М.Б. Горнунг. Зарницы памяти

М.Б. Горнунг. Зарницы памяти

Кентавр

М.Б. Горнунг

. Зарницы памяти. - М.: Нумизматическая литература, 2008.

“Блажен, кто, получив родителей честных, / Воспитан в строгости обычаев святых”, - эти слова ставит эпиграфом не только к главе “Начало памяти и фотографии из детства”, но и к своей жизни географ-африканист Михаил Борисович Горнунг, в течение многих лет возглавлявший в Институте географии РАН лабораторию глобальных проблем, выдающийся московский нумизмат (гены) и, как оказалось, прирожденный литератор (гены). Он выпустил книгу, жанр которой в издательской аннотации определен как мемуарный; по сути, это книга рассказов non-fiction, как мы сегодня именуем этот любимый читателями (и писателями) “отсек” современной словесности.

“Должно быть преодолено по-прежнему встречающееся мнение, что такие крупнейшие таланты того времени, как А. Ахматова, О. Мандельштам, Б. Пастернак и еще несколько поэтов и писателей, в основном уходящие своими творческими корнями в дореволюционную эпоху, должны считаться хотя и гениальными, но как бы одиночками “в могучем потоке советского литературного процесса”. Они не были одиночками. Вокруг них были жившие одной с ними духовной жизнью сверстники и целое поколение отделенных по возрасту от мэтров всего 5-10 годами - младших братьев по перу. Именно их Анна Ахматова назвала “поколением, которому не дали раскрыть рта”. О многих из них забыли надолго… По существу, была у нас после тех лет своего рода вынужденная “внутренняя эмиграция”, но не политическая, а творческая, о которой мы все еще действительно мало знаем…”

Эти слова - из очерка о Борисе Горнунге, не вошедшего в рецензируемую книгу, - принадлежат перу сына, Михаила Горнунга.

Есть имена и фамилии, без которых невозможно представить культурную (и литературную, конечно) историю России. Фамилия Горнунг - из их числа.

Ни один из тех, кто читает (и пишет) о Пастернаке, Ахматовой, Тарковском, не скажет, что эту фамилию встречает впервые. Без портретов и воспоминаний Льва Горнунга историк литературы ХХ века не обойдется. Но мало кто знает историю самой этой фамилии в старинном смысле этого слова, - фамилии как семьи.

Еще в 1703 году студент-дуэлянт Иоганн-Иосиф Горнунг переменил страну обитания. Из Германии переехал в Голландию, затем в Голландии же завербовался в Российский военный флот, а после - самим Петром Великим был определен в императорскую Иностранную коллегию.

Судьба рода смогла бы представить сюжет не для одного исторического романа; достаточно упомянуть, что обрусевший правнук “первого” из российских Горнунгов, гусар, воевал с Наполеоном; что основоположник московской ветви Иосиф Иванович Горнунг - выдающийся нумизмат, один из учредителей Московского нумизматического общества; что его сын Владимир в годы Первой мировой войны был одним из организаторов Российского Торгово-промышленного союза; что его сын Борис, брат Льва, был филологом, лингвистом, переводчиком и поэтом. В 20-е годы вместе с Ю. Верховским, М. Кузминым, Б. Лившицем, С. Парнок, Г. Шпетом Борис Горнунг участвовал в создании неподцензурных альманахов “Гермес”, “Гиперборей”, “Мнемозина”, позже работал в ГАХН, возглавлял научно-библиографический отдел в “Румянцевке”, был ученым секретарем этой библиотеки (избегая называть ее “Ленинкой”); академиком М.М. Покровским, который высоко ценил его, был приглашен в ИМЛИ и там руководил группой античной мифологии.

“Мандельштамовское общество” в серии книг своей “Библиотеки” выпустило в 2001-м два тома трудов Бориса Горнунга, куда вошли, кроме научных статей, и эссе, и воспоминания, и стихи.

