4

4

Приведу один интересный документ полувековой давности:

«1. Во всех колхозах строго соблюдать трудовую дисциплину, ранее учреждённые общими собраниями правила внутреннего распорядка и нормы выработки, беспрекословно выполнять приказания председателей и бригадиров, направленные на пользу работы в колхозах.

2. На работу выходить всем безоговорочно, в том числе служащим, единоличникам и беженцам, работать доброкачественно…

3. Бригадирам и счетоводам строго ежедневно учитывать работу каждого в отдельности лица и записывать выработанные трудодни.

4. Подготовку почвы к осеннему севу и проведение осеннего сева производить строго коллективно.

5. Распределение всего собранного урожая… года производить только по выработанным трудодням, о чем будет дано отдельное распоряжение.

6. Строго соблюдать неприкосновенность от посягательства к расхищению государственного, колхозного… и личного имущества частных лиц».

«Ну и что тут интересного, — скажете вы, — заурядный документ сталинской администрации». И ошибётесь. Перед вами приказ гитлеровских оккупационных властей по районам Смоленской области, отданный в июле 1941 года.

А вот похожее на предыдущий приказ распоряжение военной комендатуры, изданное в августе 1941 года, но уже по Витебской области (орфография и пунктуация оригинала):

«В целях своевременной уборки сенокоса и хлебов приказываю:

1. Уборку и обмолот хлебов производить существовавшим до сего времени порядком, т. е. коллективно. В тех сельских обществах, где урожай разделён на корню, сжатый хлеб свезти в общественные склады Руководство уборкой возлагается на председателей колхозов, указания и распоряжения которых для каждого члена общества обязательны. Невыход на работу без уважительных причин будет рассматриваться как противодействие командованию германской армии со всеми вытекающими последствиями. К уборке хлебов привлекать всех единоличников, насчитывая им трудодни».

Из сходства двух приведённых документов видно, что трогательная забота гитлеровцев о колхозах, их председателях и даже трудоднях, — не отсебятина какого-то свихнувшегося штурмбанфюрера, а единая политика, проводившаяся Берлином во всех оккупированных районах Советского Союза. Как свидетельствуют историки, всякая попытка ликвидировать колхозы пресекалась самыми «жёсткими мерами». Сохранялась прежняя структура руководства колхозами и совхозами.

Труд в колхозе при гитлеровцах был обязательным. «Все трудоспособные с четырнадцатилетнего возраста работали по 11–12 часов в сутки, — пишет Н. И. Синицына. — Каждый обязан был выработать 20–25 трудодней в месяц. «Общинников», не выработавших 20 трудодней, по распоряжению старосты и немецкого коменданта увозили на биржу труда для отправки в Германию или сажали в концлагеря». Для колхозников это не было новинкой, ибо двумя годами раньше, в 1939-м. советская власть установила для них обязательный минимум трудодней, за невыполнение которого карали не менее жестоко, чем при немцах. Мало чем от сталинских порядков отличалось и отоваривание трудодня: немцы выдавали крестьянам по 8 —11 килограммов хлеба в месяц на трудоспособного, выработавшего норму. В пайке были обычно ячмень, овёс, просо. Такими методами фашистам в 1942 и 1943 годах удавалось ежегодно выжимать из советских крестьян по 4,1–4,2 миллиона тонн зерна и 1,1 миллиона тонн мяса. Советские историки Н. И. Синицына и Б. Р. Томин сообщают, что по этому поводу говорили крестьяне: «Хитрую политику гитлеровцев может каждый дурак разгадать: им нужен колхоз для того, чтобы лучше грабить нашего брата, так как поодиночке они сделать этого не в состоянии».

