КРЫМСКИЙ УЗЕЛ. ПЕРСПЕКТИВЫ ХХI ВЕКА

КРЫМСКИЙ УЗЕЛ. ПЕРСПЕКТИВЫ ХХI ВЕКА

Есть магия календаря. В 1999 году очень трудно устоять перед искушением делать глобальные выводы и давать не менее глобальные прогнозы. Формального окончания столетия для этого. конечно же, мало, но в нашем случае действительно присутствует ощущение того, что известный этап политической истории полуострова завершен и мы стоим на пороге чего-то нового. Иллюзия ли это — покажет время. На первый взгляд, у нас есть основания для того, чтобы попытаться, так сказать, «подвести черту» под известным периодом нашей истории, ведь как бы то ни было — под главными темами «крымской повестки дня» уже поставлены точки. Итак:

Остался в прошлом драматический спор между Россией и Украиной за контроль над Черноморским флотом и его базой — Севастополем. В 1997 году президенты России и Украины Б. Ельцин и Л. Кучма подписали пакет соглашений, а также большой Договор, согласно которому Российская федерация подтвердила отсутствие территориальных претензий к Украине, а Украина согласилась с присутствием на ее территории российского военно-морского контингента. В сущности, им утверждается отказ России от Крыма (что было ясно с самого начала, несмотря на громогласные заявления российских патриотов). Украине заплатили Крымом за нахождение в политической и экономической орбите северной соседки (таким образом, осуществился придуманный автором этих строк в 1991 году образ Крыма как якоря, который всегда будет удерживать Украину у «причала» содружества, то есть России — правда, автору от этого не легче).

С принятием двух Конституций — украинской в 1996 и крымской в 1998 годах определен статус Крыма в составе Украинского государства как ее «неотъемлемой составной части», обладающей ограниченной автономией. В республике был сохранен региональный парламент и правительство. Определены полномочия и сфера компетенции крымской региональной администрации. Это также можно рассматривать как результат известного компромисса. Украинские власти вынужденно признали самобытность Крыма, но втиснули ее в чрезвычайно узкие рамки. Можно сколько угодно сетовать по этому поводу, но от главной причины происшедшего нам не уйти — крымская элита оказалась неспособной четко формулировать и эффективно отстаивать свои интересы. В десятилетней борьбе с не вполне ясными целями местное политическое движение растратило свой энергетический потенциал. Неоднократно обманутые и подставленные своими вождями их немногие активные и очень многие пассивные сторонники если и не успокоились, то «залегли на дно».

Наконец-то завершился исключительно трудный процесс возвращения на свою историческую родину крымских татар. Можно спорить о том, сколько еще представителей этого народа осталось за пределами полуострова, однако, динамика репатриации последних лет неопровержимо свидетельствует: массовый поток возвращения иссяк, а вместе с ним отошли в историю те противоречия и те формы борьбы, которые были свойственны для эпохи «ранней» репатриации. Крымские татары получили право считаться украинскими гражданами и участвовать в общественной и экономической жизни региона наряду с другими его жителями. Что касается их политических организаций — прежде всего Меджлиса, то, не будучи официально признанным государством, он тем не менее получил возможность де-факто весьма серьезно, если не монопольно, влиять на все аспекты жизни крымскотатарской общины и представлять ее как перед государственными институтами, так и перед международными организациями. Как бы взамен гарантированного представительства крымских татар в парламенте автономии, представители Меджлиса получили два места в Верховной Раде Украины

Таковы основные итоги. Уже с первого взгляда на них ясно, что если и можно говорить здесь о точках, то в конце каждой темы их явно больше одной… А это означает, что так называемые «решения» носят всего лишь промежуточный характер и скорее просто фиксируют существование сложных вопросов, нежели формулируют ответы на них. Настоящие же ответы (если таковые вообще возможны) просто отложены на неопределенный срок.

То, что в случае украино-российских отношений это так, говорит хотя бы четырехлетняя история с ратификацией Госдумой России большого договора с Украиной и не менее длительный процесс обсуждения Соглашения по черноморскому флоту в парламенте Украины. И с одной, и с другой стороны остается немало принципиальных противников предложенных президентами двух стран схем разрешения проблемы. И даже то, что некоторое время назад, не без влияния событий на Балканах ратификация этих документов все же произошла, это вовсе не означает того, что проблема вовсе снята с повестки дня. Уже с истечением 20-ти летнего срока базирования ЧФ в Севастополе спор может вспыхнуть с новой силой и ожесточенностью.

