Неоплаченный долг

Неоплаченный долг

Человек

Неоплаченный долг

ОЧЕРК НРАВОВ

Как бык с «мерседесом» бодался

Это происшествие, мелкое по городским масштабам, здесь, в деревне, разрослось до размеров душераздирающей драмы. И даже отодвинувшись во времени, не забылось. Если на улице у автолавки, в пёстрой очереди, состоящей из бабушек, их внуков и мужичков, страдающих «после вчерашнего», заходит разговор о тех днях, их обозначают словами:

– Ну да, помнишь, когда жуйковский бык фомичёвский «мерседес» забодал?! Вот тогда!..

И собеседники смеются.

Та памятная всем августовская ночь оказалась намного короче предыдущей только потому, что ровно в четыре часа предрассветную деревенскую тишину, густую, как черничный кисель, взорвала сиреноподобная сигнализация. Её угрожающее завывание, с визгливо-скандальными нотками, прокатилось по всей улице, вломившись в распахнутые по случаю аномальной жары окна, перебудило чутко спавших бабушек, затем их внуков, а следом и всех остальных, крепко почивавших дачников, просыпавшихся с одной и той же изумлённой мыслью: господи, да где это мы? Неужели опять в городе?

А сигнализация продолжала надрываться, только теперь в её пронзительные фиоритуры врывалось коровье взмыкивание, странное для нашей деревни, ибо за последние пять-шесть лет коров из-за ненадобности у нас повывели.

На улице в

предрассветной мгле замаячили фигуры, и им, выбежавшим первыми, предстала картина фантасмагорическая: стоявший на улице впритык к фомичёвскому дому продолговатый чёрный автомобиль, издавая стонущие звуки, судорожно сотрясался от ударов рогатого чудовища. Правда, потом, когда горячка воображения схлынула, выяснилось, что никакое это не чудовище и даже не бык, а всего лишь бычок, ковырявший рогом задний красный фонарь «мерседеса». Да и, говорят, не ковырял вовсе, а просто тёрся широким лбом.

Его с криками отогнали. Фомичёв, выскочивший из дома в трусах и домашних тапочках, опоясал бычка по крупу кривой палкой и, оглашая улицу непечатной лексикой, склонился над помятым багажником с разбитым фонарём. Затем, не одеваясь и не расставаясь с палкой, трусцой направился к дому Жуйковых, потому что знал: это они полгода назад купили бычка, держали его на привязи, откармливая к приезду сына. Павлик должен в сентябре демобилизоваться, а это ж такое событие, его всей деревней отмечать надо. Без мяса не обойдёшься.

Про что конкретно пытался поговорить Фомичёв с не проспавшимся Семёном Жуйковым, отмечавшим накануне чей-то день рождения, неизвестно. Известно лишь, что крыльцо Жуйковых, предсмертно скрипевшее последние полгода, под решительными шагами грузного гостя наконец окончательно треснуло, Фомичёв расцарапал сломавшейся доской босую ногу, из-за чего его диалог с Семёном не удался. Потому что, по свидетельству соседей, через минуту стал походить на соревнование – кто кого перекричит.

А на следующий день деревню облетела сенсационная новость, её мне, выразительно окая, сообщила соседка, обиравшая у забора кусты малины:

– Слышали, Фомичёв-то на Жуйкова в суд подаёт.

И изумлённо спросила:

– Это, что ли, по-людски? Да когда такое было-то?

Такого здесь действительно ещё не было.

Фомичёва уговаривали обойтись с Жуйковым «по-человечески», взяв с него какую-то сумму на ремонт, не позорить его и себя в суде по такому нелепому поводу, на что тот отвечал, беспорядочно жестикулируя:

– Да вы знаете, сколько он мне предложил? Тысчонку, говорит, дам, не больше! Там один фонарь несколько тысяч стоит, да помятый багажник выровнять – тоже тысячи набегут на три-четыре десятка, это ж не какой-нибудь «жигуль», а «мерседес»! Без суда я с этого гулёны и половины не получу.

– Зато он тебе дров на зиму наколет, – убеждали Фомичёва.

– Дров себе я и сам наколю, – отвечал он.

