Экс-капиталист
Экс-капиталист
Я пил чай со своим знакомым из провинции, коренным русским, который до революции был владельцем фабрики кожевенных изделий и работал в тесном контакте с кожевенным заводом своего дяди. Он познакомил меня с тем, что произошло в его семье. Его дядя начал свое дело с небольшим капиталом. Во время войны он обогатился настолько, что купил в собственность завод, в котором раньше был лишь участником. История его жизни со времени Октябрьской революции — поучительный пример того, как в России теория воплощается в практику.
Во время первой революции, т. е. с марта по октябрь 1917 года, он вел упорную борьбу против своих рабочих и был одним из основателей совета промышленников, которые ставили своей целью привести к крушению стремления рабочих Советов. Этот совет промышленников прекратил свое существование с момента Октябрьской революции. «Дядя внимательно следил за газетами, и ему стало ясно, что всякое сопротивление безнадежно. Тогда он решил сделать все от него зависящее, чтобы не потерять окончательно своего предприятия».
Он собрал своих рабочих и предложил им организовать артель и взять в свои руки ведение дел завода. Каждый рабочий должен был внести тысячу рублей на образование оборотного капитала. Конечно, ни у одного из рабочих не оказалось тысячи рублей, дядя предложил им внести за них деньги с тем условием, что деньги будут позже ему возвращены. Он и не рассчитывал, конечно, на возвращение долга, но надеялся сохранить таким образом контроль над кожевенным заводом.
«Долгое время дела шли гладко. Был избран заводской комитет. Дядя был избран председателем, я — товарищем председателя, кроме нас, были выбраны трое рабочих. Таким образом мы до сих пор ведем дела. Дядя получает 1 500 руб. в месяц, я — 1 000 и бухгалтер тоже 1 000. Единственное затруднение состоит в том, что рабочие смотрят на дядю, как на хозяина, и это может стать опасным при малейшем осложнении.
Скоро настали неприятности. Имущие классы должны были внести большой налог. Мой дядюшка предусмотрительно перестал быть собственником. Он уступил свой дом заводу, и сам занял только несколько комнат, как председатель заводского комитета«.
Он действительно был не в состоянии платить, когда представители райсовета заявили ему, что он обложен налогом в 60 000 руб. Он объяснил им положение дел. Племянник присутствовал при этом и поддерживал точку зрения дяди. После этого представитель Совета вынул какую-то бумагу, прочел ее и сказал: «Вы тоже обложены налогом в 20 000 руб., пожалуйста, оденьтесь».
Это означало, что они арестованы. Племянник ответил, что у него есть только 5 000 руб., что он их отдаст, но что больше у него ничего нет. Достаточно ли с них этого?
— Прекрасно, — сказал представитель Совета. — Принесите их.
Племянник принес деньги.
— Одевайтесь.
— Но вы согласились, чтобы я внес 5 000 руб.
— Это единственный способ общаться с людьми, подобными вам. Мы согласны, что ваше положение затруднительно, но мы думаем, что вы как-нибудь выкрутитесь. Совет приказал нам либо принести весь налог, либо привести тех, кто отказывается платить, в противном случае нас самих посадят в тюрьму. Вы ведь не можете ожидать, чтобы мы из жалости к вам согласились сесть в тюрьму? Одевайтесь и следуйте за нами.
Они пошли. В милиции их посадили в комнату, у которой окна были с железными решетками, где к ним скоро присоединились остальные богачи города. Все были глубоко возмущены. Некоторые из них были возмущены дядей, который к происходящему относился спокойно. Дядя же беспокоился только об одном: что будет с заводом и его кожами в то время как мы оба сидим под замком.