Аналогичная ситуация сложилась и в крымско-украинских взаимоотношениях. Формулировки новой Конституции скорее фиксируют существование проблем, чем разрешают их. Три наиболее важных вопроса для Крыма так и не получили в ней устраивающего автономию разрешения: это проблемы объема региональных полномочий (включая одноканальную систему бюджетных взаимоотношений), единства территории республики и статуса русского языка в автономии. Формулировки новой Конституции лишь дают возможность дискутировать по этим вопросам (что в нынешних условиях уже нельзя не признать определенным шагом вперед). Конституция декларирует «финансовую самостоятельность» автономной республики, но вопрос о размере «общегосударственных налогов и сборов, зачисляемых в полном объеме в бюджет АРК», надо думать, еще долго будет оставаться дискуссионным. Конституция не определяет характер «межбюджетных» отношений Крыма и Украины, относя их к сфере расплывчатого украинского законодательства. Пока можно сказать лишь то, что Крыму не дано право зачислять в бюджет автономии основные из взимаемых на ее территории налогов. Сохраняется неопределенность и со статусом Севастополя. Конституционная формулировка так и не дает ответа на вопрос, является ли Севастополь частью Крыма или нет, распространяется ли на него юрисдикция крымских властей и каковы формы участия севастопольцев в формировании представительных институтов Крыма. Соответствующая статья Конституции предоставляет поле для взаимоисключающих толкований этого вопроса. О чрезвычайной расплывчатости формулировок о статусе русского языка в последнее время было сказано и написано так много, что автор не видит смысла повторяться. Скажу лишь, что, возможно, статьи о языке и защищают в определенной степени это средство общения абсолютного большинства крымского населения, однако одновременно не ставят никаких преград для массированного (и административного) внедрения языка «государственного», что рано или поздно приведет к новым противоречиям и конфликтным ситуациям.

Что касается проблемы крымских татар, то ни о каком «решении» здесь, конечно, говорить не приходится. Крымские татары в своей массе остаются еще весьма слабо интегрированными в местное сообщество. В отличие от множества функционеров-активистов национал-радикального крыла, довольно неплохо встроившихся в существущую систему власти, народ в целом все еще не обрел своего места в крымском социуме. Государственные органы, похоже, с трудом представляют себе важность проблемы и пути ее решения. Что касается международных программ и деятельности самой влиятельной политической организации — Меджлиса, то они направлены скорее на то, чтобы законсервировать политическую изолированность крымских татар, поддерживая состояние противостояния репатриантов и местного населения, а не способствовать ее преодолению. Это делается в том числе и путем навязывания крымским татарам статуса едва ли не главной «проукраинской» силы в Крыму. Между тем, за десять лет, минувших с начала возвращения, так и остался нерешенным вопрос о гарантированном представительстве крымских татар в органах власти Крыма и т. д. Как все другие основные аспекты «крымской проблемы», этот — весьма далек от своего оптимального решения.

Все это означает, что и в 21 веке мы будем обречены распутывать «крымский узел», причем, возможно, с тем же успехом, что и в 20-м.

Сегодня довольно трудно определить, как именно будет развиваться ситуация на полуострове и в связи с ним. Строить прогнозы относительно этого — занятие явно неблагодарное. Другое дело — тенденции, которые могут проявиться или нет, но на которые имеет смысл обратить внимание.

Попробуем определить один из возможных путей развития ситуации по трем основным направлениям, составляющим «крымский узел». О степени вероятности этого прогноза можно спорить, мы, предлагая его, исходим из некоего оптимального, на наш взгляд, развития ситуации.

Несомненно, для России тема Крыма еще долго останется болезненной, точнее — она символ национальной боли. Утрачено за годы распада несравненно больше, но только тут присутствует ощущение, что утрачено что-то свое. Те, кто уходит сам, — не свои (вроде чеченцев), их и не особенно жалко, а вот то, что когда-то отдано добровольно, будет бередить еще очень и очень долго (вспомним Аляску). Вокруг этого будет сказано еще очень много патетических и красивых слов, но ситуация вряд ли выйдет за рамки политических деклараций.

