Вакцина от революции
Вакцина от революции
Портфель "ЛГ"
Вакцина от революции
Заметки на полях обретённой рукописи
Владимир ЕРЁМЕНКО
Уже более века катится по стране красное яблоко революции, оставляя за собой кровавый след, зияющие раны и растерзанные судьбы.
Статью с названием «Красное яблоко революции», которая была посвящена событиям 1917 года, я опубликовал почти двадцать лет назад, сразу после развала Советского Союза. Падение империи помогло мне точнее и глубже осознать произошедшие в России перемены, которые принес октябрьский переворот. Сумятица общественного разрушения девяностых как-то сразу стерла розовый налет революционной романтики не только 1917 года, но и заставила более взвешено отнестись к окутанной ореолом демократии французской революции и другим всемирным проявлениям борьбы за свободу. Острее и ярче стала видна судьба каждого человека, песчинкой закрученная в вихре политических катастроф.
Статья, развенчивающая революционную романтику, вызвала тогда резкое неприятие апологетов перестройки. Красивое, бурное время, слом общественной формации. Как можно не радоваться свежему ветру перемен?
Как это ни тяжело, но приходится констатировать, что многие в этой жизни рассчитывают скорее не на собственные силу и упорный труд, а, именно, на революционный шторм, который перебаламутит сложившееся положение вещей и вынесет их на поверхность.
В предгорьях Заилийского Алатау
стоит высокий православный крест
и под ним тяжёлый надгробный камень,
на котором написано, как завещал усопший:
«Биолог, артиллерист, писатель…
Н.А. Раевский (1894–1988)». Людям свойственно увлекаться. Разочарование наступает быстро. Большинство сегодня клянет охватившую страну в конце двадцатого века, эйфорию передела. Понятно, разоряя государство, народ к благоденствию не привести. Но передел произошел. Мизерная часть населения стала сверхбогатыми. В головах же обделенных вновь начинает бродить вирус революции. Зреет яблоко раздора.
Случится ли очередной переворот и выдержит ли его многострадальная Россия или развалится на отдельные княжества? Кто сильнее – рвущиеся любой ценой к власти и презирающие всякую мораль, или живущие с верой в справедливость? И за кем эта справедливость? Ответ на этот вопрос люди мучительно ищут сегодня, искали его и ранее.
Рукописи не горят
Мы уже привыкли к этому утверждению, но каждый раз удивляемся, когда из глубин времен всплывает неизвестное нам совершенное творение ума и рук наших предшественников.
Поклонники Пушкина, конечно, знают литературоведческие работы Николая Алексеевича Раевского. В шестидесятые годы прошлого века он буквально ворвался в российскую пушкинистику, опубликовав книгу «Если заговорят портреты», посвященную жизни и окружению великого поэта. Доселе неизвестному автору исследования было уже за семьдесят. Через десять лет кропотливого труда Раевский выпустил следующую книгу «Портреты заговорили», а затем еще одно исследование «Павел Воинович Нащекин – друг Пушкина». Автора признали маститые ученые и полюбили читатели.
Мало кто тогда задался вопросом – как мог неожиданно появиться на литературном небосклоне талантливый писатель и серьезный ученый в таком почтенном возрасте?
Сегодня ответ на этот вопрос есть. Я держу в своих руках внушительный фолиант объемом почти в сорок печатных листов с названием «Неизвестный Раевский», выпущенный в прошлом году московским издательством «Русский раритет».
Чудес не бывает. Писатель Раевский не родился после семидесяти, он им был, начиная с сознательного возраста, как и боготворимый им Пушкин. Только мы об этом не знали. Такова была советская действительность. Возможно ли было публично сообщить читателю, что пушкинист Николай Раевский – царский офицер, белогвардеец, эмигрант и политзаключенный? Соответствующие ведомства знали, конечно, биографию писателя, но молчали и присматривали за подобными ненадежными элементами, а самому рассказывать о перипетиях судьбы было крайне опасно.
Таково было время. Мы жили и работали рядом с легендарными людьми и даже не подозревали об этом.
Ученый террорист
В конце семидесятых годов я работал в Агентстве печати «Новости», сейчас РИА «Новости», в латиноамериканской редакции. К нам частенько заглядывал один из авторов – солидный полноватый господин с большим вислым носом и черными живыми глазами – Иосиф Ромуальдович Григулевич. От него веяло веселым добродушием. Был он прекрасным рассказчиком, душой компании, знаток Латинской Америки, писал блестящие статьи, выход которых мы порой отмечали шампанским. Знали мы, что он крупный ученый, член-корреспондент Академии наук, подозревали, что у него бурное прошлое. И все.
Кто бы тогда мог подумать, что милейший Иосиф Ромуальдович –легендарный разведчик, штурмовал в сороковом году вместе со своим другом великим Сикейросом виллу Льва Троцкого, в начале пятидесятых годов был послом Республики Коста-Рика в Италии и по совместительству в Югославии, где по заданию Сталина готовил покушение на Иосифа Броз Тито. Да мало ли еще невероятных по своей неправдоподобности событий, в которых участвовал Григулевич!
