«ПРИНИМАЙ ВАХТУ, МЛАДШИЙ БРАТ»
«ПРИНИМАЙ ВАХТУ, МЛАДШИЙ БРАТ»
Резко открылась дверь, и в комнату ворвался Виктор. Он прибежал с работы, узнав о том, что из армии вернулся Петр.
Родные и знакомые уже были в сборе. Мария Андреевна, помолодев от счастья, сияющая, глядела на своего среднего сына, такого же крепкого, как отец. Военная форма ладно сидела на нем.
Увидев брата, Петр пошел ему навстречу, расправляя складки на гимнастерке. Встал по команде «Смирно» и шутливо отрапортовал:
— Товарищ солдат! Вчерашний пулеметчик младший сержант запаса Гребенюк пост номер один сдал, — он хотел произнести еще что-то официально-торжественное, но не смог сдержаться, крепко обнял Виктора, просто и мягко закончил: — Я, братишка, пришел. Теперь твой черед заступать на вахту.
Присутствующие молча наблюдали эту сцену. И каждый подумал: «Как порадовался бы Евтей Моисеевич, будь он здесь».
«Похожи, до чего же похожи на отца», — промелькнуло в сознании матери.
— Быстро летят годы, — сказал ее старший сын, колхозный шофер Николай. — Кажется, совсем недавно я сдавал свою боевую машину молодому солдату, прощался со Знаменем и ехал домой…
— А другой поезд мчался твоему навстречу, — продолжил Петр, — вез меня к месту службы, тебе на смену… Нет, — тут же поправился он, — я в это время, наверное, уже присягу принимал.
— Что ж, — Николай обвел всех торжествующим взглядом, — поднимем тост за встречу с младшим сержантом запаса, за то, чтобы не забывал он военного дела, и за добрую службу новобранца. Может, ему посчастливится попасть в часть, где воевал отец.
Виктор, до сих пор молчавший, не удержался:
— Хорошо бы!
«Ох, трудно будет тебе, сынок, — подумала Мария Андреевна. — Своенравен, рано самостоятельным стал. Горяч: подвиги ему подавай скорее». Признаться, баловала она немного своего младшенького, кое-что и прощала.
— Да, — вспомнил Петр, — а как наш школьный сад, который мы всем классом в честь батьки заложили?
— В рост пошел славно, — ответила мать, — уже яблоки розовые, сливы сизые, абрикосы румяные этим летом появились.
— Отстаешь, Петро, — дополнил родственник Леонид Кулик, — недавно школу вашу именем отца назвали.
…Призывников провожали всей деревней. От села до самой станции заливалась бойкая гармошка. Звенели девичьи голоса. Клубилась пыль под каблуками пляшущих пар.
И наконец последнее, материнское:
— Сынку, ридный, дай обниму.
И вот он в поезде. Задумчиво смотрит в окно. Мелькают столбы телеграфные; словно огромные жернова, крутятся убранные поля, щетинятся свежей стерней, горбятся ровными рядами пашни, зеленеют молодой озимью. Временами набегают рощи и вдруг, будто испугавшись, отступают от дороги, уплывают вдаль. А в бездонном синем океане, кажется, застыли на якоре белогрудые корабли — облака.
Виктор вынимает из кармана пожелтевший листок фронтовой газеты. Присланный товарищами отца, он передавался в семье из рук в руки. Первым получил его от матери старший брат Николай, когда уходил в армию.
Старший сын Е. М. Гребенюка рядовой Николай Гребенюк.
Достойно нес службу Николай в Группе советских войск в Германии. На полевых занятиях ночью и днем отлично водил машину. Более двадцати поощрений заслужил военный шофер за успехи в боевой и политической учебе. Настоящий праздник был в семье, когда от командира пришло письмо:
«Сообщаем, дорогая Мария Андреевна, что ваш сын Николай отлично выполняет завет отца. С него, комсомольца, берут пример сослуживцы. Спасибо вам за то, что сумели воспитать его трудолюбивым, сознательным, верным патриотом советской Родины».
Когда Николай вернулся домой, в трудовую семью колхозников, и снова сел за свой видавший виды «газик», в армию ушел Петр. Теперь ему передали вырезку из фронтовой газеты. Сменив на боевом посту брата, Петр служил безупречно. Словно по наследству от отца передались ему упорство, боевой накал.