И был прав, потому что, трудясь в Лакинске столяром в небольшом деревообделочном цехе, не гнушался никакой работой – сам привёз на грузовике силикатный кирпич, сам замешивал цемент, складывая впритык к родительскому дому утеплённую веранду, напоминавшую новый каменный дом, тесно прислонившийся к старому, бревенчатому.

Пожилые бабушки, закопёрщицы здешнего общественного мнения, скапливаясь у автолавки, наперебой пытались внушить Фомичёву сочувствие к трудностям семьи Жуйковых. Толковали о страданиях Семёна, попавшего в непреодолимую зависимость от проклятого зелья, о маленькой зарплате его супруги Раисы, вкалывающей дояркой от зари до зари, об их легкомысленной дочери Надьке и её невенчанном муже (молодой семье помогать надо, особенно сейчас, когда у них сынок Ванечка растёт!), об ожидании приезда их сына Павла.

На всё это Фомичёв отвечал своей, как он выражался, «теорией современной жизни»: жалеть нынче гуляк и лентяев, говорил он, – это большой вред для всех. И для самих бездельников, потому что они принимают жалость как поощрение. И для их родни, ведь ей в первую очередь выпивохи отравляют жизнь. Про детей и говорить не приходится. А между тем сейчас заколотить рубль можно везде, только захоти. Вот он, Фомичёв, на трёх работах себя ломал, чтоб этот самый «мерседес», пусть даже не новый, заиметь и чтоб, значит, себя нормальным мужиком почувствовать, своё семейство с ветерком из города в деревню катать (хотя семейство его, замечу на полях, целиком в один автомобиль не поместится – у него три дочери и три зятя с пятью внуками).

– В конце концов, Семён что, не мог своего бычка на задворке нормальной верёвкой к дереву привязать? – закипая, переходя на крик, негодовал Фомичёв. – Привязал какой-то упаковочной ленточкой! Всё равно что шпагатом! Где его голова была?

Где была в тот момент голова гуляки Жуйкова, все хорошо знали и в ответ только вздыхали.

А тем временем приглашённый участковый составил протокол происшествия, после чего Фомичёв в автосервисе получил официальную бумагу, из которой следовало, что ремонт повреждений обойдётся владельцам бычка в 54 тысячи рублей.

В толпе, у автолавки, рассказывали: когда Фомичёв сделал ещё одну попытку решить конфликт миром, показал бумагу Раисе Жуйковой, чья ежемесячная зарплата составляет после всех вычетов не больше восьми тысяч рублей, она как бы задохнулась вначале, помолчала, а потом, придя в себя, сказала, глядя в сторону:

– У меня таких денег нет.

И только после этого Фомичёв отвёз заявление в суд.

Но шла неделя за неделей, а вызов в суд из райцентра всё не приходил. За это время впавшие в панику Жуйковы, не дожидаясь дембельского приезда Павлика, порешили набедокурившего бычка, спешно распродали образовавшееся мясо, но денег выручили немного – жара стояла невыносимая, и, пока везли в райцентр, на рынок, примерно половина протухла.

По этому поводу Семён Жуйков, будучи в похмельном состоянии, высказал у автолавки, покупая без очереди пиво, своё отдельное мнение: мол, во всём виноваты наши новые деревенские богачи вроде Фомичёва, а также западные страны, наводнившие Россию дорогими автомобилями, – из-за них бычкам простору нет, приходится их резать. В очереди зазвучали сдержанные смешки, но стоявшие в стороне смурные приятели Семёна, с нетерпением ждавшие его, согласно закивали, мотая взъерошенными головами.

…Их я хорошо знал – они с Семёном кололи у меня дрова, и соседи предупреждали: пока не закончат, не плати. Но я всё-таки не выдержал – в конце дня, уступая напористым просьбам, заплатил половину оговорённой суммы. «Завтра доколем!» – дружески улыбаясь, сказал Жуйков и растворился с приятелями в слепящем свете вечернего солнца. На целую неделю.

Столько времени длился их загул.

История этих троих такова. В начале 90-х очередное наше российское потрясение застало их врасплох. До него они ни шатко ни валко работали механизаторами на соседнем животноводческом комплексе, ну да, выпивали, прогуливали, но их всегда кем-нибудь заменяли, народу было много. А тут вдруг оказалось: если правильно считать «расход-приход», то примерно половину надо бы сократить.