Это никак не размышлизмы, хотя мыслей и горьких наблюдений, над которыми стоит задуматься, в книге хватает, - это собрание пестрых глав насыщенной жизни, эпизодов, динамично (каждый рассказ - не больше нескольких страничек) сменяющих друг друга. Картин и картинок действительности. Прежде всего московской. Автор - коренной москвич, великолепно знающий свой город благодаря еще детским прогулкам с отцом по Москве, “кругами” - от ближайших улиц, где обитало немалое семейство Горнунгов, которых постепенно “уплотняли” в квартире, так что Борис Владимирович до самой своей кончины предпочитал работать в любимом первом зале “Румянцевки”, до расходившихся подальше (особенно если денег, которых всегда у семьи было в обрез, хватало на трамвайную поездку) переулков. Вкус, цвет и запах времени восстановлены, причем восстановлены весело, иронично (и с самоиронией - тоже). “Благословляют” московский корпус текстов слова Ахматовой, поставленные эпиграфом к рассказу “Почему я появился на свет”: “Все в Москве пропитано стихами, / Рифмами проколото насквозь…”.

И неслучайно начало детской памяти положено сильным впечатлением - выносом гроба Маяковского (у гроба - отец) на Поварскую улицу: там напротив дома, на груде битого кирпича, где потом вырастет здание “дома безработных актеров”, стоит маленький мальчик, Миша Горнунг.

Помнит он и взрыв храма Христа Спасителя - вместе с родителями он, шестилетний, “стоял в толпе рыдающих и молящихся”.

Московская родина Михаила Горнунга - это Балчуг; рассматривая свои детские фотографии, он доносит до читателя и запах лавок с “москательными товарами”, и ход “речных трамваев”, что плыли тогда по Канаве, и облик церкви “Георгия в Яндове”, где автор был крещен. Автор фото, конечно, - дядя, Лев Горнунг. “Я помню этот мир, утраченный мной с детства, / Как сон непонятый и прерванный” (строки Валерия Брюсова - эпиграф к еще одной главе-рассказу). Арбат. Малый Власьевский, Александра Васильевна, дававшая уроки французского (как же без французского-то) не только Мише Горнунгу, но и Семену Буденному. Случилась и встреча. Вот - о встрече память: “Возможно, Буденному было не очень приятно чувствовать себя школяром рядом с тщедушным “шкетом”, а может быть, даже нутром он чувствовал во мне этакого недобитка…”. Пятницкая, да и все Замоскворечье, Большой Овчинниковский, Климентовский, Черниговский, две Татарские с “зажатой между ними” мечетью. Эйнемовский магазин. Китайская прачечная в подвале - в больших шайках мужчины-китайцы стирают белье, а дети (и среди них - автор), стоя на корточках, заглядывают в низкие окна…

Горнунги жили более чем скромно, но старались каждое лето вывозить детей на дачу. Если московские детские маршруты прогулок с отцом были продуманны - “чтобы постепенно уяснялась последовательность исторических событий, складывалось понимание архитектурных стилей и ансамблей, откладывались в памяти имена великих людей. Их деяния и многое другое, что должно создавать целостность личности и чувство национальной гордости”, - то в перечисляемых дачных местах тоже застыла живая история. Пешие прогулки - в Мураново, Абрамцево, Хотьково, даже в предместья Сергиева Посада, к исчезнувшим скитам. Вместе с мамой - на станцию Софрино, где в станционном буфете подавали (именно - подавали) чай с двумя кусочками пиленого рафинада (брать больше двух стаканов не разрешалось). И там же, бродя по дачным окрестностям, в лесу дети наталкиваются на высокий забор из ржавой колючей проволоки, за ним копошатся, отрезая и жаря на костре куски мертвой лошади, лежащей тут же, бледные, тощие люди в резиновых, из шин, опорках: “Дети, не надо вам смотреть сюда. Идите домой, идите скорей и будьте счастливы”. Близкие загорянские места - места концлагеря для заключенных, строящих канал “Москва - Волга”.