Петр настойчиво изучал военное дело и стал отличником. Ему, как лучшему солдату подразделения, было присвоено звание «младший сержант». Его назначили командиром пулеметного расчета. Это доверие Петр Гребенюк оправдал. Он вывел свой расчет в число отличных. С первой очереди поражал метким огнем цели, стремительно атаковал «противника», стойко оборонял занятые рубежи. За высокие знания, за умелое обучение и воспитание подчиненных командир не раз поощрял пулеметчика.
Средний сын Е. М. Гребенюка младший сержант Петр Гребенюк.
И вот теперь этот листок фронтовой газеты перед Виктором, пожелтевший, заботливо скрепленный на сгибах светлыми, полосками целлулоида.
Взгляд юноши останавливается на заголовке: «Слава в веках герою-воину Евтею Гребенюку».
— Слава, — задумчиво повторяет Виктор, — подвиг…
Как его сейчас совершить? Чем бы таким доказать, что он не кто-нибудь, а сын героя.
— Хлопцы, та чому ж мы мовчим! — услышал Виктор незнакомый голос в соседнем купе. Смуглолицый паренек подошел к окну, весело посмотрел вокруг, показывая в улыбке ослепительную подковку зубов. — Заспиваймо.
И сам запел. Дружные, молодые голоса подхватили припев. В нестройный хор вплетался глуховатый басок Виктора:
Играй, мой баян,
И скажи всем друзьям,
Отважным и смелым в бою,
Что, как подругу,
Мы Родину любим свою.
А над ближним вагоном птицей взлетела песня о партизане Железняке, что лежит под курганом. Где-то рядом задушевно-удалая спутница боевых походов расплескалась по полям Украины:
Вдарил шпоры под бока,
Эх, конь летит стрелою…
Летит стальной конь. Торопливо стучат колеса. Вихрится пыль за последним вагоном. А в памяти Виктора всплывает знойный день, картофельное поле, блестящие, до рези в глазах, рельсы, и черная грива, застывшая на небе, — напоминание о промчавшемся мимо отцовском поезде, и горячая материнская рука. Ласковая, шершавая, в мозолях, она гладит поникшую голову мальчугана… Далекое, трудное детство…
* * *
Случилось так, что в ту минуту они почти все были в сборе. Мать только что пришла с поля. Ей сегодня с утра нездоровилось. К обеду и вовсе ослабела. Бригадир отпустил.
— На тебе лица нет, Андреевна, — сказал он. — Ступай-ка домой.
Во дворе играли младшие сыновья Петр и Витя. Четырнадцатилетняя дочь Нина орудовала у печки, доставала чугунок с картошкой в мундире. Старший сын, Николай, куда-то уехал с колхозным шофером.
Из открытого настежь окна увидела Мария Андреевна бегущего по улице человека. Еще издали он крикнул:
— Мария, ходи сюда!
Она поспешила навстречу и только теперь узнала своего родственника Леонида Кулика, работавшего на железнодорожной станции Терпение. Он чем-то взволнован. Карие глаза его под густыми черными бровями излучают радость:
— На, читай. От Евтея Моисеевича.
Мария Андреевна, которую давно уже все считали вдовою, резко пошатнулась, будто кто-то толкнул ее в грудь:
— Не шути, Леня… Зачем рану бередишь? Дети ведь…
Около безмолвно стояли ребятишки.
— Да читай же, Мария, читай, — торопил Леонид. — Жив-здоров твой муженек. Кланяться велел. О детишках дюже беспокоился.
Мария Андреевна силилась разобрать строчки, торопливо набросанные карандашом, и не могла. Бумажка, словно осиновый лист на ветру, дрожала в загрубелых руках. Взгляд ее, затуманенный слезами, остановился на последней строке, подчеркнутой двумя жирными линиями:
«Остаюсь любящий вас Евтей Гребенюк».
— Где он? Где?
Леонид неопределенно махнул рукой:
— Уехал, наверно. Их из Крыма на другой фронт перебрасывают. Сказал, напишет.
