Роман Багдасаров -- Факты... Символы... Ключи...
Роман Багдасаров -- Факты... Символы... Ключи...
Роман Багдасаров регулярно удивляет и вдохновляет. О чём бы ни писал: о космологии Древней Руси, запорожском казачестве или античных персонажах христианской иконографии.
Роман Владимирович Багдасаров родился в 1967 году. Окончил РГГУ, аспирантуру Института этнологии и антропологии РАН. Известен как исследователь христианской символики и иконографии, русского монашества. Принимал участие в ряде художественных проектов, выступает и в роли арт-критика. Автор книг "Мистика огненного креста", "За порогом". Недавно свет увидели две его новые книги — "Творцы священной истории" и "Мистика русского православия".
Багдасаров — признанный представитель академического мира, участвовал более чем в шестидесяти конференциях, активно публиковался в научных изданиях. Для широкой публики он — автор ярких исследований по сакральной проблематике, символизму, духовной истории. Роман мастерски умеет открывать неизвестные пласты, казалось бы, предельно ясного и известного явления. Багдасаров постоянно доказывает важность контекста для понимания той или иной темы.
"Недомыслие — одна из отличительных черт текущего периода. Поправ тысячелетние религиозные и нравственные устои во имя прагматической пользы, человечество не успокоилось на этом, но всё скорее, теряя элементарный рассудок, погружается с уровня действительного существования в мерцающий бред псевдореальности. Уже не актёры и драматурги, а куклы и хозяева балагана — вот что такое общество, в тисках которого бьётся наше сознание. Активное размышление и осознанное действие — главные враги детища этой цивилизации — среднего человека, обывателя, голова коего забита двумя проблемами: жить как все и получать удовольствие. Пытаясь выработать собственный продукт из материала, оставленного предыдущими поколениями, планетарное сообщество пока не может обойтись без оболочек "старого мира". Используя прежние клише, оно заполняет их другим содержанием, закрывая глаза на несоответствие дел словам, а слов — мыслям".
В Багдасарове сочетаются дерзкий ум учёного, энциклопедизм и дар рассказчика. Он вдохновенно работоспособен и основательно отвечает за свои слова — так один из очерков книги "Творцы Священной истории" Роман переписывал двенадцать раз.
Багдасаров фундаментален, но при этом мобилен, способен действовать в наступательном ключе. Он словно сталкер направляется в те сферы, куда академические люди, как правило, идут неохотно. Ибо они — предмет агрессивного интереса разного рода дилетантов. Но это вовсе не означает, что в сих мирах совсем не обитает истина.
При всей сложности и изысканности тем, работы Багдасарова — не назидательные лекции. Он всегда открыт к диалогу и приглашает читателя к совместному путешествию, размышлению, поиску.
"ЗАВТРА". Как же появился популярный автор Роман Багдасаров, какие цели и задачи ставил перед собой? Почему возникли именно такие темы как, например, христианская символика?
Роман БАГДАСАРОВ. Моя цель — популяризировать то, что сделано поколениями других исследователей. В советской науке, к примеру, масса интересного происходило: выпускались замечательные труды Отдела древнерусской литературы, был накоплен колоссальный пласт знаний, но он никак не доходил до людей, интересующихся русским православием. На этом пути имелось множество препон. В частности, православие никогда не изучали как часть народной культуры, ведь оно считалось официальной религией. Этнографы старались выискать что-то жареное, экзотическое, и не воспринимали православие как базу культуры русского этноса. В советский период, по понятным причинам, с православием тоже никто не хотел возиться; легче было вообще рассечь древнерусскую культуру. И объявить, что там половина христианского, а половина языческого. Так была создана теория двоеверия, главным апологетом которой был академик Рыбаков. Эта теория оказалась научно не состоятельной, потому, что искусственно расчленяла феномены народного сознания. Но у неё до сих пор остаются приверженцы.
Я начал заниматься этнографией как участник семинара "Православие и русская народная культура" при Институте этнологии и антропологии РАН, который до сих пор ведёт Марина Михайловна Громыко. Она впервые стала изучать православие в системе народной культуры. Сначала это вызвало полемику, с Мариной Михайловной спорили, но впоследствии многие поменяли свою позицию. Мои занятия проходили в русле семинара, я участвовал в его сборниках, сейчас они трансформировались в журнал "Традиции и современность", который редактирует Олег Кириченко.
