Евгений Головин «ХИМЕРЫ» ЖЕРАРА ДЕ НЕРВАЛЯ

Евгений Головин «ХИМЕРЫ» ЖЕРАРА ДЕ НЕРВАЛЯ

"Моя единственная звезда — это смерть", — сказано в одном сонете Нерваля. Вообще-то, его настоящее имя Жерар Лабрюни, но он еще в юности взял фамилию дальнего родственника — дурная примета по Цицерону. Судя по мрачной и тяжелой жизни, дурных примет было более чем достаточно. Хорошо зная античную классику, он заметил одному приятелю, который жаловался на плохие сны: "Ничего не поделаешь, мой милый. Вергилий считает, что ворота из рога ведут в страну тяжелых снов. Постарайтесь входить в ворота слоновой кости".

Ничего не предвещало зловещей жизни. Родившись в 1808 году, он, веселый, общительный, разговорчивый, подружился со всеми влиятельными французскими романтиками: учился в школе с Теофилем Готье, подрался с Александром Дюма, играл в пьесе по "Гану Исландцу" Гюго, участвовал в баталии по поводу "Эрнани" последнего, заявил Шарлю Нодье, что видел, как тому снесли голову в революцию, и при вызове на дуэль буркнул, что не может стрелять в калеку.

Литературная карьера тоже сложилась довольно удачно. Конечно, далеко было до славы Гюго или Дюма, но сие объясняется мрачным уклончивым характером, нежеланием контактировать с "нужными" людьми и спецификой его произведений. Потратив массу усилий, он великолепно перевел "Фауста" Гете, но право на инсценировку получил другой, куда менее талантливый переводчик. Роман "Принц дураков" — блестяще остроумный текст — поначалу не нашел ни издателя, ни режиссера. Только с помощью Дюма удалось частично опубликовать роман, частично поставить в театре.

Он хорошо относился к мистификациям, о чем свидетельствует история одного его персонажа — аббата Бюкуа, хотя в случаях с Нервалем нельзя утверждать что-либо доподлинно. Он нашел имя этого аббата в малоизвестной хронике семнадцатого века. Затем, когда путешествовал по Германии, в библиотеке Франкфурта он отыскал целых трех аббатов Бюкуа. Правда, поначалу это имя ему приснилось, и он задумал написать историю авантюрного политического деятеля, который, не имея твердых взглядов, постоянно попадал в тюрьму и постоянно оную без разрешения покидал. Аббат Бюкуа — человек слишком уникальный для реального персонажа. Однажды, когда окруженный стражей, ночью, он поднялся на самый верх башни Венсенского замка (высота пяти-шестиэтажного дома), то неожиданно прыгнул через парапет. По счастью, он попал в ров и ему удалось бежать. Мало того: ему удалось бежать даже из Бастилии — говорят это единственный случай. Он умудрился дожить до восьмидесяти пяти лет! Трудно сказать — реальный аббат или герой Нерваля.

К сожалению, поэт не переживал таких фантастических побегов. Он много путешествовал, а в Париже часто попадал в клинику для душевнобольных. Лечили в этих клиниках, в середине девятнадцатого века, так: больного ставили под ледяной душ и держали до обморока. В этом заключалась самая прогрессивная терапия. Нерваль отличался необычайно тонкой душевной организацией, но воображение творило с ним, что хотело. Однажды он увидел впереди идущую Аурелию — героиню своей повести. Он кричал, пытался ее настигнуть, жестикулировал, срывал с себя одежду и в результате… очутился в клинике под ледяным душем. Вообще, о его нелепых несчастьях можно рассказывать без конца. Повеситься он решил заранее и целую неделю носил обмотанный вокруг пояса провод. Повесился на фонаре на улице Старого Фонаря.

Трудно сказать, посвященный он был человек или нет. Это про кого угодно трудно сказать. Он мог получить посвящение во время путешествий на Восток. С ним, говорят, произошло нечто необыкновенное в храме Изиды в Помпее, о чем он умолчал в "Дочерях огня". Он побывал в окрестностях Трои, на месте Элевзинских мистерий, на месте посвящений Дионису, но это никакое не доказательство. Возможности эзотерического знания есть или нет — мастер волен скрывать такие возможности. У Х.Л. Борхеса есть такой рассказ: посетитель пришел к Парацельсу и попросил вырастить за пять минут розу из зернышка, обещая крупное вознаграждение. Мастер сказался неумением. После ухода посетителя мастер вырастил розу даже за одну минуту. Люди эти — таинственные, лучше их не беспокоить из-за пустяков. Но дело — одна забота, текст — другая. По тексту утверждать что-либо вообще трудно.

Можно утверждать серьезную трудность цикла сонетов "Химеры". Процитируем для начала первый сонет под названием El DESDICHADO ( Несчастный )

Я из мрака — вдовец — неутешный,

Принц Аквитанский из разрушенной башни,

Моя единственная звезда это смерть,

И моя украшенная звездами лютня

Несет черное солнце Меланхолии.

В ночи могилы ты, которая меня утешаешь,

Верни мне Позилипп и море Италии,

И цветок, который любит моя растерзанная душа —

Искривленную ветку винограда вместо прямой и стройной розы.

Я — Амур или Феб? Лузиньян или Байрон?

Мой лоб еще горит от поцелуя королевы,

Я грезил в гроте, где плавает сирена…

Я дважды победителем пересекал Ахерон,

Модулируя на лире Орфея

То вздохи святой, то крики феи.

