях в СССР являлась всеобщая диспансеризация…"

Сегодня средняя продолжительность жизни мужчины в России всего пятьдесят семь лет.

Осторожно интересуюсь у знакомого врача фронтовыми судьбами лежащих в отделении ребят.

Тот, без кистей, конопатый — сапер. Отслужил в Чечне год. Весной их вызвали в одну из местных школ. Перед занятиями кто-то из учителей совершенно случайно обнаружил установленную ночью мину. Боевики свято следуют завещанию убиенного "дядюшки Джо" — Джохара Дудаева, что чеченцу для жизни больше трех классов не надо…

При первом же осмотре мины стало ясно, что установили ее на неизвлекаемость. Надо взрывать на месте, но директор школы буквально умоляла саперов этого не делать. Школу с таким трудом восстановили…

Саперы решили попробовать.

Они смогли снять основную мину, разрядить почти все ловушки, кроме одной — той, которая взорвалась прямо в руках сапера.

Здесь, в госпитале, хирурги сделали почти невозможное — из остатков раздробленных костей и мышц сформировали новые пальцы. Всего по два на руку, но даже это медицинское чудо. С ними парень уже не беспомощный калека, который даже ширинку без посторонней помощи расстегнуть не сможет…

Крепыш с аппаратом Илизарова — десантник. Был ранен снайпером при одной из зачисток.

Худенький, без ноги — его БРТ четыре месяца назад подорвался в Грозном на мощном фугасе…

Все они попали сюда после целой череды медсанбатов, монснов, прифронтовых госпиталей, где врачи боролись за их жизни, вытаскивали из шока, выполняли первые, самые необходимые операции. И здесь, в госпитале, специалисты высочайшего класса зачастую фактически заново формируют их тела, пытаясь вырвать их у инвалидности, увечности…

…В истории Великой Отечественной войны прочитал, что войну выиграли раненые и солдаты 1895-1890 года рождения…

Врачи.

Технологи госпиталя. У каждого свой путь к госпиталю. Редко у кого сразу со студенческой скамьи, из ординатуры. У большинства — через десятки гарнизонов, дальних "точек", батальонные и полковые санчасти. У многих за спиной раскаленные госпитальные модули и палатки Афганистана. Десятки выходов на "боевые", где часто приходилось резать, сшивать, обезболивать, интубировать прямо под огнем душманов. Где некоторые сами, поймав душманскую пулю или осколок, теряя сознание от боли, еще успевали вколоть раненному бойцу промедол и последним движением гаснущего сознания зажать кровотечение резиновой удавкой жгута…

Здесь по возрасту врачей можно почти безошибочно определить, кому какая война досталась.

Капитаны и майоры — те почти сплошь "чеченцы". У каждого по несколько командировок на горящий Кавказ.

Кто чуть постарше — уже помнят карабахские засады, разрушенный землетрясением Спитак, жару июльских Бендер и абхазский зной.

Ну а те, кому за сорок, начинали еще с Афгана, Эфиопии, Никарагуа, Сирии…

Есть вообще экзотические персонажи. Один из реанематологов несколько лет отслужил во вьетнамских джунглях, другой хирург больше пяти лет работал в африканской сельве.

"Я на неграх так руку набил, как ни на одних морских свинках в институте не получится!" — мрачно шутит он. Его действительно считают одним из лучших хирургов. В Африке местные прозвали его "чудо-доктор"…

Вот этот огромный совокупный врачебный опыт и есть главная "технология" госпиталя, его "ноу-хау". В нем накоплен уникальный опыт лечения любых, самых разных и экзотических болезней, травм, ранений и поражений. Именно поэтому даже "новорусские" олигархи и министры, которым доступны любые самые фешенебельные клиники Америки, Германии, Швеции, Японии, предпочитают в серьезных случаях ложиться сюда, в госпиталь.