На занятия символикой меня подвигнул историк архитектуры Михаил Петрович Кудрявцев, я достаточно был с ним близок в последние годы его жизни, это был мне подарок судьбы. Кудрявцев рассказал мне, что лучшим дореволюционным специалистом по символике был граф Алексей Сергеевич Уваров, который составил "Символический словарь" (до сих пор неопубликованный, кстати). В своём понимании символики Уваров опередил современников лет на пятьдесят. Он работал сравнительно-интегративным методом, напоминающим то, к чему в 1920-1930-е годы пришли Мирча Элиаде, Жорж Дюмезиль, французская школа символоведов. Причём, в отличие, скажем, от Генона, Уваров стоял не на эзотерических позициях, а на церковно-христианских. Вообще, граф был очень религиозным человеком: останки людей, которые откапывал, — он отпевал и потом перезахоранивал. Советские археологи любили пинать его за то, что тот "перепутал слои". Но Уваров воздавал должное усопшим, а советские археологи, которые "не путают слои", всё просто сгребали в отвал как мусор.
Уварова я прочёл всего, включая неопубликованное. И долго ничего не печатал, просто изучал. Параллельно занимался Оптинским архивом. Меня интересовало русское старчество в его лучших проявлениях. Здесь я упомяну покойного Алексея Червякова, который раньше описывал фонды в Отделе рукописей Ленинки, он ввёл меня в изучение оптинской проблематики.
И третий момент: ещё будучи студентом Историко-архивного института, я захотел понять древнерусскую историософию, по которой тогда, в конце 1980-начале 1990-х годов ничего толком не было написано. Стал внимательно читать русские летописи, сверяя их с Библией. И тогда я осознал, что древнерусская культура мыслила себя как непрерывное продолжение библейской традиции. Регулярно посещая богослужение, я обнаружил там все эти отражения. Так у меня сложилось некое объёмное видение. С определённого момента я словно получил некий ключ к дешифровке тех средневековых посланий, которые не утратили своей актуальности до нашего времени. Долгие годы меня совершенно не волновали собственные идеи, мне хотелось узнать "как на самом деле", актуализировать то, что неадекватно понимается в силу многочисленных аберраций. Постепенно я стал публиковать разные тексты, которые теперь складываются в книги.
"ЗАВТРА". Каков метод работы? Ты поднимаешь проблему и углубляешься в неё или же работаешь на стыке, параллельно занимаясь несколькими темами?
Р.Б. Узкие специалисты теряют ясность зрения, перестают учитывать контекст, в котором существуют, перестают замечать связи. Темы раскрываются в их культурном бытии, для чего их нужно охватывать в целом. Для этого необходимо переключаться с одной темы на другую, потом возвращаться к прежней и смотреть на неё уже новыми глазами. В этом мой метод: заниматься многими вещами, но периодически.
Символика — ключ к духовному опыту. Невозможно адекватно интерпретировать духовный опыт других людей, тем более, давно ушедших поколений, если ты не знаешь, как живёт символ, как он обогащается новыми смыслами. Ведь духовный опыт постоянно меняется. Очень быстро стало ясно, что символы зависят от контекста. Для того, чтобы истолковать маленькую деталь, ты должен целиком понять композицию. Но ты не можешь охватить всё, если хотя бы в одном не достиг дна. Другого пути, чтобы понять традиционную религиозную культуру, нет.
"ЗАВТРА". А как возник интерес к Запорожской Сечи?
Р.Б. Запорожская тема существует для меня как часть воинского сознания. Сейчас модно рассуждать о связи Церкви и Армии, но никто почему-то не говорит о связи христианства и воинской практики. Христианство мыслит себя сегодня как пацифистская религия. Солдат должен каяться после участия в войне, — и это солдат, а не убийца какой-нибудь! — отсюда делается вывод, что само по себе занятие войной греховно и неблагочестиво. Это большая ошибка. Солдат-христианин действительно должен каяться, но лишь потому что на любое занятие человека накладывается его привычка к греху. И чем бы он ни занимался — написанием икон, пением в церковном хоре, помощью бедным, грех всё равно присутствует. Сама же по себе война — духовная практика, которая доступна абсолютно всем. Если человек занимается аскетикой, творчеством, образованием, ему требуются специальные условия, ничто не должно его беспокоить, иначе процесс может прерваться. С войной противоположная ситуация — её участники (а ими в условиях тотальной войны становится всё население) испытывают такое раскрытие сознания, которое не требует от них особой подготовки. Однако платой за это является риск потерять свою жизнь. Во время боевой операции у человека всё начинает работать по-другому, и, самое главное, снимается противостояние между сознанием и животным началом в человеке. Чтобы выжить на войне, солдат должен обрести цельность, в нём больше нет "плохих" или "хороших" черт, чтобы победить противника в дело идёт абсолютно всё. Если такого объединения "я" не произойдёт — солдат проиграет, его просто-напросто убьют.