Через несколько лет после его смерти вышла биография в серии ЖЗЛ. Жизнь - захватывающий детектив. Нет такой фантазии, которая могла бы превысить хитросплетения авантюрной жизни этого, зараженного в детстве революционными идеями марксизма, человека.
На презентации книги о Григулевиче я разговорился с его дочерью. Тихая, интеллигентная женщина с совершенно неброской внешностью. Доброжелательные, черные как маслины глаза. Мягкими манерами очень напоминает папу. Но теперь, зная историю ее отца, понимаю, что и в ней течет кровь невиданной пассионарной мощи.
Символичное совпадение - Григулевич умер, как и Раевский в 1988 году, когда в стране уже начались необратимые изменения. Зашатался общественный строй, в Россию после семидесяти лет забвения возвращалась свобода слова. Григулевич и Раевский только слегка ощутили, что коммунистический режим слабеет. Какие чувства владели ими, остается только гадать. Они всю жизнь были по разные стороны баррикад, но причуды истории - красный вождь Троцкий, разрушитель отечества, оказался их общим врагом.
Офицер - белогвардеец и офицер - чекист. Прошлое и того и другого было завешено пеленой секретности. Их подлинные лица открылись нам только сегодня.
Раевский и Григулевич были совершенно разными людьми, но их объединяло то, что оба были серьезными учеными. И еще – нет сомнений, судьбы этих людей вершил вихрь революций.
Офицеры
На Руси как-то так повелось, что, порой, офицерами становились поневоле, но родине служили честно и преданно.
Книгу «Неизвестный Раевский» я получил в подарок от доктора наук, профессора Олега Ивановича Карпухина. Ему тоже, как и нашим героям, довелось быть офицером и служить отечеству, хотя все свои помыслы он посвятил филологии. И, как знать, не отслужи он срочную, не побудь в шкуре офицера, возможно, рукописи Николая Раевского так и остались бы неизвестны читателю.
Судьбы советского офицера Карпухина и белогвардейца Раевского удивительным образом пересеклись в Казахстане.
Карпухин родился в Алма-Ате, закончил филологический факультет местного университета, где и остался на преподавательской работе. Из университета его призвали в армию и два года он трубил срочную в Забайкалье, хлебнув все тяготы офицерской жизни в заброшенном на край страны гарнизоне. Кстати, в большой семье Карпухиных все мужчины прошли офицерскую службу, многие закончили военные академии.
Двоюродный брат Виктор Карпухин, командир спецподразделения «Альфа», штурмовал дворец Амина, герой Советского Союза.
Дядька Олега Ивановича генерал Василий Дмитриевич Карпухин - герой Сталинградской битвы. Любопытны его рассказы о том времени.
На Сталинградский фронт в декабре 1942 года прибыл Жуков. Настроение у командиров было подавленное. Чтобы их взбодрить. Жуков вечером устроил застолье. Была и непременная гармонь, на которой играл сам командующий.
Утром снабженцы пришли к Карпухину.
- Кто будет платить за банкет?
Погуляли знатно. Снабженцы посоветовали подписать бумаги у Жукова.
У самого Карпухина, боевого офицера, никакого бы аттестата на истраченные продукты не хватило и он, после мучительных сомнений, решился потревожить командующего.
Жуков хмуро выслушал подчиненного, взял карандаш и поперек прошения размашисто начертал резолюцию.
Обрадованный проситель только за дверью прочитал текст командующего: «Тов. Карпухин, пошли их на х...! Жуков»
Но снабженцы успокоили: «Для нас этого достаточно!»
Другого дядьку Олега Карпухина полковника Федора Иосифовича до сих пор помнят в армии. Он тоже геройски прошел Отечественную и на склоне своей карьеры, работая в Министерстве обороны, занимался похоронами высших чинов. Про него даже было сочинено четверостишье: «Генералы мрут как мухи, а хоронит их Карпухин».
Мужчины в роду Раевского тоже все служили. Братья были офицерами. Один служил у красных, другой, как и Николай, у белых. Оба были репрессированы и расстреляны в конце тридцатых годов. Советская власть с равнодушием молоха отмерила им одинаковый исход.
Знаем мы и о репрессиях, постигших Жукова. Только всемирная слава и случайные перипетии судьбы спасли маршала.
Катилось по стране красное яблоко революции, разбрызгивая кровавые капли раздора.
Исход
Казахстан для Олега Карпухина – родина. Сюда после окончания Великой Отечественной войны приехал его отец, чтобы забрать семью, эвакуированную из Москвы. Отец был ветеринаром, верен профессии он оставался и в военные годы - служил в коннице легендарного Доватора. Закончил войну майором. В Казахстане, как и Раевский, жить не собирался, но партия приказала поднимать местное животноводство и ему пришлось здесь продолжать свою профессиональную деятельность. Вырос в серьезного ученого, стоял у истоков казахской паразитологии.
Николай Раевский в Алма-Ате тоже оказался волей судьбы. Его выбор был ограничен. Столица Казахстана была одним из немногих культурных центров, куда ему разрешалось вернуться после сибирской ссылки.