Ну что ж, крестьяне абсолютно правы. При этом они могли бы ещё и добавить, что «хитрая политика гитлеровцев» мало чем отличалась от «хитрой политики сталинцев»: просто оккупанты по достоинству оценили свойство квазиобщин- колхозов служить помпой, перекачивающей народные богатства в карман грабителя-государства (безразлично, чужеземного или своего, «родного»). Наложив на собственный народ колониальную кабалу, подобную кабале в голландской Ост-Индии, сталинизм выступил как «внутренний оккупант» и при этом создал систему, вполне пригодную и для оккупанта внешнего. По замыслу создателя колхозов, изъятия в виде обязательных поставок зерна государству производились безотносительно как к материальным издержкам производства, так и к фонду жизненных средств производителей-колхозников. То есть в значительной степени госпоставки шли за счёт необходимого продукта. Именно по этой причине в 1930 году по сравнению с 1928-м советский экспорт зерна увеличился чуть ли не в 50 раз. Древнеегипетские квазиобщины, «госхозы» Шумера, колониальные плантации голландской Ост- Индии, колхозы при Сталине и при Гитлере не просто сходные, а совершенно идентичные «азиатскому» способу производства структуры. Государственная собственность, основанная на редистрибуции, — одна из наиболее древних форм собственности, форма докапиталистическая, а не посткапиталистическая, как нас учили в школе. Она вырастает напрямую из собственности общинной и появляется задолго до основанной на рынке частной собственности. Попросту говоря, наши колхозы — реликт глубокой-преглубокой древности. Оттого, что в 1941 году одни хозяева сменились другими, трагическая история колхозов обрела гротескные формы. Порой все начинало походить на фарс с переодеванием. Итак, гитлеровцы — «защитники колхозной собственности». Ну, а коммунисты? Коммунисты убеждали крестьян разбирать по домам колхозный скот, инвентарь, продукты, при уборке колхозного урожая распределять его между собой и прятать. В общем, вели себя, как заправские «кулаки и подкулачники» в 1929–1930 годах. И это люди, свято соблюдавшие «закон о трёх колосках» — принятое в августе 1932 года правительственное постановление о защите колхозной собственности. Напомню его содержание: «В качестве меры судебной репрессии за хищения (воровство) колхозного и кооперативного имущества — расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет». За первые же четыре месяца после принятия указа было осуждено свыше 50 тысяч человек, а к середине тридцатых годов, по некоторым оценкам, в заключении находилось уже более 3,5 миллиона бывших крестьян — семь из каждых десяти лагерников. И вот теперь, в 1941-м, защитники колхозной собственности будто сменили идеологию. И немудрено: созданный ими инструмент грабежа оказался в руках у «конкурирующей фирмы». Зато прислужники гитлеровцев заделались ярыми ревнителями колхозного строя. Алесь Адамович свидетельствует: «Я сам слышал, как полицай орал на крестьян: «Кулацкое семя!»

Вместе с «коллективистской идеологией» и колхозным строем гитлеровские оккупанты были вынуждены перенять и весь сопутствующий им бардак и прочие родимые атрибуты, как-то: производственные совещания, планы сельхозработ и сдачи продукции, сетования селькоров местных газет на обычное колхозное разгильдяйство в выражениях и газетных штампах, ничуть не изменившихся после оккупации. Ну как тут не вспомнить описание Марксом индийских сельских общин: могут меняться династии и иностранные поработители, но ничего не меняется в этих общинах — основе «азиатского» способа производства; те же старосты, те же границы, те же порядки, даже те же названия¹. Слава Богу, мы все-таки не колониальная Индия, индуистский принцип «ахимсы» (непротивления злу насилием), несмотря на все старания Льва Толстого, не столь уж глубоко в нас сидит. Так что при всей своей тихости иногда мы можем быть очень даже буйными — вот и устроили немцам партизанскую войну Все-таки с иностранными кровопийцами воевать как-то проще, нежели со своими, единокровными. «Свои» не то нам как-то ближе, что ли, не то просто ничего у нас не получается с ними — в 1929–1930 годах попробовали было сопротивляться, так кровью захлебнулись. Сопротивление же гитлеровским оккупантам тоже приобрело антиколхозную окраску. Свидетельствует Алесь Адамович: «Как самозабвенно лгали мы, партизаны, себе и несчастным бабам, колхозникам, которых фашисты жгли, убивали за помощь нам, «сталинским бандитам»: зато колхозов уже не будет! И все будет не так, как до войны!» Но пока шла партизанская война, колхозы, ставшие из сталинских гитлеровскими, функционировали по тем же законам. Полистаем страницы книги В М. Гриднева «Борьба крестьянства оккупированных областей РСФСР против немецко-фашистской оккупационной политики. 1941–1944». Вот в доказательство провала «колхозной» политики гитлеровцев автор приводит цитаты из газеты оккупантов «Новый путь» (хорошо названьице — в русле традиций!), живописующей беспризорность колхозного инвентаря, отвратительное отношение колхозников к скоту, который «утопает в грязи», «мёрзнет в полуразрушенных сараях».

Селькор газеты предлагает привлекать к ответственности лиц, виновных в плохом состоянии дел в хозяйствах. Далее он же сообщает о недостатке фуража и семян.