— Ребята, погодите… Я сейчас… Я скоро.
Напрасно уговаривал Кулик женщину остаться. Бессмысленно бежать три километра под палящим июньским солнцем. Эшелон мог уже покинуть станцию. Но Мария Андреевна и слушать ничего не хотела. Рванулась в хату, набросила на голову серенький платок и, хлопнув дверью, побежала по улице. Ребятишки — за нею. Маленький Витя вскоре устал и заплакал. Мать схватила его на руки. За околицей на секунду остановилась. Бежать прямо к станции? Нет, лучше через поле, наперерез. А потом уж повернуть к вокзалу. В крайнем случае, на ходу поезда хоть на миг промелькнет родное лицо, хоть мгновенный приветный взмах руки запомнят дети, увидит она, исстрадавшаяся, раньше времени поседевшая жена солдатская.
Они бежали гуськом. Босые ноги утопали в сухой земле, путались в картофельной ботве. Виктор крепко держался за шею матери, боясь упасть. Она остановилась в изнеможении:
— Витенька, родненький. Побеги немного сам. Да не отставай.
— Хорошо, мама.
Сердце его замирало от радости. Вот сейчас увидит своего ридного батьку. И он, как перед войной, поднимет мальчонку высоко над головою, весело крикнет:
— К солнышку полетели!
Отца Витя помнил смутно, лишь по отдельным, накрепко врезавшимся в память эпизодам. Вот в такой же летний день пришел он из правления колхоза, посмотрев на мать, произнес тихо:
— Мужайся, Марийка. Война…
А через несколько дней уехал. Нужно было спасать колхозный скот. В последний раз прижал сынишку к своей широкой груди:
— Не горюй, Витюлька. Скоро вернусь. Через пару — тройку недель.
Но не вернулся ни через три недели, ни через год. Фашисты заняли село вскоре после того, как его покинул Евтей Моисеевич, и тут же заявился полицай:
— Собирайся, председательша.
— Да куда же я… такая, — смутилась Мария Андреевна.
Полицаи брезгливо покосился на ее располневшую фигуру:
— Собирайся, говорю!
Витя бросился было к матери, но полицай оттолкнул его. Сначала дети молчали, не понимая, в чем дело. И лишь горько заплакали потом, когда Мария Андреевна в сопровождении полицая вышла из комнаты.
Двое суток держали ее в участке, допрашивали, где муж, и, не добившись ответа, отпустили, зная, что все равно никуда не уйдет: детей полная хата.
Узнали ребята, что такое враги и что несут они с собою. Радостная жизнь сменилась муками, пытками, истязаниями. Но ничто не могло сломить веры народа в победу. Злобные слухи ползли по селу: «Немцы в Москве. Скоро конец Советам». А в ответ на это вранье алым огоньком вспыхнул над школой советский флаг, кто-то наклеил листовки:
«Смерть гадам! Не верьте фашистской пропаганде. Врагу не видать Москвы».
Три года оккупации, тяжелых, изнурительных. Но самое трудное — неведение. Где отец? Что с ним? Может быть, погиб давно. До села дошли слухи, что в Таганроге все колхозное хозяйство разбомбили. Попал под бомбежку и Евтей Моисеевич. Мария Андреевна, потускневшая, горько смотрела на ребятишек. Перед отъездом, обнимая жену, Евтей Моисеевич прошептал ей на ухо: «Не унывай. А если сынок народится, Васей назови». В горькую годину предстояло появиться на свет новому человеку. Что будет? Мария Андреевна уже примирилась с мыслью, что муж убит. Но где-то в дальнем уголке своего сердца лелеяла мечту, смутную надежду на встречу. «Евтей, неугомонный, дорогой человек мой, — думала Мария Андреевна. — И где же ты есть? Какие ветры обдувают могилу твою? А может, и нет могилы…» Не придет Евтей, по-ребячьи задорно не рассеется, не расцелует новорожденного, тайком пробравшись в больницу. Да и больницы-то нет теперь. Нет колхоза, нет сельсовета. Невесть откуда кулачье появилось. Уже приходил Шквыря Александр — фашистский холуй. Грозился из хаты выгнать. «Нам, — говорит, — твой Евтей богато насолил в свое время».
