1880–1914

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1880–1914

Анархизм отрывается от рабочего движения

Теперь настало время проверить анархизм в действии, что приводит нас в канун XX века. Либертарные идеи, безусловно, сыграли определенную роль в революциях XIX века, но не самостоятельную. Прудон сформировал негативное мнение о революции 1848 г. еще до ее начала. Он критиковал ее как политическую революцию, как буржуазную ловушку, и, в самом деле, большинство из этого было правдой. Более того, если верить Прудону, она была неуместной, а использование баррикад и уличных столкновений — устаревшим, ибо сам он мечтал о другом, спокойном пути к победе: мютюэлистском коллективизме. Что касается Парижской Коммуны, то, несмотря на то, что она спонтанно откололась от «традиционной государственнической централизации», она была продуктом «компромисса», как заметил Анри Лефевр, неким «единым фронтом» между прудонистами и бакунистами, с одной стороны, и якобинцами и бланкистами, с другой. Революция была «смелым, ясно выраженным отрицанием государства», но Бакунину пришлось признать, что анархисты из Интернационала были «ничтожным меньшинством» в ее рядах.

Однако благодаря деятельности Бакунина анархизм удалось привить массовому движению пролетарского, антиполитического и интернационалистского характера — Первому Интернационалу. Но примерно около 1880 г. анархисты начинают высмеивать «робкий Интернационал первого периода» и стремятся создать на его месте то, что Малатеста в 1884 г. описал как «воинственный Интернационал», который был бы коммунистическим, анархическим, антирелигиозным, революционным и антипарламентским в одно и то же время. Это пугало оказалось очень хрупким: анархизм вырывал себя из рабочего движения, в результате чего он захирел и погряз в сектантстве и активизме меньшинства.

Чем был вызван этот упадок? Одной из его причин явилось ускоренное промышленное развитие и быстрое завоевание пролетариатом политических прав, что сделало рабочих более восприимчивыми к парламентскому реформизму. Отсюда — захват международного рабочего движения политиканской, ориентированной на участие в выборах, реформистской социал-демократией, стремящейся не к социальной революции, а к легальному завоеванию буржуазного государства и к удовлетворению сиюминутных требований.

Анархисты, оказавшись слабым меньшинством, отказались от мысли бороться внутри широкого рабочего движения. Под предлогом сохранения чистоты доктрины, в которой сочетание утопических предвосхищений и ностальгических обращений к «золотому веку» теперь было широко распространено, Кропоткин, Малатеста и их друзья отвернулись от пути, начертанного Бакуниным. Они упрекали анархистскую литературу и самого Бакунина в том, что те слишком «пропитались марксизмом». Они замкнулись на себе. Они сорганизовались в небольшие группки прямого действия, в которые полиция без затруднений засылала своих информаторов.

После отхода Бакунина от дел и последовавшей вскоре после этого смертью, начиная с 1876 г. в анархизм проник химерический и авантюристический вирус. На конгрессе в Берне был брошен лозунг «пропаганды действием». Первый наглядный урок был преподан Кафиеро и Малатестой. 5 апреля 1877 г. под их руководством около тридцати вооруженных активистов внезапно сошли с гор в итальянском местечке Беневенто, сожгли коммунальные архивы небольшого села, раздали неимущим содержимое кассы сборщика налогов, совершили попытку установить «либертарный коммунизм» в миниатюре, сельский и инфантильный, и, в конце концов, преследуемые, затравленные, окоченевшие от холода, сдались без сопротивления.

Три года спустя, 25 декабря 1880 г., Кропоткин взывал в своей газете «Le Revolte» («Бунтовщик»): «Постоянный бунт словом, в печати, кинжалом, ружьём, динамитом (…) — все для нас приемлемо, что вне законности». От «пропаганды действием» до индивидуальных покушений оставался один шаг. И вскоре он был сделан.

Если отступничество рабочего класса было одной из причин, по которой анархисты обратились к терроризму, то «пропаганда действием», со своей стороны, способствовала, в некоторой степени, пробуждению усыпленных рабочих. Как утверждает Робер Лузон в статье, напечатанной в газете «Revolution Proletarienne» в ноябре 1937 г., пропаганда действием была «ударом гонга, вырвавшим французский пролетариат из состояния прострации, в которое погрузили его резня Коммуны, прелюдией к основанию ВКТ[60] и массового синдикального движения 1900–1910 гг.». Это несколько оптимистичное утверждение, поправляющее или дополняющее[61] свидетельство Фернана Пеллутье[62], молодого анархиста, перешедшего в революционный синдикализм: по его мнению, использование динамита отвратило рабочих, в значительной степени разочарованных парламентским социализмом, от исповедания либертарного социализма; никто из них не осмеливался объявить себя анархистом из страха показаться сторонником обособленного, индивидуального бунта в ущерб коллективному действию.