Российских политиков волнует не столько то, что Крым не принадлежит России, сколько то, что он принадлежит Украине. Крым сам по себе (несмотря на все ностальгические чувства) для них малоценен, он важен как фактор влияния на ситуацию в СНГ, на украинскую покладистость. С другой стороны, очевидно, что Россия сама находится перед угрозой глобальной дезинтеграции. По-видимому, 21 век пройдет для Москвы под знаком борьбы (и совсем не обязательно успешной) с собственным сепаратизмом. Распад Украины, который неизбежно будет спровоцирован активной поддержкой крымского ирредентизма, в этих условиях выглядит, мягко говоря, невыгодным для России, которой было бы предпочтительнее иметь послушную, не очень сильную, но стабильную соседку. Со всей откровенностью об этом в разной форме заявило уже большинство представителей национал-патриотических сил от Зюганова до Жириновского. Крымскую карту, заметьте, разыгрывают мэр Москвы Юрий Лужков, который по существу является самым могущественным удельным властителем в России и красноярский губернатор Александр Лебедь — один из самых перспективных регионалистских (если не сепаратистских) лидеров будущего.

Представляется вполне вероятным, что и пророссийские настроения крымчан со временем ослабнут. Это не значит, что они перестанут болезненно воспринимать наступления на статус русского языка и культуры, которое будет с неизбежностью осуществлять украинский центр, и бороться против этого. Однако, одно дело — борьба за свои права и другое — проявления политического ирредентизма — они далеко не тождественны. Наблюдатели слишком часто принимали интересы защиты культурной среды русскоязычного населения Крыма за требования реинтеграции полуострова с Россией. В действительности «русский» и «российский» векторы в крымском автономизме не совпадают. Это показала, собственно, вся 10-летняя история этого феномена. То, что сила стремления «назад в Россию» была сильно преувеличена, продемонстрировал весь опыт правления Ю. Мешкова, после которого уже не так-то просто будет увлечь людей лозунгом «воссоединения». По мере того, как в обществе будет снижаться удельный вес людей, помнящих 1954 год и выросших при СССР, крымский автономизм все менее будет носить «пророссийский» характер и, очевидно, все более будет обретать собственные корни, самостоятельное содержание.

Скорее всего, в 21 веке на успех сможет рассчитывать политик, который сможет снова заявить о себе: «я настроен не пророссийски или проукраински, а — прокрымски».

Вот что касается этого «прокрымского» автономизма, то перспективы его в 21 веке представляются достаточно обнадеживающими. Стремление Крыма к автономии, региональной самостоятельности полностью находятся как в русле дезинтеграционных тенденций в Евразии, так и децентрализаторских тенденций в Европе. К сожалению, те, кто с упоением рассуждает о европейской интеграции как о процессе создания новой «империи», видят только одну сторону медали. Другая ее сторона — это децентрализация национальных государств. Весь процесс в целом представляет собой выражение кризиса национального государства как модели организации современного общества. Европейское объединение предполагает и подразумевает регионализацию на уровне национальных государств и не случайно Шотландия или Албания обретают плоть и кровь одновременно с ростом общеевропейского единства.

Будет ли Украина двигаться к большей интеграции в Европу или интегрироваться в рамках СНГ, она обречена развиваться в рамках одной парадигмы — возрастающей регионализации и децентрализации (это очевидно уже сейчас: наибольшее давление извне по поводу утверждения крымской Конституции Украина испытывала даже не со стороны определенных политических кругов России, а со стороны Европейского Сообщества). Со временем, возможно, инициативу у Крыма перехватят Донбасс и Новороссия… Здесь важно одно: регионализм — не детская болезнь Украины, а перспективная тенденция, что, конечно, не исключает вариантов «жесткой» политики Киева по отношению к регионам.

Никакая культурная украинизация, если даже предположить ее успешность, не изменит этой тенденции, поскольку регионализация Украины осуществляется не столько на этническом, сколько на географическом уровне. Этнический элемент в этом процессе имеет, конечно, значение, но отнюдь не определяющее. Большую роль здесь играет ощущение культурной дистанции между западом страны и востоком, а также территориально-производственные особенности регионов (в том числе интересы региональных элит).

Все это также говорит в пользу того, что крымский автономизм 21 века будет окрашен не столько в национальные, сколько в «региональные» тона, а национально-культурный элемент будет играть лишь роль «закваски». Постепенное вытеснение «традиционных» этнических «национализмов» какой-то новой интегральной общерегиональной идеологией, возможно, станет устойчивой тенденцией крымской политической жизни наступающего столетия, и, возможно, мы будем свидетелями того, что борьба, надеемся, только идейная, в Крыму в 21 веке будет вестись не между представителями различных этносов, а между этническими идеологиями и идеологией общерегиональной, крымской, условно говоря, между традиционными этническими национализмами и, если угодно, общекрымским регионал-национализмом.