Раевский смолоду мечтал стать энтомологом. Закончив с золотой медалью гимназию, поступил в Санкт-Петербургский университет на биологический факультет. Учился азартно, с удовольствием, но грянула Первая мировая война. Как многие русские люди он оставил мирные помыслы, отложил занятия биологией и поступил в Михайловское артиллерийское училище. В 1916 году Раевский попадает на фронт. Участвует в знаменитом Брусиловском прорыве.
Доблестный офицер, орденоносец, он не мог стать безучастным свидетелем развала Российской империи. В гражданской войне Раевский был на стороне белой гвардии. Он был убежденным врагом большевиков.
Свидетельство об этом времени он оставил в потрясающей по мощи откровения документальной повести «Добровольцы». Написана она была уже в эмиграции, но в ее основу легли дневниковые записи, которые регулярно делал на фронте молодой артиллерист. Подробно, с привлечением документов и свидетельств участников событий, он рассказывает о страшной трагедии народа, ввергнутого в пучину братоубийственной войны. Рассказывает, как мы сегодня можем оценить, с силой писательского таланта первой величины. Ко всему этому добавьте педантизм человека, выбравшего стезю ученого.
Почему же эти произведения стали доступны только сейчас? Почему эти свидетельства не были опубликованы в зарубежных изданиях, ведь Раевский прожил за рубежом с 1920 по 1945 год и был известен заграницей, но, как ни странно, только как литературовед.
Ответ простой. Раевский описывал события гражданской войны беспристрастно, не делая скидку на политические симпатии. Перед читателем проходят страшные картины зверства красных и белых, с фотографической точностью описывается подлость и трусость, доблесть и великодушие сражавшихся друг с другом людей.
Разве могли выброшенные из родной страны люди, оценить этот взвешенный взгляд ученого. Слишком свежи были душевные и физические раны. Обида не позволяла издателям принять даже возможность существования подобного взгляда на гражданскую войну. А ведь за Раевского просили крупные писатели русского зарубежья – достаточно назвать Владимира Набокова и Ивана Лукаша.
Эту же причину в забвении документальных произведений Раевского видит открыватель и исследователь его архивов Олег Карпухин.
Морально неустойчивые
Кто прав, кто виноват? Какой путь выведет Россию из катастрофы? Этими вопросами задавались все участники гражданской войны. Особенно ожесточенными были дискуссии в лагере белых. Монархисты, кадеты, либералы, демократы. И чем больше было споров, тем слабее единство, тем ближе гибель белого движения.
Не верно было бы думать, что в стане красных царило полное взаимопонимание
Моя бабушка Лукерья много рассказывала о своем двоюродном брате Иване Ефимовиче Четверикове – красном герое гражданской войны.
Воевал он под началом Бориса Думенко. Командовал, кажется, полком.
- Командиры всегда стояли отдельно, - вспоминала бабушка о митинге, который устроили красные после взятия пригорода Царицына. – Иван наш, Думенко, Тимошенко м еще четвертый, вроде, Жлоба. Коней держат. Кони у них статные. У Ивана гнедой, высокий, стройный. Сам Иван одет в светлые диагоналевые брюки, шашка, винтовка, кожаная тужурка черная, и на ней орден Красного Знамени.
Лихой был человек, ничего не боялся. Погиб нелепо. Взяли в плен штаб белых. Бойцы предложили разоружить офицеров, но Иван отмахнулся.
- Так довезем.
Один из офицеров выхватил наган и застрелил командира, а следом за ним и знаменосца – нашего соседа и родню.
Случилось это в ростовских степях. Несмотря на сумятицу гражданской войны, семье сообщили о гибели и мать Ивана ездила хоронить сына и привезла домой его личные вещи.
О боевом пути Ивана Четверикова рассказывала экспозиция в музее Ростова-на-Дону, и, размышляя о судьбе двоюродного деда, я с сожалением думал – каким крупным советским государственный деятелем мог бы стать Иван Ефимович, если бы не нелепая смерть.
Но те мысли рождались в голове, одурманенной туманом революционной романтики. Позже, занимаясь историей того времени, я узнал, что Четвериков всего на месяц пережил своего легендарного командира Бориса Мокеевича Думенко, который был расстрелян в мае 1920 года по решению чрезвычайной тройки. Узнал, что арестован был Думенко по ложному доносу, узнал, что, на самом деле, за его гибелью стоял Троцкий. Сталин пытался спасти Думенко, но ему это не удалось. Троцкий в то время был сильнее. Вместе с Думенко расстреляли еще пятерых командиров корпуса.
В 60-х годах Думенко полностью реабилитировали. Против активно выступал, находящийся тогда еще в силе, красный маршал Семен Буденный. Он был когда-то замом у Думенко.
Думенко был полным Георгиевским кавалером. Буденный объявил себя Георгиевским кавалером, но никто его банта не видел и в архивах подтверждения наградам нет. Известно лишь, что Думенко презрительно относился к подобному бахвальству своего подчиненного и, по свидетельству очевидцев, даже приказал Буденного выпороть за преступление против мирных жителей, совершенное его красноармейцами, чего никогда не позволил бы сделать с истинным Георгиевским кавалером.