Руководство долго не решалось на это. И пока раздумывало, накрыла всех бегущая по России волна неплатежей, смывшая как раз ту половину. Кто-то подался на заработки в близлежащие города – в Лакинск и Владимир, а то и в Москву, кто-то цепко держался за свою не приносящую денег работу, кормясь приусадебным участком, а эта троица тут же, как начались перебои с зарплатой, стала шабашить, всякий раз шумно отмечая «получку».

А получали гроши, их не хватало даже на выпивку, но проблема решилась просто – с ними стали расплачиваться самогоном. И вскоре они стали походить друг на друга одинаковым багрово-сизым цветом лица, нетвёрдой походкой и замедленной речью. Их стыдили деревенские наши старухи, но троица отбивалась от их упрёков вычитанным в местной газете двадцать лет назад объяснением: мол-де, и не пьяницы они вовсе, а всего лишь – жертвы перестройки.

Об этих пьющих «жертвах» так много писали, что до приезда в деревню я, грешный, вместе с пылкими публицистами горевал: российская деревня поголовно спивается. А приехав, вдруг увидел «богачей Фомичёвых», собственноручно перестраивающих родительские дома.

Да и купленный нами дом переделывали не приезжие, а местные умельцы, работавшие по принципу: пока работа не закончена – сухой закон! Передвигались они по нашей округе бригадой, на своих «жигулях», сами привозили стройматериалы, сами решали, где и как лучше подремонтировать или перекроить. Качество их работы было отменным. Потом оказалось – таких бригад в наших окрестностях несколько, они соперничают и потому от результата их работы зависит их репутация. А от репутации – доход.

Наш сосед, живущий во втором доме справа, из таких умельцев. Как-то захожу к нему за гаечным ключом – заколодило у меня гайку под велосипедным седлом, не могу отрегулировать. Он, высокий, сухопарый, стоит под навесом, вяжет берёзовые веники, кивает, сейчас, мол, вот с этим закончу. А рядом новенькая баня топится – над крышей из трубы курится сизый дым. Баня – загляденье: из ошкуренных, медово светящихся брёвен, широкая, крепкая, чудится в ней что-то сказочно-былинное.

И пока сосед довязывает веники, я иду к его пруду, он рядом, на задворке, смотрю, как снуют у самой поверхности сазаны и подлещики. Расспрашиваю хозяина, не гибнет ли рыба зимой от заморов. Нет, отвечает, камышовые снопы, вставляемые в лунки, спасают. Заодно интересуюсь водой в колодце – не зацветает ли? А ты посмотри, предлагает. Иду, заглядываю в ведро, стоящее у колодца, на приступочке, – чистейшая, пить можно. И очень холодная. В ней сияют серебристыми головками две пузатые бутылки шампанского, сосед ждёт приятелей – в новой баньке попариться, отметить встречу.

Больше всего меня поразило это шампанское в колодезном ведре. Вроде как знак качества жизни.

Я ни разу не видел его пьяным. Всегда размеренно спокоен и в то же время – пружинисто подвижен, расчётливо деловит. Деревенские старухи его недолюбливают – не остановится, не поговорит, вечно куда-то торопится, будто его убудет, если он задержит шаг да поинтересуется самочувствием сидящих на лавочке бабушек. А хозяйственные мужички, стараясь не выдать своей зависти, отзываются о нём коротко: «Шустёр». Всё у него по плану, без рывков и срывов: сварил из листового железа гараж, сложил вот эту новую баню, теперь задумал обложить свой деревянный дом кирпичом – вон его оранжево-красная пирамида высится у металлических ворот.

Нет, не дал он мне в руки гаечный ключ, сам с ним пошёл ко мне во двор, сам отрегулировал велосипедное седло, а на моё «спасибо» только молча кивнул. Да, не слишком он разговорчив, редко улыбается, но зато – стабильно надёжен.

Про таких (и про себя) другой мой знакомец из бригады местных мастеров, высоченный улыбчивый Володя, склонный к въедливо-критическим разговорам о нынешнем российском житье-бытье, заканчивая работу у нас, сказал:

– Мы таких домов в здешних деревнях, вдоль Клязьмы, больше десятка сделали. Да если б нам разные начальнички-захребетнички не мешали и в карман к нам не лезли, мы бы всю Россию обустроили, как вот ваш дом!