Сочетание бомбы и кропоткинских утопий дало социал-демократам оружие, которое они охотно использовали против анархистов.

Социал-демократы осуждают анархистов

В течение многих лет социалистическое рабочее движение делилось на два непримиримых лагеря: в то время как анархизм скатывался одновременно к терроризму и ожиданию тысячелетнего царства, политическое движение, причислявшее себя, более или менее жульнически, к марксизму, погрязало в «парламентском кретинизме». Как напоминает позднее ставший синдикалистом анархист Пьер Монат,[63] «революционный дух во Франции умирал (…) с каждым годом. Революционность Геда (…) существовала лишь на словах или, пуще того, была лишь избирательной и парламентской; революционность Жореса шла куда дальше: она была просто-напросто, и к тому же неприкрыто, министерской и правительственной». Во Франции разрыв между анархистами и социалистами начался, когда в 1880 г. на Гаврском конгрессе зарождающаяся Рабочая партия активно занялась избирательной деятельностью.

В 1889 г. в Париже социал-демократы разных стран решили возродить после долгого перерыва практику международных социалистических конгрессов, открыв тем самым путь к созданию Второго Интернационала. Некоторые анархисты сочли своим долгом участие в них. Их присутствие вызывало острые столкновения и инциденты. Социал-демократы, бывшие в большинстве, подавляли любые возражения со стороны своих противников. На Брюссельском конгрессе в 1891 г. анархисты были изгнаны под шиканье и свист. Но значительная часть английских, голландских, итальянских рабочих депутатов-реформистов также ушла со съезда в знак протеста. На следующем съезде, состоявшемся в Цюрихе в 1893 г., социал-демократы заявили, что отныне будут допускать на съезды, кроме профсоюзных организаций, лишь те социалистические партии и группировки, которые признают необходимость «политической борьбы», то есть борьбы за свержение буржуазной власти путем избирательных бюллетеней.

На Лондонском съезде в 1896 г. несколько французских и итальянских анархистов обошли это исключающее условие, придя в качестве делегатов от профсоюзов. Это вовсе не было военной хитростью: анархисты, как мы увидим далее, только что встали на путь реальности; они вступили в синдикальное движение. Но когда один из них, Поль Делесаль, попытался подняться на трибуну, его грубо сбросили вниз с лестницы, и он даже поранился. Жорес обвинил анархистов в том, что они превратили синдикаты в революционные и анархистские группировки и дезорганизовали их, равно как пришли дезорганизовать съезд, «принеся тем самым большую пользу буржуазной реакции».

На этом конгрессе лидеры немецких социал-демократов, убежденные сторонники участия в выборах, Вильгельм Либкнехт[64] и Август Бебель, показали себя непримиримыми противниками анархистов, так же, как это случилось ранее в Первом Интернационале. При поддержке Элеоноры Эвелинг, дочери Маркса, считавшей анархистов «сумасшедшими», они провели свои решения и постановили исключить участие во всех будущих конгрессах всех, каких бы то ни было, «антипарламентариев».

Позднее в работе «Государство и революция» Ленин протянул анархистам букет, в котором розы прикрывали шипы, отдавая им должное перед социал-демократами. Он упрекал последних в том, что они «оставили анархистам монополию критики парламентаризма» и обозвали эту критику «анархистской». Нет ничего удивительного в том, что пролетариат парламентских стран, которому надоели и опротивели такие социалисты, все более и более переносил свои симпатии на анархизм. Социал-демократы приписывали анархистам любую попытку сломать хребет буржуазному государству. Анархисты «метко» указали «на оппортунистский характер идей о государстве, исповедуемых большинством социалистических партий».

Маркс, опять же, по мнению Ленина, согласен с Прудоном в том, что оба они стоят за «ломку нынешней государственной машины». «Эту аналогию между марксизмом и анархизмом Прудона и Бакунина оппортунисты не желают видеть». Социал-демократы затеяли дискуссию с анархистами «немарксистским» образом. Их критика анархизма сводится к чисто буржуазной банальности: «Мы признаем государство, а анархисты — нет!» Таким образом анархисты находятся в выгодном положении и могут ответить этой социал-демократии, что она отступает от своего долга, заключающегося в революционном воспитании рабочих. Ленин бичует антианархистскую брошюру русского социал-демократа Плеханова,[65] «крайне несправедливую к анархистам», «софистическую», «полную грубых рассуждений, стремящихся доказать, что нет разницы между анархистом и бандитом».