Путь к власти во времена революционных вакханалий - это отдельная тема. Социальная буря часто обкатывала и выносила наверх сереньких, мелких людишек, умеющих приспосабливаться, лгать и льстить. Подтверждение тому - многие фигуры недавних творцов перестройки.
Сегодня, исследуя судьбу комкора Думенко, мы понимаем, что его все равно бы уничтожила большевистская власть. Прямой, открытый, презирающий комиссаров, он как заноза раздражал троцкистское руководство красной армии.
Такая же судьба постигла бы и моего двоюродного деда Четверикова. Достаточно прочитать выдержку из служебной характеристики, которую ему дал комиссар: «Бесконечно предан делу мирового пролетариата. Политически неграмотен, морально неустойчив.»
Сегодня я думаю, что деду еще повезло – он погиб, не испив горькой чаши разочарования и не повторив страшной судьбы своего командира.
Есть в повести Раевского «Добровольцы» один эпизод, заставивший меня вздрогнуть и задуматься о причудливом переплетении русских судеб. Раевский описывает, как его артиллерия отражала прорыв красных войск через Сиваш в Крым, последнее прибежище белой армии. Пушки с высокого берега молотили по акватории залива, в упор расстреливая бредущих по пояс в промозглой, гнилой воде красноармейцев. И среди этих бедолаг-героев был мой родной дед Николай Степанович Еременко. Он так же, как и Раевский, прошел Империалистическую войну, дослужился до унтер-офицера, но оказался по другую сторону баррикад.
Николаю Еременко дважды довелось форсировать Сиваш и оба раза удачно. Второй раз в Великую Отечественную. Ирония судьбы – дед совершенно не умел плавать.
Власть любой ценой
Раевский в своей повести «Добровольцы» приводит потрясающие по своему откровению свидетельства участников событий, из которых становится понятно, почему большевики вышли из смуты победителями. Один эпизод: «…красные на самом деле думали, что Александровск удержат. Начали эвакуироваться, когда было уже поздно. Шли на все. Поезд с ранеными, мешавший маневрированию, пустили на взорванный Кичкасский мост. Спаслись только ходячие. Носилочные все утонули в Днепре. Не было времени разгрузить.»
Раевский рассуждает – смогли бы белые поступить так же, попав в подобную передрягу, и делает вывод: «Не хватило бы нервов выкинуть эдакую штуку. Все бы бросили, а раненых не потопили.
- А они из другой глины, и знаешь, в конце концов, им лучше. На зверской войне большой плюс быть зверями до конца. Мы не умеем…»
Чтобы это уметь надо с презрением относиться ко всем моральным ориентирам, выработанным человечеством. А это уже особая закалка, особая порода людей. Власть любой ценой. Взять деньги на развал отечества у иностранного государства – ленинский принцип, отдать полстраны за Брестский мир – его же решение со товарищами. Бросить Россию в костер мировой революции для вождя пролетариата и его приспешников - правое дело. Надо учесть еще, что большевики во многом опирались на людей, для которых Россия никогда не была родиной. С готовностью участвовали нашей гражданской войне на стороне красных, возвращавшиеся из плена отряды чехов, австрийцев, венгров, румын... Памятны кровавые дела китайских красноармейцев, а уж про героическую деятельность латышских стрелков сложены песни. Не жалели они ни чужой страны, ни чужого народа.
Массовые казни, концентрационные лагеря, система заложников – все это в кратчайший срок было внедрено в революционную практику. В ужасе заблажила, способствовавшая приходу большевиков демократическая интеллигенция. Писатель-демократ Владимир Галлактионович Короленко с десяток писем послал Ленину, стараясь открыть ему глаза на зверства «рабоче-крестьянской» власти на полтавщине. Хитромудрый Ильич в ответ отправил доверенных врачей, чтобы поддержать пошатнувшееся здоровье авторитетного гуманиста. Вскорости после их посещения писатель умер.
Буревестник революции Максим Горький так же не ожидал подобного поворота событий и даже пытался публично протестовать, но вовремя сообразил, что безопаснее будет эмигрировать. Благо отпустили.
Попутчики
Было бы наивно рассуждать, что для всех сторонников большевизма власть любой ценой была основной целью и в их рядах находились, в основном, чистые прагматики. Большую часть, как всегда, во всех массовых катаклизмах, составляла толпа, порывы которой, часто зависят от случая, многие были мобилизованы и красными и белыми насильно. Но были и идейные враги. Пронзительны воспоминания Раевского о бое с красными курсантами:
« Куда ни посмотришь – трупы… Наших немного, все курсанты. Один мне особенно запомнился – красивый такой малый, высокий… на гимнастерке жетон с портретом Троцкого. Грудь в крови, его штыком двинули…»
Записал Раевский страшный по своей простоте рассказ сослуживца: «Пленных взяли человек семьдесят. Держались отлично. Когда я велел их расстрелять, один взял под козырек и сказал:
- Ваше превосходительство, разрешите нам перед смертью спеть «Интернационал»!
Ну что же… Я никогда сам раньше не слышал… Интересно было. Позволил. Начали нестройно, а потом, знаете, с такой силой, что у меня, ей-богу, мурашки по коже бегали. Кончили, опять запели, но я остановил.