Здесь лечил свою изъеденную гепатитом печень Березовский. Здесь почти с того света вернули Кобзона. В коридорах госпиталя видели и Татьяну Дьяченко, и Кокошина, и Чубайса, и еще десятки разных министров, депутатов, банкиров и олигархов…

Но я бы сказал неправду, если бы попытался представить госпиталь этаким оазисом без забот и проблем. Нет. Скорее, он напоминает крепость в осаде. Госпиталь, как и всю нынешнюю российскую медицину, осаждает нужда, разруха и безденежье.

Гражданский врач получает около трех тысяч рублей. Медсестры почти на тысячу меньше. При этом на них лежит самая тяжелая и грязная работа. В тех же хирургических отделениях медсестра должна за смену сделать сотни уколов, десятки перевязок, обеспечить подготовку больных к плановым операциям, прием послеоперационных больных. Это почти каторжный труд.

А кроме этого, еще суточные дежурства, когда на всю ночь медсестра с дежурным врачом остаются одни на целое отделение, где десятки лежачих и тяжелых послеоперационных больных.

Не зря шутят, что опытная хирургическая медсестра — это еще не врач, но уже не фельдшер.

Поэтому в той же частной стоматологии сестер с опытом работы в хирургических и реанимационных отделениях расхватывают "с руками" и платят на порядок выше.

Зарплата санитарок вообще недотягивает и до тысячи рублей. Поэтому текучка медсестер и санитарок огромна. И хотя командование госпиталя старается организовать гибкую систему выплат, установить разнообразные надбавки, но все равно некомплект младшего медперсонала сегодня достигает почти двадцать процентов…

Поэтому с каждым годом госпиталь вынужден выделять все больше своих мощностей на "платную" медицину. Сегодня лечь в еще недавно совершенно закрытый для посторонних госпиталь может любой, у кого есть деньги.

Поступления от "коммерческой программы" позволяют госпиталю закупать новое оборудование, вести ремонт своего обширного хозяйства, поддерживать и облагораживать территорию. Но исподволь с "коммерциализацией" в госпиталь начинает проникать и поразившая, а теперь уже почти уничтожившая всю гражданскую медицину болезнь — безразличие к обычному больному человеку. Ведь что там говорить, но внимание "коммерческим" больным уделяется особое. Поэтому многие раньше легкодоступные всем восстанавливающие и оздоравливающие процедуры в той же физиотерапии сегодня для "обычных" больных постепенно становятся "дефицитны".

Пока, к счастью, только в физиотерапии…

Вечером в кафе собирается все та же компания. Ребята беззаботно пьют пиво, хрустят сухариками. Отставлены в сторону, убраны от глаз подальше костыли. Смеются девчонки, ластятся к парням. Из хриплых динамиков опять кто-то кого-то призывает куда-то увезти…

…А я смотрел на этих ребят и вдруг понял, что они и есть главный символ сегодняшней нашей России.

Исстрадавшиеся, искалеченные за нее, еще толком непонимающие, что с ними произошло, но веселые, азартные, ловко хватающие страшными "клешнями" кружки с пивом, рвущие ловко зубами и одной уцелевшей рукой воблу, которая еще два месяца назад там, в горах, казалась редчайшим деликатесом, — они символ. Символ русской жизни, пробивающейся сквозь любые изломы и каменья, приспосабливающейся к любым самым суровым условиям и, несмотря ни на что, верящей в лучшее, тянущейся к свету, к солнцу.

И еще я понял, что эти ребята — главный пробный камень всех сегодняшних дел и обещаний новых наших правителей. Забудут они об этих ребятах, вышвырнут их из жизни, сольют в свои золотые гальюны, как десятки тысяч бывших до них "афганцев", "карабахцев", "абхазцев", тех, еще первых "чеченцев", — и грош цена всему тому новому, о чем там убежденно говорит полковник Путин.

— А я как выпишусь, поеду к брату во Владик. Опять пойду матросом на траулер, — рассказывал подружке десантник. — Поедешь со мной?

Девчонка смеется и прячет лицо у того на шее. В глазах недоверчивый азарт. А вдруг действительно позовет?..

Они верят, что жизнь только начинается…

[guestbook _new_gstb]

1

2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 26 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

27

zavtra@zavtra.ru 5

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]