В соответствии с этими тенденциями, очевидно, будет развиваться и крымскотатарское движение, для которого снова приобретет смысл сформулированная в прошлом веке Исмаилом Гаспринским задача преодоления культурной и политической изоляции. Политикам будущего предстоит ответить на вопрос, останется ли стратегия и тактика политической борьбы крымских татар рассчитанной на решение лишь своих этнических задач, или для обеспечения достойного места крымскотатарской составляющей крымского сообщества им предстоит позаботиться о создании какой-то новой стратегии. По-видимому, только ориентация на общекрымские интересы будет способна вывести крымскотатарское политическое движение на новый уровень, поможет преодолеть ему нынешнюю этническую ограниченность, а вместе с этим и более эффективно добиваться существенного улучшения экономического и социального положения крымских татар (о том, что такие тенденции имеются, говорит, например, опыт деятельности НДКТ).

В 21 веке крымское региональное сообщество окажется перед достаточно драматическим выбором — либо осознать себя неким единым целым, имеющим собственные интересы в области использования и сохранения той территории, на которой оно существует, либо, погрязнув в этнических и политических противоречиях, стать объектом (а значит, в перспективе и жертвой) борьбы и споров внешних для себя сил. Никогда за всю историю Крыма местному сообществу, точнее, его элементам не удавалось достичь внутреннего согласия, из-за чего во многом история Крыма и имела столь трагический характер. Однако никогда раньше так остро не осознавалась эта задача, как она осознается сегодня на самом исходе 20 века. Рискнем предположить, что основным содержанием будущей крымской истории станет обретение крымским региональным сообществом своего оригинального, самобытного лица. Речь не идет о радикал-сепаратистской программе. Крыму еще предстоит дорасти до подлинной самостоятельности, к тому же, в современном обществе политическая независимость не более чем фетиш. В нашем мире глобальных взаимосвязей сегодня нет места традиционному суверенитету, ценность которого, похоже, останется в предшествующей эпохе — эпохе наций-государств. Полноценная (экономическая и культурная) автономия, федерализм — вот, по-видимому, то, что в ближайшей перспективе будет ощущаться как действительно необходимое Крыму.

Политический процесс в Крыму будет идти в русле глобальных евразийских трансформаций.

На наших глазах рухнула одна из крупнейших империй мира. С ее падением началась эпоха дезинтеграции, которая, безусловно, принесла хаос и страдания огромному количеству людей. Сегодня предпринимаются лихорадочные попытки организовать бытие постсоветского пространства по моделям наций-государств, однако дезинтеграционные процессы носят более глубокий характер и их невозможно остановить с помощью искусственно прочерченных границ. При всей своей разрушительности дезинтеграция высвобождает живые силы территорий, которые до сего времени были изъяты из исторического существования, являясь лишь пассивными поставщиками ресурсов для полнокровной жизнедеятельности имперского центра. Дезинтеграция разрушает традиционные схемы организации социума, традиционные представления об общности, этничности и т. д. Вернее будет сказать, что этот процесс и является зримым выражением кризиса традиционных институтов и общностей.

В ином своем измерении он носит творческий характер, поскольку в нем рождаются и новые сообщества и новая система взаимоотношений между ними. Как ни странно это покажется на первый взгляд, именно регионы сегодня являются носителями объединительных тенденций, похоже, в них одних еще живут ценности некоего общего пространства, пространства, которое мыслится сообществом не наций-государств, а поступательно развивающихся регионов (аналогичный пример демонстрирует объединяющаяся Европа, которая, по-видимому, в своем новом качестве ближе к «Европе регионов», нежели к Европе национальных государств). На территории бывшего СССР Крым — один из выразителей подобных же тенденций.

Если «крымскому узлу» суждено когда-либо быть развязанным, то, очевидно, только близким к вышеизложенному образом. Будет ли это осуществлено в 21 века, или он затянется еще туже, сказать сегодня довольно трудно. Несомненным представляется лишь то, что усилия извне вряд ли приведут к какому-либо положительному результату. В подлинном смысле слова этот комплекс проблем может быть разрешен только нами самими…