Анархисты в профсоюзах

В 1890-е гг. анархисты зашли в тупик. Оторванные от мира рабочих, монополизированного социал-демократами, они замыкались в маленьких сектах, запирались в неприступных башнях из слоновой кости, бесконечно пережевывая положения все более нереалистической идеологии или же совершали и поддерживали индивидуальные акты террора, все больше подвергаясь репрессиям и преследованиям.

Кропоткин одним из первых раскаялся и признал тщетность и бесплодность «пропаганды действием». В 1890 г. он утверждал в серии статей, «что надо быть с народом, который требует не отдельного действия, а присутствия людей действия в своих рядах». Он предостерегает от «иллюзии, что можно победить коалиции эксплуататоров с помощью нескольких килограммов взрывчатки». Он проповедует возврат к массовому синдикализму, зародышем и распространителем которого был Первый Интернационал: «громадный союз, объединяющий миллионы пролетариев».

Для того чтобы оторвать рабочие массы от одурачивающих их мнимых социалистов, анархисты считали своим насущным долгом проникновение в профсоюзы. В статье «Анархизм и рабочие профсоюзы», опубликованной в 1895 г. в анархистском еженедельнике «Les Temps nouveaux» («Новые времена»), Фернан Пеллутье излагает новую тактику. Анархизм прекрасно может обойтись без динамита, он должен идти в массы для того, чтобы распространять в самых широких кругах анархистские идеи, а также чтобы вырвать синдикальное движение из узкого круга корпоративной системы, в которой оно до сих пор прозябало. Профсоюз должен стать «практической школой анархизма». Разве эта лаборатория экономической борьбы, оторванная от предвыборного соперничества и управляемая анархически, не является организацией одновременно революционной и либертарной, единственной, способной уравновесить и уничтожить пагубное влияние социал-демократических политиков? Пеллутье связывал рабочие профсоюзы с либертарным коммунистическим обществом, остающимся конечной целью анархистов: «В день, когда разразится революция, не выступят ли они в качестве почти либертарной организации, готовой сместить существующий порядок и фактически уничтожить политическую власть, организации, каждая из частей которой контролирует средства производства, управляет своими делами, управляет сама собой со свободного согласия ее членов?»

Позднее, на международном анархистском конгрессе в 1907 г., Пьер Монат заявил: «Синдикализм (…) открывает анархизму, слишком долго замкнутому в себе, новые перспективы и надежды». С одной стороны, «синдикализм (…) вернул анархизму чувство его рабочего происхождения, а с другой стороны, немало способствовал популяризации идеи прямого действия и направлению рабочего движения на революционный путь». На том же съезде, после довольно бурной дискуссии, была принята обобщающая резолюция, начинающаяся следующим принципиальным заявлением: «Международный анархический конгресс рассматривает синдикаты одновременно как боевые организации в классовой борьбе за улучшение условий труда и как союзы производителей, способные послужить преобразованию капиталистического общества в анархическое коммунистическое общество».

Но не без труда силились анархо-синдикалисты направить либертарное движение по новому, избранному ими пути. Сторонники анархической «чистоты» питали к синдикалистскому движению сильное недоверие. Они упрекали его за то, что оно слишком приземленно, слишком практично. Они обвиняли его в том, что ему нравится пребывать в капиталистическом обществе, что оно является его неотъемлемой частью, замыкается на сиюминутных требованиях. Они оспаривали его притязание на то, что оно сможет само разрешить социальную проблему. На конгрессе 1907 г. Малатеста, резко возражая Монату, утверждал, что для анархистов рабочее движение есть средство, но не цель: «Синдикализм есть, и всегда будет, лишь законническим и консервативным движением без какой либо иной достижимой цели кроме улучшения условий труда (да и то под вопросом!)» Будучи ослеплено преследованием сиюминутных выгод и преимуществ, синдикальное движение отвлекает рабочих от последней и решительной борьбы: «Рабочих надо не столько призывать к прекращению работы, сколько к ее продолжению, но на свой собственный счет». И, наконец, Малатеста предостерегает от консерватизма профсоюзной бюрократии: «В рабочем движении бюрократ и чиновник представляют собой опасность, сравнимую лишь с парламентаризмом. Анархист, согласившийся стать освобожденным работником и получать зарплату от синдиката, потерян для анархизма».