В марте 1942 года новые власти отмечали «слабый обмолот зерновых культур», «затягивание своевременного выполнения» сдачи зерна и «засыпки семфонда». А вот в апреле 1942 года сельскохозяйственное военное управление «Вико Крым» созывает совещание специалистов животноводства и пытается выяснить причины отставания этой отрасли. В результате дебатов решили «обратить внимание на максимальное развитие животноводства…». Формулировка этого мудрого решения вполне могла бы украсить одно из не столь давних выступлений Е. К. Лигачева. В общем, ничто не ново под луной. Хозяева меняются, колхозные же проблемы неизменны. Калейдоскоп сообщений с «сельскохозяйственного фронта» за 1942 год (имеется в виду территория, оккупированная немцами): план весеннего сева сорван; затягиваются уборка и обмолот зерновых культур (ну совсем как в день написания этих строк, осенью 1990 года!); опоздали с подъёмом зяби; тормозятся заготовки сена. Автор советской монографии, из которой взяты эти факты, с гордостью резюмирует: «Захватчикам не удалось заставить крестьян полностью выполнить их указания, несмотря на угрозы и репрессии. Сельские труженики проявляли твёрдость и мужество, подчас настоящий героизм». Что ж, это вполне понятно: сопротивлялись захватчикам. Непонятно вот только, почему и после освобождения от немецких оккупантов колхозники продолжают проявлять «твёрдость, мужество и настоящий героизм» в деле срыва продовольственной программы? Почему рост капитальных вложений в колхозы сопровождается застоем или даже падением производства? (Мы получаем в сельском хозяйстве один рубль, вкладывая 5 рублей 29 копеек. Ответ, я думаю, ясен: да потому, что оккупация и колониальная эксплуатация села продолжаются. «Оккупанты» свои, единокровные, но методы все те же: внетоварное принудительно-силовое изъятие продукции, все та же «азиатская» редистрибуция: сгрести все в один «общак», наполовину сгноить и порастерять, а что останется — «распределить». Вот и продолжается тихая, но упорная «партизанская» война селян против чиновничьей оккупации. На протяжении 60 лет существования колхозного строя власти предержащие, уверенные в своих силах, с этой позицией крестьянства не считались. Поначалу так же поступали и немецкие оккупанты — пока одерживали победы. В 1941–1942 годах они использовали колхозы как пресс, выдавливающий из крестьянства все, что можно, и ещё сверх того. Но когда победа в войне стала все больше напоминать зыбкий мираж, оказалось, что с крестьянством нужно считаться. В условиях временного равновесия сил на фронтах позиция крестьянства могла оказаться решающим фактором. Гитлеровцы начали заигрывать с мужиком, в их аграрной политике все громче зазвучали столыпинские мотивы. А. Розенберг объявил колхозный строй ликвидированным и провозгласил установление крестьянской частной собственности на землю. Осуществить эту программу до конца оккупанты так и не успели. 3 июня 1943 года была объявлена «Декларация германского правительства о частной собственности крестьян на землю», провозгласившая, что «земля, которая была отведена крестьянам для постоянного единоличного пользования, признается частной собственностью этих крестьян». Западные историки утверждают, что немцы допустили ошибку, не сделав этого ещё летом 1941 года: тогда, дескать, партизанской войной на оккупированной территории и не пахло бы. Наши историки этот тезис, естественно, отвергают. Скорее всего, они правы, ибо одно дело — аграрная политика собственного правительства и совсем другое — оккупационных властей. Народ, присуждённый захватчиками к уничтожению, вряд ли прельстился бы временными послаблениями и подачками — это, на мой взгляд, очевидно, и не об этом речь. Ясно и другое: колхозы воспринимались крестьянами как враждебное их интересам установление, и это отлично понимали как нацистские оккупанты, так и советские партизаны. Отсюда в борьбе за крестьянские симпатии — обещания с обеих сторон колхозы отменить.