И эта целостность никак не противоречит христианскому евангельскому учению. Христос с большой теплотой относился к воинам. Для нас это символизирует фигура сотника Лонгина, который, я убеждён, был тайным последователем Христа, ещё до того, как увидел Его распятым. Участие Лонгина в Крестных страданиях Спасителя было сознательным, в этом состояла миссия, возложенная на него близким окружением Христа. Люди, которые принимали Христа как Мессию, допускали возможность Его смерти, но они верили, что Мессия воскреснет. Было только важное условие в ветхозаветных пророчествах: не должны были повредиться кости Мессии. Лонгин, как посвящённый в тайну Воскресения, должен был проследить, чтобы добровольно принятые Христом муки не перешли определённой границы, когда мог быть повреждён костный состав.
"ЗАВТРА". Одна из важнейших формул книги "Творцы Священной истории": "Желание Евангельской простоты не состыкуется с духом Евангелия и заумными метафорами, исходящими от Христа". Но ведь эта "простота" в некотором смысле тождественна универсальности христианской проповеди. Те же, кто начинали усложнять — зачастую уходили далеко за пределы ортодоксии. Как можно обрести сложность, но не уйти в лже-мудрствование?
Р.Б. Простота Евангелия — ложное впечатление, которое проистекает от удивления его радикализмом. Чем внимательнее мы вчитываемся в Евангелие, тем меньше там простоты. "Творцы Священной истории" родились из моих собственных размышлений над текстом Евангелия, над историей в целом. Это попытка как-то уяснить для себя, в чём же всё-таки смысл исторического существования человечества. Да, я толкую Евангелие, не будучи дипломированным богословом при этом. Но свобода суждения нужна мне не для выпендрёжа, а для того, чтобы будировать поиск истины в моих собратьях, православных, прежде всего. Возможно, кому-то из них откроется гораздо больше и он объяснит свою точку зрения более фундировано. Буду только рад.
Священная история — это верх понимания истории в принципе, это понимание конечных целей истории. Это требует и знаний, и психологического напряжения. Наши благочестивые предки всю жизнь читали Библию, размышляли над персонами священной истории. Потому невозможно это по-быстренькому усвоить и дальше побежать.
Каждому человеку священную историю надо переоценивать в разные периоды жизни. Человек должен прожить все свои возрасты и в каждом из них кардинально задуматься над целью собственного существования, над целью существования той традиции, к которой принадлежит.
И моя задача как современного интерпретатора — дать такой предмет для размышления. Чтобы читатель получил некий минимум, который позволял бы возвращаться к этому лицу, и, самое главное, чтобы он понял, как житие святого соотносится с ним самим. Поэтому каждого из персонажей я раскрывал через отдельную область человеческого опыта: родового, воинского, медицинского, коммерческого и т.д. Поскольку Христос это Слово, Логос, я попытался говорить о Нём через термины филологии, науки о слове.
Говоря кратко, я пытался наметить новый, актуальный образ Христа. Вот почему начало в нарушение линейной хронологии, посвящено евангельскому кругу лиц, а очерки о праотцах и пророках идут следом.
Обычно земной путь Иисуса рассматривают как непрерывную реализацию его Предназначения. Но это, при всей благочестивости, лишает нас шанса понять Иисуса-человека. А ведь это единственное, что мы действительно можем понять в этой истории… Жизнь любого человека лишена целостности. И это часто не из-за него самого, а из-за недостроенности социальных отношений вообще. Да, Иисус был "человеком без греха", но это не распространяется на общество, в котором он жил. Человека делает общество, без общества его просто не бывает. Чтобы не выпасть из "человеческой матрицы", Иисус шёл таким же дискретным путём как остальные. Так же, как все дети, он переходил от ситуативного мышления к эмпирическому. Да, конечно, коранический Иса уже в колыбели изрекает сентенции, достойные старца, убелённого сединами, но это, напомню, в Коране. Христианский Иисус — другой. Богочеловечность Христа по-разному проявляла себя в младенчестве, отрочестве, зрелом возрасте. И дело не только в апокрифическом "Евангелии детства", это принципиально для христианской антропологии, учении о спасении человека. Так, давайте делать выводы отсюда, а не только заниматься бесконечным цитированием Святых Отцов.