- Не хитрите, - говорю, - второй раз споете там…»
И вот вывод, который делает подчиненный Раевского:
- Да, господин, капитан, эти не то, что красноармейская шпана… Мы за Россию, они за Интернационал, но надо отдать должное… Молодцы ребята… Ничего не скажешь… Умирать умеют… Даже как то жалко их становится. Мы за идею и они за идею…»
«…И вот ведь, что обидно – пойди дела иначе, некоторые из этой публики, наверняка, служили бы у нас. Поступили в училище ради пайка, а потом и втянулись.»
Человек существо общественное, порыв масс воспринимает, как беспрекословный приказ. А толпой, часто управляют все те же большевики, для которых единственная цель – власть.
Опросите тех, кто защищал в 1991 году Белый дом. Повторили бы они сегодня свой порыв по защите ельцинского режима? Уверен, что толпа его приверженцев, пройдя горнило псевдодемократических реформ, значительно поредела и многие сегодня перешли бы на другую сторону баррикад.
Остров Россия
В восьмидесятых годах, еще при советской власти я увлекся литературой русского зарубежья. Этот могучий пласт русской культуры был недоступен широкому читателю, но, к примеру, в спецхране ленинки произведения многих авторов, в том числе и непримиримых врагов коммунизма, можно было найти. Встретилась мне как-то повесть неизвестного тогда в Советском Союзе Ивана Лукаша «Голое поле». Это было потрясающее по силе документальное свидетельство возрождения русской государственной и культурной жизни в изгнании.
Осенью 1920 года остатки белогвардейцев покинули Крым. От материка оторвался остров. Во главе отплывающей России стоял генерал Петр Николаевич Врангель. Ставка расположилась в Константинополе, а тридцатитысячному корпусу генерала А.П. Кутепова под лагерную стоянку были отведены окрестности городка Галлиполи, на забытом богом Галлиполийском полуострове. Тогда это была территория Греции, ныне – турецкая земля Голиболу.
Повесть Лукаша – это гимн русским людям. Измученные круговертью гражданской войны, выброшенные из страны, нищие и отверженные, в кратчайший срок они сумели наладить достойную человека жизнь.
Двадцать лет назад, когда разваливалась держава Советский Союз, мне удалось в альманахе «Русский рубеж» опубликовать отрывок из этой повести со своим предисловием. Тогда в предреволюционной сумятице мне хотелось, чтобы мои современники увидели в подвиге русских галлиполийцев пример несгибаемой нравственности и жизнестойкости русского человека.
В Галлиполи возродилась русские церковь, школа, газета, книга. Издавалась ежедневная газета «Огни», два раза в неделю газета «За рубежом». За год было проведено 180 сеансов устной газеты, которые, как сегодня выяснилось, проводил капитан Раевский. Сеансы прослушивали до 3 тысяч человек. Издавалось более десятка журналов, существовал театр, в каждом полку был свой хор, шли занятия в гимназии, был оборудован гимнастический городок, работали детский пляж, диетическая столовая, лазарет.
Удивительно, что общество не было монолитным по своему социальному составу. Среди галлиполийцев было 20 000 крестьян, 6 тысяч бывших студентов, 1500 женщин – жен офицеров и несколько сотен детей. Все находили занятия по душе. Общество изыскало возможность отправить не казенный кошт более 500 человек доучиваться в Прагу.
Вспоминая нравственный подвиг галлиполийцев, мы испытываем не только горечь за людей, покинувших родину, но и гордость за русского человека, сумевшего за гранью отчаяния проявить величие духа и перешагнуть через безысходность.
Продолжением повести Лукаша «Голое поле» стал, увидевший ныне свет, «Дневник галлиполийца» Раевского. Передо мной, прочитавшем оба произведения, возникла стереоскопическая картина трагического исхода. Два очевидца пишут об одном и том же. Стиль, манера изложения – все разное, но удивительное единодушие в понимании и оценке произошедшего.
Закономерные случайности
Путь Лукаша очень схож с судьбой Раевского. Иван Лукаш успешно прошел два университетских факультета – филологический и юридический. Но грянула Первая мировая война и он добровольцем записался в Преображенский полк. Затем Гражданская война, исход из Крыма, галлиполийское сидение…
А до войны, мирная благополучная жизнь. Несмотря на небольшие доходы, Лукаши смогли дать высшее образование всем семерым детям. Отец Сазонт Лукаш работал в Петербургской академии художеств сторожем. Репин писал с него казачину с перевязанной головой, азартно обсуждающего письмо турецкому султану. Возможно, сохранилось и детское изображение самого Ивана. Скульптор Стеллецкий лепил с него голову мальчика, и она выставлялась в академии.
Жизнь семьи простолюдинов Лукашей, как и жизнь дворян Раевских, была разрушена Октябрьским переворотом.