Я верю им. Я видел, как сосредоточенно и ловко они работают, а потом любуются стенами, выстланными светлой вагонкой, камином и печами из красного кирпича, книжными полками и фигурной лестницей, как ревниво прислушиваются к тому, что о них говорят. Нет, дело не только в соперничестве с другими умельцами. Им хочется, чтобы то, что они делают, было гармонично. «Складно», – как они говорят.

Для нашей жизни, утомившей нас своей нескладицей, желание, я думаю, остро необходимое. Особенно сейчас, когда крупные города разрастаются, выманивая народ из сёл и деревень, а сама деревенская жизнь расслаивается на богачей Фомичёвых и малоимущих Жуйковых. Ведь из-за этого вот какая возникает незадача: как к ним, малоимущим по своей вине, теперь относиться? Насмешничать? Презирать? Чуть что – вести в суд? Как-то нескладно получается.

Ну да, не повезло Жуйковым с главой семьи, ему, как и его приятелям, может быть, специальная медицинская помощь нужна, чтобы помочь со своей страстью справиться, говорят в деревне. И Фомичёву, конечно, не повезло, негоже чужое имущество корёжить, испортил – поправь. Но тащить в суд, на позорище, своего соседа, почти родственника (а в нашей деревне, состоящей из одной улицы и пятидесяти домов, почти все друг другу дальние или близкие родственники) совсем никуда не годится. Словом, по закону Фомичёв прав, а по справедливости – нет.

По справедливости – утверждало деревенское общественное мнение – Жуйковым долг надо бы простить. Ради вкалывающей с утра до ночи доярки Раи. Ради её детей и внучка Ванечки. Потому что высшая справедливость, о которой теперь без конца толкуют у автолавки наши бабушки, это когда сильный помогает слабому.

Но почему «закон» и «справедливость» в их сознании не сливаются в одно понятие, спрашивал я себя и отвечал себе примерно так: видимо, потому, что жить по закону ни в городе, ни в деревне мы и не начинали. Жили «по команде» из властных кабинетов, по своевольным распоряжениям начальников, применявших закон так, как им было нужно. Подминавших закон. А вот понятие справедливости они подмять не смогли. Очень уж живучее. Видимо, это следствие душевной стойкости наших бабушек, сохранивших представление о справедливости, несмотря на житейские невзгоды и исторические катаклизмы.

…В суде дело Фомичёва против Жуйкова рассмотрели примерно через полтора месяца.

За это время успел вернуться из армии Павел Жуйков, невысокий ладный паренёк, неторопливо сдержанный и серьёзный. Он со всеми здоровался, останавливаясь, коротко отвечал на вопросы о тяготах военной службы, интересовался у бабушек их здоровьем, но всеобщего праздника не получилось: история с набедокурившим бычком маячила на горизонте грозовой тучей. Поэтому застолье было немноголюдным и недолгим.

Суд, конечно же, вынес решение в пользу Фомичёва. Но, учтя бедственное материальное положение Жуйковых, постановил взыскивать с них ежемесячно такую мизерную сумму, что, похоже, выплачивать свой долг они будут ещё очень долго. Так долго, что, по словам моей соседки, их внучок Ванечка успеет окончательно вырасти и отслужить в армии срочную.

– Может, к тому времени, – шутили в деревне, – Жуйковы другого бычка откормят, если, конечно, будут как следует к дереву привязывать…

Игорь ГАМАЮНОВ, ВЛАДИМИРСКАЯ ОБЛАСТЬ

Код для вставки в блог или livejournal.com:

45

Неоплаченный долг 45

Это происшествие, мелкое по городским масштабам, здесь, в деревне, разрослось до размеров душераздирающей драмы.

2010-09-15 / Игорь ГАМАЮНОВ 46

открыть 45

КОД ССЫЛКИ:

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 2,7 Проголосовало: 3 чел. 12345

Комментарии: 16.09.2010 11:21:19 - Maks Petrov пишет:

коровье взмыкивание

... "врывалось коровье взмыкивание" - это сильно! Браво, Литературка!