Кроме того, дискретность жизни показана в книге через ремарки к мессианскому сценарию, который время от времени пересматривался Христом. Так, в стратегии Иисуса многое изменилось после ареста, а затем казни Иоанна Предтечи. Последний пытался возвести Христа на трон в буквальном, а не аллегорическом смысле, как мы привыкли думать, благодаря позднейшим аберрациям.
"ЗАВТРА". Очерк, посвящённый Христу, называется "Дейктор". Что стоит за этим странным определением?
Р.Б. Дейктор, значит "загадывающий", тот, кто указывает на что-то. Здесь лучше читать сам текст, где я использую теории наших выдающихся филологов Виктора Топорова и Бориса Успенского. Я реконструирую портрет Христа, исходя из его манеры говорить, общаться, изрекать притчи и моделировать парадоксальные ситуации… Теперь бы я написал даже проще. Для наших современников это удобнее всего объяснить через фигуру Игрока. Игра — то немногое серьёзное, что признаётся миром постмодерна. Игроками являются все представители мировой правящей элиты. И то, что Евангелие до сих пор не было интерпретировано в их логике, одна из причин маргинализации христианства.
Легче всего представить себе земной путь Христа как ряд последовательных партий азартной игры. Азартной потому, что в этой игре далеко не всё поддавалось расчёту, было место и для случайности и для неизвестности. Соперником Христа выступал Дьявол. Вызов Сатане был брошен после троекратного отказа поклониться ему во время искушения. Это очень интересный момент Евангелия. С одной стороны, Иисус не отрицает того, что он — Сын Божий. С другой — отказывается от привилегий, положенных ему по статусу, "не раскрывается". Дьявол вправе счесть игру Иисуса блефом. Однако по правилам вынужден играть до конца, т.е. до смерти.
Теперь о самих правилах. Представьте преферанс, где сдающий имеет право в какие-то моменты менять значение той или иной карты, уже находящейся в колоде. Или же часть карт на руках у игрока на какой-то момент становятся видимыми. Вот это, примерно, и проделал Дьявол с изначальными законами мироздания. Пользуясь правом "смотрящего", он ввёл "лишние правила", не изменив игру в корне. На это он не имел полномочий. Он максимально усложнил жизнь, в каких-то вопросах слишком ограничив выбор человека, а в других, наоборот, ввёл избыточную свободу. Не вся свобода от Бога.
Чтобы подрезать Смотрящего, нужен был супергениальный Игрок, который сумел бы втянуть его в игру по максимуму, поставив на кон даже больше, чем собственную жизнь. Христос и пошёл по этому пути. Играя с Дьяволом, он постоянно повышал ставку. Вначале сделал заложниками своей победы ближний круг, потом — апостолов, потом — Израиль, а в конце концов — всё человечество, включая мертвых и будущие поколения. Дьявол соглашался на эти ставки, поскольку был заинтригован действиями Христа, ему было интересно заполучить такого наглого игрока, к тому же он до самого конца не верил, что кто-то способен его победить.
Обыграв Дьявола, Иисус доказал, что игра, в которой тот мнил себя мастером, не его игра, что правила, которые измыслил враг рода человеческого, все равно не могут исказить благого источника Творения. Вот, приблизительно какая аллегория вырисовывается сегодня за шокирующими рассуждениями святителя Григория Нисского об обмане Дьявола и той жертве, которую принёс ему Христос.
А в главе о Георгии Победоносце я обратился к нейрофизиологии, к теории французского биолога Анри Лабори и к работам крупнейшего советского специалиста по физиологии боли Григория Кассиля. Мне важно было показать, что великое мученичество — это не просто ситуативная святость, связанная с тем, что человек исповедует себя как христианин и за это его казнят, но что это духовная практика. Мученики достигали определённых состояний, которые под силу только человеку, обладающему серьёзным духовным ресурсом. Здесь две основные категории: воины и девы. И если с воинами вроде бы понятно, то, как ни удивительно, девы-великомученицы зачастую претерпевали не меньшие страдания.
Я реконструировал физиологию этого процесса, конечно, гипотетически. Но за событиями священной истории стоят не аллегории, а факты. Факты, которые пролонгируются в сознание следующих поколений и меняют это сознание, и даже меняют саму природу человека.
Сакральная история вырастает из Библии, но ею не ограничивается. Ещё до пришествия Христа, после перевода Библии при Птолемее II Филадельфе, в греко-римской среде началось сопоставление античной мифологии и хронологии с библейской историей. Особенно усилилась эта тенденция в Византии, когда появились такие произведения как "Хроника Иоанна Малалы", где библейская священная история совмещается с мифами и хроникой античных народов. Можно считать это первой пробой написания всемирной истории, где Прометей и Геракл соседствуют с Авраамом и Мелхиседеком.