Увлекшись когда-то литературой русского зарубежья, судьбу Лукаша я знал хорошо и даже написал о нем короткую биографическую статью в словарь известного западного исследователя русской литературы 20 века Казака. Работал я тогда в институте Мировой литературы под началом замечательного писателя Олега Михайлова – автора замечательных биографий в серии ЖЗЛ «Куприн», «Бунин», «Суворов». Во многом благодаря Олегу Николаевичу были возвращены произведения многих эмигрировавших русских классиков - Бунина, Куприна, Зайцева, Шмелева… Со многими видными деятелями русского зарубежья он умудрялся, будучи, естественно, невыездным переписываться из-за железного занавеса.
Олег Иванович Карпухин, зная о моей дружбе с Михайловым, попросил передать ему вышедший том «Неизвестный Раевский». Просьбу я выполнил и даже не удивился, что Михайлов был знаком со стариком Раевским и активно переписывался с ним. Кстати, и Михайлова не обошла военная планида. Он воспитывался в Суворовском училище и, скорее всего, поэтому так блестяще пишет о русских писателях-офицерах.
Один народ
Рассказ Михайлова о дружбе с Раевским еще раз убедил меня, что абсолютных тайн не бывает. Конечно, о Раевском знали не только спецслужбы. Слишком крупной он был фигурой и вклад его в русскую культуру был не мал. С глубоким уважением относились к старику и алма-атинские писатели. Олжас Сулейменов пошел в ЦК компартии республики, что бы помочь старшему товарищу.
Встретил его сотрудник ЦК Олег Карпухин.
Олжас изложил просьбу:
- Писателю Николаю Раевскому под девяносто. Нужны хорошие бытовые условия, улучшенное медицинское обслуживание, а для этого надо бы выхлопотать старику звание «Заслуженного деятеля культуры».
Сегодня, одурманенному антисоветской пропагандой сознанию, трудно представить, что высокопоставленный сотрудник ЦК Карпухин искренне проникся заботой о старике. Ему удалось преодолеть все мыслимые и немыслимые препоны. В КГБ его предупреждали и стращали, что помогает врагу народа.
У Карпухина совершенно советская биография. Офицер, преподаватель университета, сотрудник ЦК ВЛКСМ, затем ЦК компартии Казахстана. И никаких идеологических шор на глазах. Подобных людей было немного, но они были. Именно такие люди в России во все времена и при любом режиме составляют элиту общества.
Сейчас принято наше советское прошлое вымазывать одной черной краской. Но ведь не только Карпухин, но и вышестоящие партийные товарищи, взяли на себя ответственность и помогли старому писателю – белогвардейцу и «врагу народа». Всегда были люди, которые понимали, что независимо от воззрений мы - один народ.
Олег Карпухин смог даже организовать Раевскому выезд в Чехословакию на поиски оставленных там в 1945 году рукописей, которые он спрятал у доверенных людей. Поначалу Карпухин обратился в Союз писателей СССР. Те, с изумлением, спросили: «А, разве, он жив?». И, как водится у чиновников, в помощи отказали. Но Карпухин не унимался. В конце концов, ему удалось отправить за границу Раевского через казахское общество дружбы. Удалось договориться, чтобы писателя сопровождала съемочная группа казахского телевидения. Материалы съемок послужили режиссеру Александру Головинскому основой для фильма о Раевском. Карпухин в пику чинушам назвал его «Письма живого человека». Фильм в 1988 году был показан по центральному телевидению. Раевскому он понравился.
В 1987 году Карпухин из аппарата ЦК КПСС перешел заместителем академика Дмитрия Лихачева в Советский фонд культуры, вскоре при фонде было организовано Пушкинское общество и Николай Раевский стал его почетным членом. Причудливы пути твои, Господи!
К сожалению, поездка 1987 года в Прагу успехом не увенчалась. Через год Раевский умер, а еще через два года Карпухин обнаружил часть его рукописей в архиве Октябрьской революции в Москве.
Через несколько лет студенты Карлова университета нашли чемодан с рукописями Раевского на чердаке старого дома и передали своему профессору Владимиру Ивановичу Крестовскому, а тот, после долгих размышлений, подарил его Карпухину. В этом чемодане оказались спрятанные в годы войны дневники 30-х годов, где Раевский, не скрывая, писал, что свержение большевистского правления в СССР, он связывает с гитлеровским режимом. Попади дневники в руки чекистов сразу после войны, над приговором автору можно было не гадать.
Пушкинист любитель
Раевского арестовали в Праге в мае 1945 года, сразу после победы. Он был ярый враг советской власти, преподавал артиллерийскую науку на унтер-офицерских курсах, был активный член Российского Общевойскового союза (РОВС), многие деятели которого были уничтожены НКВД.
Над Раевским неминуемо нависла смертная казнь. Грозила статья 58.4б – связь с мировой контрреволюцией. Но судьба оказалась милостива. Допрашивал его смершевец, как оказалось, большой любитель Пушкина. Многочасовые допросы проходили, в большей степени, в задушевных беседах о светоче русской литературы. Благодаря заступничеству следователя, Раевскому дали пять лет исправительно-трудовых лагерей и три года поражения в правах и отправили в Красноярский край. Обычный, кстати, поступок в то время. Просто об этом нельзя было говорить.
