«Младший Буш никогда не простит нам того, что мы плюем на его отца»

«Младший Буш никогда не простит нам того, что мы плюем на его отца»

28 сентября 2002 года

Вчера в Ирак прибыли три американских конгрессмена. Они намерены убедить иракское правительство во избежание войны обеспечить спецкомиссии ООН все условия для работы и не чинить ей препятствий. Конгрессмены, наверное, думают, что, кроме них, американцев в Багдаде нет. И очень ошибаются. Мне удалось найти в иракской столице их сограждан.

Многие иракцы уверены, что главная причина того, почему американцы так против них ополчились, находится прямо посреди Багдада – в отеле «Ар-Рашид». Точнее – на полу в холле отеля. Сразу после «Бури в пустыне» там выложили мозаичный портрет Джорджа Буша-старшего, чтобы каждый наступал ему на лицо ногой. Портрет многим понравился: плюнуть в лицо Бушу и растереть плевок башмаком стало одним из развлечений как местных жителей, так и многих приезжих. «Неужели ты не понимаешь? – объяснили мне иракцы. – Младший Буш никогда не простит нам того, что мы плюем на его отца. Именно поэтому он так нас ненавидит, и „Ар-Рашид“ наверняка будет первой мишенью, на которую упадут американские бомбы. А потом они придут и взорвут его».

Но пока в «Ар-Рашиде» американцев нет, они живут в отеле «Палестина».

О том, что в Багдаде есть американцы и что мы живем с ними по соседству, в одном отеле, мне рассказала русская девушка Вика, которую я встретил в министерстве культуры. Она танцовщица и живет сейчас в Иордании, а в Багдад приехала, чтобы морально поддержать иракский народ: «У нас многонациональная группа: есть американцы, англичане, датчане, австралийцы».

Американцы?

В то, что в Ирак в такое время могут приехать американцы, верилось с трудом. Чтобы это проверить, я отправился к метрдотелю «Палестины» и за символическую плату получил копию списка постояльцев. Действительно, оказалось, что на седьмом этаже проживает некая «международная семья». Уже через несколько часов мне удалось с ней познакомиться.

Иман, пожилая, очень обходительная арабка, сопровождающая приезжих, говорит мне, что есть возможность поехать в местный детский госпиталь. Я немедленно соглашаюсь, и она ведет меня в автобус.

В нем пятеро, самый старший явно недоволен моим появлением. Я говорю, что я журналист из России. Это его успокаивает, и он объясняет, что «Международная семья» – это благотворительная организация.

– У нас в группе 25 человек из 22 стран. Мы приехали для того, чтобы показать, что не согласны с американской политикой, – он выдерживает паузу. – Я и сам американец, меня зовут Эндрю.

Остальные пассажиры – англичанин Джонатан, швейцарка Мари, американка Долли и Суад – гражданка Канады, родившаяся в Тунисе.

После непременного обсуждения красоты Багдада и здешней жары спрашиваю, не возникает ли у него проблем здесь, в Ираке, из-за гражданства.

– Нет, – уверяет он меня, – у иракцев нет ненависти к американскому народу. И потом, они понимают, что если я приехал сюда, я им не враг.

Я вспоминаю, как днем раньше видел по местному телевидению передачу: журналисты спрашивали багдадцев, что те думают о нынешней политической ситуации. «Я и вся моя семья ненавидим американцев! – говорила интеллигентная старушка с очень добрым лицом. – И поэтому желаем здоровья президенту Саддаму Хусейну!»

Мы подъезжаем к больнице. Ее директор доктор Луи Латиф сердится, что мы опоздали на сорок минут, – детей сначала привели на первый этаж в большой зал, но потом подумали, что гости не приедут, и отправили назад в палаты. «Теперь придется снова всех вести сюда», – с досадой говорит он.

«Вести» – это сильно сказано. Большинство детей не ходит. Их приносят на руках матери, которые живут здесь же, в больнице. Она называется Центр трансплантации костного мозга имени Саддама Хусейна. Как говорит мне доктор Луи Латиф, только за последний год здесь лечилось около 25 тыс. детей. У большинства из них лейкемия.

Мы подходим к женщине, закутанной, как и многие здесь, в черное. У нее на руках маленький мальчик с отсутствующим взглядом. Его зовут Амир, ему 10 лет, у него проблемы с печенью. Я пытаюсь что-то у него спросить, но он меня не видит. Он вообще, кажется, никого не видит. «Я учительница, преподаю математику. Каждый укол стоит десять тысяч динаров, а у меня нет таких денег». Я успеваю подсчитать, что десять тысяч динаров – это пять долларов. Тут меня дергает за руку другая мать с четырехмесячной девочкой на руках. «У нее не проходит понос», – жалуется женщина.

К нам подходит мужчина в полувоенной форме, явно недовольный тем, что женщины «бесконтрольно» со мной разговаривают, и начинает что-то грозно им втолковывать. Выслушав его, матери начинают голосить: «Напишите про нас! Напишите: „Почему Америка делает это? За что?“»

На импровизированной сцене тем временем начинается представление. Поют народную иракскую песню о девушке, которая увидела свет на вершине пальмы и задумалась, что это – лик ее погибшего возлюбленного или луна?

Женщины подпевают. Одна из них, в платке в горошек, начинает плакать. Дети не реагируют – они без движения лежат у них на руках.

Тут появляется Долли. Она уже успела нарисовать себе какие-то рожицы на щеках и прицепить на голову воздушный шарик. Она бегает по залу и корчит смешные рожицы. Женщины смеются. Детям все равно.

Потом Мари начинает петь очень печальную песню о реках Тигр и Евфрат, в которых вместо воды человеческие слезы. Иман начинает плакать. Женщина в платке в горошек рыдает в голос. Еще одна мать тянет меня за рукав и обиженно спрашивает, почему я ничего не спросил про ее ребенка. «Это все из-за их ядерного оружия, – причитает она. – Американцы бомбили нас, и смотрите, что стало с моим ребенком». У ее ребенка лейкемия.

Мари и Джонатан поют уже по-английски что-то про big-big smile upon your face. Долли надувает воздушные шарики, делает из них собачек и раздает детям. Дети в первых рядах начинают плакать – наверное, они боятся, что собачек на всех не хватит.

После концерта мы все поднимаемся наверх – в палаты к тем детям, которых было невозможно спустить в зал.

Долли с раскрашенным лицом дарит прикованным к постели детям кукол Барби и машинки.

– Смотри, – указывает мне Суад на улыбающуюся девочку, больную лейкемией, – ее зовут Шафа, по-арабски это значит «излечивающая». Ты ведь вылечишься, Шафа?

Та радостно кивает.

Мы уходим, доктор Луи благодарит нас за то, что приехали, «Международная семья» – его за то, что разрешил спеть, а я их – за то, что пустили меня в автобус.

– Да что ты, не стоит благодарности, – отвечает Мари, – мы и в Россию тоже обязательно приедем. Я уже была почти во всех странах Восточного блока, а в России еще нет.

Я еще раз благодарю их и решаю прогуляться по городу. По дороге за мной увязывается мальчишка лет семи – чистильщик ботинок. Он просит денег. На вид он совершенно здоров и легко тащит на себе подставку для ботинок, которая по размеру чуть ли не больше его самого. Я даю 250 динаров и машинально спрашиваю, как он относится к американцам.

– Не понимаю, – отвечает он.

Я повторяю вопрос.

– Да нет, тебя я понял. Я их не понимаю. Они по-иностранному говорят.

«Коммерсантъ», 28.09.2002