Витя хорошо запомнил его тяжелый и злобный взгляд, презрительный смех, редкие желтые зубы и выкрик, полный ненависти:
— Уходите из дома, большевистские выкормыши! На мороз!
Жили в недостроенном свинарнике. Здесь и родился четвертый сын. Как и хотел Евтей Моисеевич, Васей назвали его. Но не уберегли. Зимой в свинарнике холодно было, простудился малыш и умер…
Но все это в прошлом. Сейчас Виктор бросится в цепкие объятия отца. Уже позади осталось картофельное поле. Всего с полкилометра до железной дороги! Батько! Витя обязательно скажет ему: «Бей фашистов поганых до самой их смерти». Мальчик далеко отстал от матери. Петя и Нина, взяв его за руки, торопили:
— Скорее, скорее же!
Мария Андреевна уже подбежала к сверкающим рельсам, остановилась на секунду и повернула к станции. Но когда поднялась из лощины на пригорок, увидела, что поезда уже нет. Силы покинули ее. Опустилась на землю, погладила шершавой рукой блестящий, словно зеркало, рельс и прислонилась к нему щекой. Ребята подняли мать, и все они пристально поглядели в ту сторону, куда ушел состав. Далеко на горизонте неподвижно повисла черная грива дыма — единственное, что напоминало о поезде.
Мария Андреевна только сейчас вспомнила о записке, разжала кулак, в котором крепко держала ее, расправила и начала читать вслух:
«Здравствуйте, дорогие мои Марийка, Микола, Петро, Нина, Витя и самый маленький гражданин (не знаю кто — сынок или дочка)! Все нормально. Воюем. Когда нас разбомбили в Таганроге, пошел в горвоенкомат, попросился на фронт. Простите, родные, что оставил вас в трудный час на муки. Не знал, что так получится. Подробности потом. Ждите писем. Остаюсь любящий вас Евтей Гребенюк».
Впервые за все эти годы Мария Андреевна улыбнулась. Правда, слезы по-прежнему застилали ее глаза, но это были слезы радости, надежды. Витя долго смотрел на сверкающие рельсы, щурил глазенки. Потом, прижавшись к матери, сказал:
— Ничего, мамко, не плачь. Не догнали сегодня батьку, завтра обязательно догоним.
— Правда, сынок, — ответила она. — Много терпели. Еще потерпим.
После той записки письмо получили да фотокарточку, маленькую, выцветшую. С нее смотрел пристально, в упор Евтей Моисеевич. Левый глаз немного прищурен. Плотно сжаты губы. Из-под фуражки виднеются белые виски. На плечах погоны старшего сержанта. На груди гвардейский значок, орден Красной Звезды, медаль.
А вскоре принес почтальон весть о гибели Евтея. Долго стоял у порога, уговаривал:
— Крепись, Мария. Сейчас почти в каждом доме горе.
Вместе с извещением командир роты прислал вырезку из газеты, наказ от имени боевых друзей Евтея и письмо, которое не успел он отправить. Его нашли в полевой сумке. Николай прочел завет однополчан:
«Евтей Моисеевич геройски пал за нашу Отчизну. Сыны его, берегите светлую память об отце, хорошенько учитесь, трудитесь и боритесь с врагами, как ваш папа. И если Родина доверит вам оружие, крепко держите его в руках».
Письмо отца было длинное. Но в память сыновьям врезались такие строки:
«К вам, ребята, орлы мои, — особое слово. Маму берегите. Вы сами испытали немало, сами убедились, что несут народу враги. Растите крепкими, здоровыми, а главное, понятливыми. Со смыслом живите, с прямого пути не сворачивайте. С пульсом Родины, партии сверяйте биение своих сердец».
Много лет прошло с тех пор. Сменялись на боевых постах наследники — сыновья и младшие братья тех, кто в лихую годину грудью заслонил дорогу врагу, кто шел вперед под свинцовыми ливнями, промерзал до костей на ветру, стоял насмерть, не зная сна, не ведая страха.
И вот теперь Виктору Гребенюку, его сверстникам предстояло встать в сомкнутые и грозные солдатские ряды, под знамена, обагренные кровью старших однополчан.