Не знали мы и того, что во время пражского восстания власовцы повернули оружие против фашистов. Об этом Карпухину рассказывал Раевский. Подобное еще раз свидетельствует, что красное и белое перемешено в каждом человеке, а в русском тем более.
В то время как Раевский отбывал ссылку в Минусинске, мой дядя летчик, офицер Виктор Еременко находился после фашистского плена в концлагере в Воркуте. Вернулся он из лагеря с фамилией Еременков. Все думали, что это паспортистка ошиблась, прибавила к окончанию «в». Но дядя, незадолго до смерти, объяснил, что изменить фамилию на русский манер ему посоветовал и переделал советский следователь, тоже смершевец, еще в Германии, чтобы не причисляли к украинцам-бендеровцам. Не уверен, что это помогло дяде в советском плену, но поступок чекиста налицо. В шестидесятых годах дяде вернули все награды, которые он успел заслужить до немецкого плена. Родовую фамилию возвращать не стал, слишком много бюрократии.
Раевскому тоже довелось оказаться в фашистской тюрьме. После взятия немцами Праги его арестовало гестапо. Надо сказать, что Раевский с надеждой смотрел на победоносное шествии гитлеровцев по Европе. Закоренелый враг большевиков, он надеялся на падение советского режима. Через два месяца его выпустили, но запретили покидать Прагу.
Странное совпадение. Два офицера – матерый пятидесятилетний белогвардеец Раевский и двадцатидвухлетний советский летчик Еременко получили на родине одинаковые сроки наказания. Оба беззаветно любили свое Отечество, оба готовы были отдать за него жизнь. К судьбам обоих красная власть отнеслась с равнодушной жестокостью.
Советский офицер трудился электриком за Полярным кругом, белый офицер на юге Сибири под Минусинском, лаборантом на станции переливания крови. И ни тот, ни другой не знали, что дальнейшая их жизнь после отсидки будет светла и значительна.
По ленинским местам
Хакассия, Шушинское – знаменитое место ссылки Ленина. Невдалеке, под Минусинском, отбывал свой срок и Раевский. По странному стечению обстоятельств, он, как и вождь мирового пролетариата, с удовольствием пользовался замечательной библиотекой музея им. Мартьянова, названного так в честь основавшего его купца. Когда Олег Карпухин собрался съездить в места заключения, Раевский настойчиво, несколько раз повторил:
- Обязательно посетите Шушенское, это недалеко.
Карпухин был в недоумении. Чего дались матерому белогвардейцу ленинские места? И только когда своими глазами увидел места ссылки Раевского и Ленина, понял хитроумный замысел старика. Условия жизни ссыльного при царе и при большевиках были несравнимы. Барская жизнь Владимира Ульянова и нищее прозябание Николая Раевского красноречивее всего свидетельствовали о смене эпох. Гуманизм, нравственность, духовные ориентиры – все было разрушено большевиками в ожесточенной борьбе за власть.
Будучи на поселении, Раевский вспомнил свое призвание и систематизировал всю флору и фауну местной земли. По свидетельству Карпухина, его гербарий, длинной чуть ли не двадцать метров, над которым бесплатно работал Раевский более десяти лет, и поныне является гордостью музея.
Нет сомнения, что дружба Раевского и Владимира Набокова обусловлена не только любовью к литературе. Страсть к бабочкам, энтомология – вот где лежали их общие интересы. Биология была бы их стезя, не закрути судьбы революционный ветер.
Вернувшись, таким необычным образом на Родину, Раевский принялся разыскивать остатки семьи. Обнаружилось, что сестра Соня отбывает наказание в Карлаге (Карагандинский лагерь). Матушка переехала поближе к ней и, вскорости, умерла.
Странно, но Раевский избежал судьбы расстрелянных братьев. Во время войны, голодая, он продал часть своего архива Карлову университету в Праге. В последствии, чехи подарили «Русский заграничный архив» Советскому Союзу. Чекисты, благодаря этому, с легкостью установили точный список врагов, живших в эмиграции и карающий меч революции, со знанием дела, провел с бывшими соотечественниками свою кровавую работу.
Трудно сегодня судить почему, но в отношении Раевского гильотина репрессий второй раз не сработала.
Выйдя из лагеря на поселение, он принялся активно писать. Старуха, у которой он квартировал, открыто смеялась над ним. В глухой ссылке, из под его пера рождалась поэтическая повесть «Джафар и Джан» и другие исторические и литературоведческие произведения.
Долог был путь рукописей Раевского к читателю. Вот, что пишет исследователь его творчества Карпухин: «Удивительный взлет творческой судьбы: в семьдесят лет литературный дебют, а в восемьдесят – сразу несколько книг изданы многотысячными тиражами, переведены на европейские языки.»
Дорога в никуда
Книги, увидевшие свет при жизни автора были далеки от политики. Сегодня, благодаря подвижничеству Олега Карпухина, мы знакомимся с дневниками Раевского, его публицистикой, политическими воззрениями. После прочтения этих произведений становится понятным глубинный смысл катастрофы, постигшей Россию не только в 20 веке, но и той беды, которая навалилась на нашу страну сегодня. Становятся очевидными пружины, влияющие на поведение людей, находящихся по разные стороны баррикад.