На это Монат возражал, что синдикальное движение, как любая человеческая деятельность, безусловно, не лишено недостатков: «Я вовсе не собираюсь их скрывать, поскольку считаю, что лучше, чтобы они всегда были на виду, чтобы можно было на них реагировать». Он признавал, что профсоюзный бюрократизм вызывал жесткую, зачастую оправданную критику. Но он возражал против упрека в намерении принести анархизм и революцию в жертву синдикализму: «Как и для всех, собравшихся здесь, анархизм есть наша конечная цель. Но, поскольку времена изменились, мы также изменили нашу концепцию движения и революции (…). Если бы вместо того, чтобы высокомерно критиковать прошлые, настоящие и даже будущие пороки синдикализма, анархисты плотнее занимались своей деятельностью, любая возможная опасность для синдикализма была бы навсегда предотвращена».

Яростный гнев сектантов от анархизма не был совсем уж беспочвенным. Но та разновидность синдикатов, которую они осуждали и отвергали, принадлежала уже минувшей эпохе: синдикаты, вначале чисто и узко корпоративные, а затем идущие на поводу у социал-демократических политиков, распространились во Франции за годы, последовавшие за подавлением Коммуны. Синдикализм же классовой борьбы, возрожденный проникновением в него анархо-синдикалистов, представлял для «чистых» анархистов другое неудобство: он якобы формировал свою собственную идеологию, был «самодостаточным». Его наиболее яркий представитель, Эмиль Пуже,[66] утверждал: «Превосходство синдиката над прочими формами объединения личностей заключается в том, что в нем дело частичных улучшений и более решительное дело социального преобразования ведутся одновременно и параллельно. Именно потому, что синдикат отвечает этому двойному стремлению (…), нимало не принося настоящее в жертву будущему, а будущее — настоящему, именно поэтому синдикат предстает как объединение par excellence».

Стремление нового синдикализма утвердить и сохранить свою «независимость», заявленное в знаменитой хартии, принятой в 1906 г. на конгрессе ВКТ в Амьене, было в гораздо меньшей степени направлено против анархистов, а в большей степени пыталось сбросить опеку буржуазной демократии и ее представителя в рабочем движении: социал-демократии. Кроме этого новый синдикализм желал сохранить спаянность синдикального движения в связи с размножением соперничающих с ним политических сект, существовавших во Франции до эпохи «социалистического единства». Из работы Прудона «О политической способности рабочих классов», являвшейся для них Библией, революционные синдикалисты почерпнули, в частности, идею «отделения»: став отдельным классом, пролетариат должен отказаться от всякой поддержки противостоящего ему класса.

Некоторые анархисты, тем не менее, были шокированы тем, что рабочий синдикализм хотел обойтись и без их покровительства. «В корне ложная доктрина, — восклицает Малатеста, — угрожающая самому существованию анархизма». Ему вторит Жан Грав:[67] «Синдикализм может — и должен — быть самодостаточным в своей борьбе против хозяйской эксплуатации, но не может притязать на то, что один он может разрешить социальную проблему». Он «был в меньшей степени самодостаточным, когда потребовалось, чтобы понимание того, чем он является, каким он должен быть и что должен делать, пришло к нему извне».

Несмотря на подобные упреки и обвинения и благодаря революционной закваске, привнесенной в него анархистами, обращенными в синдикализм, синдикалистское движение во Франции, как и в других латинских странах, стало в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, силой, с которой приходилось считаться не только буржуазии, правительству, но и социал-демократическим политикам, потерявшим отныне в значительной степени контроль над рабочим движением. Философ Жорж Сорель[68] считал такое вхождение анархистов в синдикаты одним из величайших событий своего времени. Анархистская доктрина растворилась в движении масс, но для того, чтобы вновь обрести себя в новых формах и закалиться.

Либертарное движение было отныне пропитано и насыщено слившимися анархистской и синдикалистской идеями. Французская ВКТ вплоть до 1914 г. являлась эфемерным продуктом такого синтеза. Но наиболее совершенным и наиболее долговечным его результатом была испанская Национальная конфедерация труда (НКТ), основанная в 1910 г., благодаря распаду радикальной партии политика Александра Леру. Один из глашатаев испанского анархо-синдикализма, Диего Абад де Сантильян, не преминул воздать должное Фернану Пеллутье, Эмилю Пуже и другим анархистам, понявшим необходимость распространять свои идеи, в первую очередь, в экономических организациях пролетариата.