Сонет практически не поддается интерпретации. Начнем с названия. EL DESDICHADO — надпись на щите Айвенго на ристалище в Ашби. Никакой связи. "Вдовец" в масонстве носит десятки интерпретаций. "Принцев Аквитанских разрушенной башни" история знает не менее пяти — кто имеется в виду? Позилипп — остров с гротом близ берегов Средиземного моря, где одно время скрывался Вергилий. Лузиньяны — известная средневековая семья, имеющая отношение к культу феи Мелузины. И так далее. Жан Ришер в работе "Эзотеризм Жерара де Нерваля" дал десятки комментариев этих имен и пришел к открытому выводу: Нерваль один мог знать их роль в своем сонете. "Мой лоб еще горит от поцелуя королевы", — возможно, это Прозерпина, возможно, нет. Одно дело — восхищаться красотой этого трудного сонета, другое — понимать его, тем более, что это сложнейшее стихотворение из всего цикла.

Жерар де Нерваль был человеком универсальной религии и любил всех богов. Сонет "Дельфы".

Ты знаешь ли, Дафна, этот старый романс

У корней сикоморы или под белым лавром,

Под оливами, миртом или дрожащими ивами,

Эту песню бесконечной любви?

Узнаешь ли ты огромный перистиль Храма,

И горькие цитроны, где отпечатались твои зубы,

И грот, фатальный для дерзких хозяев,

Где спит античное семя побежденного дракона?...

Они вернутся, эти боги, о которых ты плачешь всегда,

Время вернет порядок старых дней,

Земля задрожит от пророческого дыхания…

Однако латинское лицо сибиллы

Еще спит под суровой аркой Константина,

И спокойно недвижен суровый портик.

Судя по этому сонету, Нерваль на стороне античных богов, жаждет, чтобы вернулись героические подвиги и чудесные превращения. "Земля задрожит от пророческого дыхания", — а ведь уже в его дни начался гибельный процесс омертвления всего живого. Нерваль перевернул проблему: не люди своим просвещением, атеизмом и скептицизмом убили Бога — люди здесь не виноваты, а сам Бог обнаружил мертвый космос, эманации которого душат землю. Подобное предположение высказал герой романа "Титан" немецкого писателя Жан-Поля Рихтера, младшего современника Нерваля. Туманные догадки Жан-Поля Нерваль превратил в пять сонетов по названием "Христос под оливами".

Христос воздел худые руки к вершинам священных деревьев и, глядя на спящих учеников, многие из которых видели себя во сне королями, мудрецами, пророками, Христос — окровавленный, разбитый, страдающий — вдруг возгласил: "Друзья мои, знаете ли вы новость? Я коснулся челом своим вечного свода. Братья, я обманул вас: бездна, бездна, бездна! Бог пренебрег жертвенником, где я был жертвой…Бога нет! Бога нет более!" Но ученики спали.

Он повторил: "Всё мертво! Я пересек миры,

Я потерялся в этих млечных путях,

Жизнь в их плодородных венах

Струит золотым песком и серебряными волнами.

Повсюду пустыни, взбаламученные вихрями,

Беспокойные океаны, истерзанные турбуленциями,

Сферы, блуждающие в порывах ураганов,

Но никакой дух не существует в этих бесконечностях.

Я искал глаз Бога и видел только орбиту

Бездонную и черную. Там обитала ночь и

Постоянно густея, едва мерцала миру.

Странная радуга окружала этот зловещий провал,

Стены древнего хаоса, где небытие только тень,

Спираль, пожирающая Миры и Дни!

Сколь резко отличается жестокое и категоричное видение Нерваля от образа Божьего глаза, частого на гравюрах барокко, глаза миндалевидного, совершенного в своей красоте и доброте, в ином случае, спокойного. Панорама Христа беспощадна. Даже ученые допускают какую-то форму жизни в каком-то, пусть весьма отдаленном, уголке вселенной. В конце пятого сонета император спрашивает у Юпитера Аммона: "Какой новый бог установил землю? И если не бог, то по крайней мере демон? Оракул отвечает: "Единственный, кто может объяснить эту тайну — тот, кто дал душу детям праха". Неизвестный бог? Нерваль верил в неизвестного бога, считая, что это разумный ответ на мучительный вопрос, но верил также в бессмысленность подобного вопроса. С тем же успехом можно поверить в оживленность абсолютно всего, что Нерваль и делает в последнем сонете "Химер" — в "Золотых стихах Пифагора". Никто ничего не знает об авторстве Пифагора, оно более чем сомнительно. Существуют только фрагменты,так названные, ибо общая античная мысль выражена в них предельно ясно и сжато. Сонет Нерваля начинается так:

Свободно думающий человек! Ты полагаешь быть одним мыслителем

В этом мире, где жизнь сияет в каждой вещи?

Силы, тебе подвластные, дают тебе свободу,

Но все твои советы бесполезны вселенной.

Далее Нерваль рассуждает: уважай в каждом звере деятельный дух; учти, в каждом цветке таится душа природы: в каждом металле скрыта мистерия любви: всё чувствует и всё влияет на тебя. Даже из щели слепой стены на тебя косится недоверчивый взгляд. Не пытайся любой ценой подчинить себе каждый предмет. Последние строки поражают красотой образа:

Часто в невзрачном существе живет таинственный бог,

И как рождающийся глаз затянут пленкой своих век,

Чистый дух прорастает сквозь скорлупу камня.

1