Такова была генеральная линия православной хронографии вплоть до XVIII века. Даже у Карамзина можно прочитать о Симе, Хаме и Иафете, как родоначальниках народов Евразии.
Я стараюсь восстановить это православное летописное сознание, экстраполировать его в современность, обогатить новым арсеналом — археологическим, философским, изобразительным.
"ЗАВТРА". Есть вариант предельного упрощения христианской истории — как внутри церковной ограды, так и вне неё — низведение всего до моральных категорий. Есть обратный подход — все события, явления, персонажи носят аллегорический характер…
Р.Б. На самом деле я не отрицаю ни буквального подхода, ни символического, космического. Я последовательно прослеживаю земную жизнь Богородицы, и в тоже время показываю, как из этих качеств возник образ Царицы Небесной. И почему произошло отождествление Софии Премудрости Божией с Богородицей.
Марию Магдалину называют блудницей. Хорошо, давайте разбираться. Ведь в Евангелии мы не находим свидетельств того, что она была проституткой. Зато в иудейской среде находим устойчивое желание Магдалину вместе с Богородицей (талмудическое предание их демонстративно смешивает) вписать по ведомству проституции. Видимо, и в Магдалине, и в Марии что-то раввинистическую традицию не устраивало. Потому что блудницей могли называть не только продажную женщину, так могли заклеймить женщину, которая отступила от истинной веры в понимании иудеев. Я интерпретирую "талмудическую блудницу" следующим образом: Мария Магдалина была замужем за римским прозелитом Лонгином. Это моя версия, и как мне кажется, она многое объясняет в Евангелии. Во всяком случае, снимает больше вопросов, чем порождает. А во всех своих реконструкциях я исходил из правила "не умножай без нужды сущности". Хотя я, безусловно, учитываю церковное предание, пытаюсь его согласовать с историческими фактами, с общей композицией евангельского повествования. Следствием такого компромисса являются странные, на первый взгляд, конструкции.
Допустим, для протестантов вообще нет проблем, чтобы у Богородицы были другие дети, помимо Иисуса. Их ничего не тормозит, потому что "не отягощает" церковное предание. Схема проста: Христос — босяк, Мария — многодетная мамаша, апостолы — рыбаки и т.д. Чтобы прийти к расхожим формулам, якобы "для народа", проповедникам приходится избавляться от массы фактов, хранимых Преданием, да и Писанием. Я на это пойти не могу, для меня церковное предание — не пустой звук. Но для меня не пустой звук и историческая правда.
Есть другая опасность — плевать на историческую достоверность. Такова легенда про то, что Богородица жила в "Святая святых" Иерусалимского Храма. Не может такого быть, потому что не может быть никогда. Туда даже первосвященник входил один раз в год. А представить, чтобы там девочка жила?! Почему бы тогда не отправить Христа в Гималаи? Для меня две легенды про Богородицу в "Святая святых" и про Христа в Гималаях — мало отличаются, и ничего кроме улыбки вызвать не могут.
Мы хотим, чтобы священное предание и священная история были частью мировоззрения современного человека? Или пусть всё это остаётся экспонатами кунсткамеры?
Я вижу за этим ещё одно. Если нам нечто кажется странным, а людям, которые жили раньше, это странным не казалось, то, наверное, мы перестали понимать традицию, наследниками которой гордо себя возомнили. Те же античные сюжеты в христианстве появились не вдруг, всё это было очень органично. Античная культура в своих основных проявлениях государственной мысли, искусства трансформировалась в христианскую в III-IV веке. Вначале, благодаря христианским апологетам, были простроены правильные каналы, по которым христианство могло трансформировать античную культуру, не обрубая, а, наоборот, раскрывая через неё Новый Завет. И когда открылись шлюзы, при Императоре Константине, произошло мгновенное преображение античной культуры в христианскую. Многие сейчас, по инерции, с большим пафосом отстаивают непримиримый, как им кажется, антагонизм античной культуры и христианства. Я этого антагонизма не вижу.
Я сознательно живу в культурном измерении подхода III-VI веков. Эпоха Константина Великого и его наследников, эпоха имперского христианства — для меня самое радостное, самое полноценное, самое светлое время. Именно в этот период христианство стало силой, преобразившей древний мир. Оно не препятствовало, а, наоборот, реализовывало все творческие возможности цивилизации. Это было триумфальное христианство.
Беседовали Андрей Фефелов и Андрей Смирнов