Читая Раевского, изумляешься, насколько схожи разрушительные процессы начала двадцатого и начала двадцать первого веков, охватившие Россию.
- Армию совсем не стараются сохранить, наоборот, ее разрушают, - вспоминает Раевский слова одного добровольца. И это в период смуты, в годы напастей, обрушившихся на Родину. Все, как в страшном сне, повторяется и сегодня.
Раевский застал начало развала Советской империи. Он был свидетелем массовых волнений 1986 года в Алма-Ате, когда поднимал голову казахский сепаратизм. Девяностодвухлетний человек, пройдя годы борьбы с большевиками, страшные унижения заключения и ссылки, пришел к выводу:
- Я за советскую власть. Она сумела сохранить страну в старых границах. Она гарант единства державы. Если так будет продолжаться – азиатские республики вернутся в первобытное состояние.
На протяжении всего мятущегося века менялось мировоззрение Раевского, незыблемым было лишь одно – он всегда оставался патриотом своей родины. И родина не всегда была жестока к нему. Именно здесь его произведения стали выходить многомиллионными тиражами, с русского переводили его книги на мировые языки. Здесь он обрел писательскую славу.
Читая изданные Карпухиным рукописи, понимаешь причину усталости и апатии униженного и обманутого народа. Русский народ способен вытерпеть любые испытания, но перед ним должна быть ясная и высокая цель. Колоссальные пространства русские смогли объединить и защитить от внешних врагов. Народы, вошедшие в состав Российской империи, привлекал, предложенный им более высокий стандарт жизни. Поэтому они плечом к плечу с русскими и защищали свою территорию. Сегодня, многие эти народы отброшены в средневековье. Из всех жизненных целей осталась лишь одна – выжить любой ценой.
Алчность дорвавшихся до власти руководителей, стала причиной развала государственности. Сопротивляться этому внутреннему врагу народ не в состоянии. Нет всем понятного видения будущего, нет ясной цели. Бессмысленность существования истощает силы общества больше чем лишения. Поразительно в этом смысле признание белого офицера-марковца Раевскому, высказанное перед бегством из Крыма. Он с ужасом воспринял известие о том, что прорыв красных может быть ликвидирован и борьба будет продолжена. Причиной тому была не столько физическая усталость от братоубийственной войны, сколько крах идеалов.
Подобную усталость общества мы наблюдали после революционной эйфории, охватившей массы в период развала Советского Союза. Сегодня реформы методично разрушают общественное здание. Просвещенная, самая читающая в мире страна превращается в сборище невежественных, одичавших людей.
Приведу отрывок из дневника молодого Раевского, за плечами у которого провинциальная гимназия, один курс университета и ускоренный выпуск артиллерийского училища:
«Вчера взял у французских монахов под залог в 5 франков книжку. Первый томик посвящен старинным авторам (Х-ХУ1 век). Кантилены десятого века кое-как понять можно, благодаря большой близости тогдашнего языка к латинскому. Большая часть отрывков Х1-ХУ веков совершенно непонятна, и только начиная с Рабле, начинаешь вновь понимать.»
В советской России так уже не учили, но тогда была, хотя бы поголовная грамотность.
Наука, здравоохранение, образование и другие сферы, которыми гордилась страна, деградируют на глазах. Это видят все, ощущают на своей шкуре, пытаются протестовать, объяснять руководству государства ошибочность решений, но на них наслаиваются новые законы, еще более беспощадные.
Где предел терпения и есть ли он? К чему мы идем? К новой революции? Открытые сегодня читателю дневники Николая Раевского с беспощадной откровенностью демонстрируют, что все предпосылки для нового передела зреют. Вновь, набирая скорость, покатится по стране яблоко раздора, оставляя за собой кровавый революционный след. Вновь наша многострадальная родина будет ввергнута в хаос передела. Сможет ли она выдержать грядущие испытания или окажется на пыльной полке истории в ряду исчезнувших империй? Ждать осталось недолго.
х х х
В предгорьях Заилийского Алатау стоит высокий православный крест и под ним тяжелый надгробный камень, на котором написано, как завещал усопший:
«Биолог, артиллерист, писатель… Н.А. Раевский (1894-1988)»
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,5 Проголосовало: 11 чел. 12345
Комментарии: 08.03.2011 20:11:16 - юрий дмитриевич шатунов пишет:
К сожалению, автор не уникален, таких как он, стряпавших советскую идеологию, было более чем достаточно. Многие сегодня при чинах и продолжают свои деяния Вот,в комментарии к статье Евтушенко упоминается г-н Сеславинский, то же бывший теоретик научного коммунизма, и сколько их таких захребетников
07.03.2011 21:06:36 - Наталия Борисовна Соколова пишет:
Странная статья
Странная статья. Все в ней смешалось красное с белым, белое с черным. Впечатление, что автор пытается усесться на всякий случай на двух стульях. Глубоких знаний не имеет. Историю не знает. На советскую власть клевещет по привычке. Наловчился за 20 лет. Хочется сказать:"Не трогайте Раевского. Он-то, как истинно умный человек разобрался в сути советской власти". Чего и автору желаю!