В “Библиографическом указателе”, выпущенном к юбилею М.Б. Горнунга в 2006 году, автор предисловия и составитель Маргарита Зотикова вспоминает направление социально-культурной антропологии, заданное спецкурсом писателя, профессора РГГУ Даниила Данина, - кентавристика. Именно наш герой, с его библиофильством (уже сто пятьдесят лет насчитывает библиотека Горнунгов - одно из старейших частных книжных собраний в России), собирательской любовью к экслибрисам (в 2001-м 75-летию Михаила Борисовича Горнунга была посвящена выставка “Человек и книга”), с его нумизматикой, географией, африканистикой и проч., и проч. и является живым и энергичнейшим примером “кентавристики”. Научные его интересы, связанные с полевыми маршрутами в Африке, с работой в Экономической комиссии ООН, - не исключают, а подчеркивают общую направленность сей жизни: деятельный гуманизм.

…А после 20-х, после лет замечательно обустроенного родителями (не бытом, более чем скромным, а воспитанием) детства, порой и голодного, - 30-е, студенческие; потом война, эвакуация, Ташкент, армия. Среди имен, населяющих страницы книги, - Осип Мандельштам, Анна Ахматова, Мария Степановна Волошина (“Левушкин племянник”), Пабло Пикассо (от которого автор получил в подарок парочку рисунков), Рокуэлл Кент. Женева и Брюссель, Лондон и Рим, Аддис-Абеба и Таормина. Насер и ее высочество эфиопская принцесса в качестве секретаря: нет, это не “приключения”, это все - весьма нелегкая работа, о которой поведано со вкусом авантюрности в самом лучшем смысле этого слова.

В книге М.Б. Горнунга ХХ век показан через жизнь и приключения ее автора. Хронология здесь не выдержана - не в ней дело, а в живости изложения событий, как они вспомнились. В живости самого, как скажем мы сегодня, дискурса: “Рассказики писались… исподволь в течение лет тридцати с гаком…”. Автору “на девятом десятке лет уже не осталось времени на долгие размышления” (вот пример горнунговских шуточек), в дискурсе превалируют существительные и глаголы, а повествователь обходится без метафор и сравнений. Без чего он не обходится, так это без чувства юмора: оно его никогда, даже в опасных африканских приключениях, не покидает.

Много слов говорится ныне о значении семьи, о ценности “семейного гнездовья” для общества. Во всех смыслах - в историческом, в культурном, в литературном тоже - и в научном, конечно, - семья Горнунгов, три столетия служащая русской культуре, науке, промышленности, сама служит, на мой взгляд, одним из славных и редкостных, уникальных примеров богатства этого понятия.

Свою не опубликованную при жизни рецензию на “Шум времени”, оставшуюся в семейном архиве, предназначенную для рукописно-нелегального (первые опыты самиздата, еще из 20-х ведущего свое грустное происхождение) журнала “Гиперборей” (“самиздание” которого в 15 экземплярах прекратилось, скорее всего, на втором выпуске) Борис Горнунг начинает цитатой из Мандельштама: “Никогда не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых-внуков, влюбленных в семейственные архивы с эпическими домашними воспоминаниями. …Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочел, - и биография готова”. Да, у разночинца предки теряются в исторической дали - чаще всего даже имен своих прадедов разночинцы не знают; какие уж там архивы. Более того: то, что биография вообще не нужна, вскоре докажет революционная необходимость. Но полемическое mot молодого Мандельштама будет опровергнуто его собственной трагической биографией, - а “семейственные архивы” тех, для кого революция - “факт неприятный и невыносимый”, станут спасительным и драгоценным прибежищем. Наша благодарность тем, кто их любовно сохранил, тщательно разобрал, опубликовал, восстановив историю рода и продолжив ее своей жизнью и своими воспоминаниями. Подтвердив, что “род” и “благородство” - слова однокоренные.

Наталья Иванова