К собранной таким образом в маленькой комнатке милиции буржуазии пришли жены. Они подошли к окнам и разговаривали с мужьями. Мой рассказчик был неженат; чтобы не остаться одиноким, он послал извещение об аресте двум-трем своим друзьям. Поднялся ужасный шум, в конце концов, представитель милиции выбежал на улицу и арестовал одну из женщин. Когда же она распахнула свою шаль, он был очень смущен, узнав в арестованной хозяйку дома, в котором жил. Он дал ей возможность скрыться. До самой темноты продолжались разнообразные разговоры между богатыми людьми, их женами и друзьями, которые, как стая ворон, облепили окна. На следующий день в милицию явились рабочие завода и доказали, что дядя, действительно, перестал быть членом имущих классов, что он им необходим как председатель заводского комитета и что они готовы выкупить его, заплатив из заводских денег половину налога. Сам дядя собрал 30 000 руб., завод дал столько же, и его отпустили. Ему выдали свидетельство, что он больше не эксплуататор и не собственник, что поэтому он в дальнейшем освобождается от налогов, так же, как и все рабочие. Племянника тоже освободили под тем предлогом, что он необходим для ведения дел завода.
Я спросил его, как обстоит дело теперь.
— Довольно хорошо, — ответил он, — только дядя огорчается, так как рабочие до сих пор зовут его «хозяином». Всем же остальным он доволен, так как он уговорил рабочих отложить большую часть прибыли для того, чтобы расширить дело и выстроить новый заводской флигель.
— А как работают рабочие?
— Мы, правда, думали, что они будут работать лучше, когда завод будет принадлежать им, но, кажется, дело обстоит не так. Разница, во всяком случае, мало заметна.
— Значит, они работают хуже?
— Нет, и этого нельзя сказать.
Я попробовал его расспросить о его политических взглядах. Прошлым летом он утверждал, что Советское правительство не продержится больше двух-трех месяцев. Он заранее радовался его падению. За это время его симпатии к правительству не увеличились, но он боялся войны и еще больше ее ужасных последствий. Меня поразила его странная гордость тем, что русская республика приближается к своим прежним границам.
— Раньше никто не думал, что Красная армия может что-либо сделать, — сказал он, — конечно, нечего ожидать от этого правительства, но оно смотрит за порядком, при таких условиях можно работать и постепенно налаживать дело.
Было смешно наблюдать, что он одновременно ругал революцию и осведомлялся боязливо о том, прошла ли опасность и не могут ли возникнуть опять новые беспорядки.
Так как я знал, что в провинции происходили ужасные бесчинства, то я спросил его, как в их районе проявлял себя красный террор, который последовал за покушением на жизнь Ленина. Он стал смеяться: «Мы отделались очень легко. Произошло только следующее: у богатой купеческой вдовы был большой дом, полный всякого рода вещами, прекрасными ножами, вилками, одним словом, дом — полная чаша. У нее было, например, двадцать два самовара разной величины, это был типичный купеческий дом. У нее было столько скатертей, что она не могла бы их употребить все, проживи она хоть до ста лет. Однажды, в начале прошлого лета, к ней пришли и сказали, что ее дом нужен и что она должна выехать. Два дня она бегала повсюду в надежде изменить решение. Но когда она убедилась, что ничего добиться не может, то сложила все, что у нее было: самовары, ножи, вилки, сервизы, белье, пальто (у нее было больше дюжины шуб) и т. п. на чердак, заперла, запечатала и просила председателя Совета прийти и наложить свою печать. Все происходило так мирно, что председатель поставил у дверей часового, чтобы не сорвали печать. Скоро появились сведения о красном терроре в Петрограде и Москве. Совет устроил заседание и решил действовать. Но так как отношения между всеми нами были слишком хороши, то они не решались причинить кому-нибудь настоящее зло. Тут вдруг вспомнили о чердаке бедной Марии Николаевны. Сорвали печати и вытащили оттуда кухонную посуду, ножи, вилки, тарелки, мебель, двадцать два самовара, шубы, погрузили все это на телеги, повезли в Совет и там объявили все вещи национальной собственностью. Неделю или две позже праздновали свадьбу дочери одного из членов Совета, и неизвестно как, но на столе очутились ножи и вилки, а самоваров оказалось столько, что можно было угостить чаем сто человек».