Но вот война закончилась, и в деревне установилось то, что Владимир Дрозд назвал послевоенным «неолитом»: как бы оживают барельефы египетского Древнего царства — пахота на людях, каменные ступки и т. д. Есть и несущественные отличия от барельефных изображений — в упряжке не древнеегипетские мужики, а русские бабы и пашут они не мягкий наносный ил после нильского разлива, а нечернозёмные суглинки и подзолы. И общий фон несколько изменён: на горизонте вместо пирамид маячат металлургические комбинаты. Между этими комбинатами и пахотой на людях — связь причины и следствия. Та самая «индустриальная цивилизация», которая, по мнению Игоря Клямкина, отличала нас от стран «азиатского» способа производства, жила по законам собственной логики, производя машины, производящие машины, которые, в свою очередь, производили другие машины — главным образом танки, пушки, самолёты и прочие символы неизбывной державной мощи, служащей причиной патриотической гордости для нищего и голодного колхозника, объясняющей и оправдывающей тем самым его нищету и голод. Индустриальные комплексы, таким образом, выполняли те же самые религиозные функции, что и гигантские храмовые комплексы Древнего Египта, Шумера, Ангкорской и Инкской империй и прочих однотипных бюрократических деспотий. На дворе иное тысячелетие? Так ведь и идолы иные, с поправкой на прогресс человеческого разума. Так что неправы те, кто критикует нас за вне- исторический подход и прямолинейные аналогии, — разницу мы видим и учитываем. А что эта разница не столь уж велика — претензии не к нам. Неча, как говорится, на зеркало пенять…

Да, чуть не забыл: есть и ещё одна общая черта: как при храмовых комплексах древности кормилась огромная жреческая рать, точно так же множество дармоедов кормится при нашем индустриальном комплексе. Не знаю как вы, а я лично не вижу особого функционального отличия верховного жреца бога Ра от главы, скажем, Минчермета.

Прошло почти десять лет после войны, а исконно великорусские земли — то же самое, что Иль-де-Франс для Франции, — наше так называемое Нечерноземье пребывало все в той же позиции. Сейчас принято насмехаться над брежневским «литературным наследием». Но если не обращать внимания на более чем сомнительное авторство, а посмотреть в той же «Целине» на решение вопроса «что делать дальше» — интенсифицировать сельское хозяйство в старых земледельческих областях центральной России или же заняться экстенсивным расширением посевных площадей в Казахстане, — то увидим, как была сделана ещё одна роковая ошибка. Ошибка тем более непростительная, что была у нас возможность поучиться на чужом опыте. Ведь точно так же в 30-е годы ошиблись и американцы. Ошибка эта и выход, который нашли из неё американцы, чрезвычайно поучительны, ибо опровергают неорганический, механически-технократический взгляд на земледелие как на «фабрику зерна». Поэтому позволю себе привести отрывок из реферативного обзора книги австрийского автора Ганса Зедльмайра «Утрата середины»: «После того как в 1930-е годы выветривание и смывание сплошь распаханных плодородных земель в США достигло катастрофических размеров, американская администрация под напором крайней Необходимости приняла меры, в которых европейские наблюдатели усматривают возрождение средневекового подхода к земле и благотворный пример для европейцев, ещё зачумлённых техническими завоеваниями XIX века. (Среди центральноевропейских стран, по наблюдениям Зедльмайра, только Австрия благодаря упрямству и отсталости своих крестьян устояла против «благодеяний» сельскохозяйственной науки XIX века и сберегла свои земельные угодья: все полевые тропы, ручьи, межи сохранены и обсажены плотными рядами деревьев и кустарников, а участки, оберегаемые этими естественными оградами, обрабатываются с традиционной тщательностью.) В США перестали срывать неровности почвы; избегают при планировке участков прямых углов; в холмистой местности располагают поля террасами; вернулись к чересполосице, стараясь высевать узкими лентами рядом друг с другом по возможности разные культуры; закладывают живые изгороди и рощи посреди полей; подсевают по углам поля просо, сорго и подсолнечник для птиц и дичи; разводят бобра, чтобы он строил бесплатные плотины; перегораживают овраги и пускают в образовавшиеся водоёмы рыбу; ставят земляные дамбы в местах естественных стоков, дабы дождь и снег оставались там, где они выпали, и пополняли запасы подземных вод. Мечта инженеров американской Службы консервации почв — ландшафт, густо усеянный лесками, кустарником, живыми изгородями, мелкими водоёмами, прудами, с небольшими лесопильнями и ветряными двигателями, с использованием всех хозяйственных возможностей земли — словом, цитирует Зедльмайр немецкого сельскохозяйственного специалиста А. Зейферта, «настоящий староевропейский ландшафт, который мы сейчас пока продолжаем разрушать, потому что ещё не избавились от механистического духа XIX века» (книга написана в первой половине XX века. — Е. С.). Таким образом, сама жизнь может вызвать добрые перемены в обращении с землёй».

К сожалению, наша жизнь «добрых перемен в обращении с землёй» не вызвала. А ведь если бы мы учли американский опыт, запустелые ныне сельские районы России выглядели бы как райские уголки. Но при колхозной системе такое невозможно в принципе.