XI. Крестьянская мечта

XI. Крестьянская мечта

Указ 9 ноября 1906 года, этот главный законопроект столыпинской реформы, был вынесен на обсуждение третьей Думы лишь два года спустя после его издания — 28 октября 1908 года. По сравнению с первой Думой третья была по своему составу совсем другая — с совокупным большинством правых либералов — октябристов и правых партий. Именно с таким парламентом хотел иметь дело Столыпин, изменяя избирательный закон и совершив тем самым так называемый третьеиюньский переворот, обозначивший конец первой русской революции.

Такой парламент (одних только землевладельцев в нем было больше половины — 242 из 446 депутатов) должен был понять замыслы реформатора и принять предлагаемый им закон, полагая, что «крепкое проникнутое идеей собственности богатое крестьянство служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия». И тем не менее обсуждение законопроекта было насыщено таким драматизмом, так выпукло отражало сшибку страстей вокруг земельного вопроса, что чтение стенограмм заседаний Думы дает представление об истоках и предшествовавших, и последующих революционных событий.

Докладчиком аграрной комиссии выступает видный октябрист и крупный землевладелец Сергей Илиодорович Шидловский. Анализируя аграрную ситуацию, он приводит классические причины сельских бедствий: ограниченность территории и экстенсивное, рассчитанное на большие площади хозяйствование, которое создает у крестьян «веру в пространство». За этим термином — знание российской истории, когда смерд от истощенной пашни, от произвола помещика убегал в «дикое поле» на неосвоенные земли, которые широко простирались на юг и на восток по мере завоевания государством российским все новых территорий. Теперь же, заклинал крестьян богатый русский барин, надо хозяйствовать эффективно на земле, приобретенной в личную собственность, расставшись с мыслью об экспроприации крупных земельных владений, или переселяться на восток, в Сибирь, благо государство содействует такому переселению.

Близкую позицию, звучавшую откровенно и грубо по контрасту с изящным и взвешенным выступлением Шидловского, выражала речь Николая Евгеньевича Маркова (его обычно называли Марков Второй, так как был еще один депутат с такой же фамилией), одного из лидеров черносотенцев, впоследствии в германской эмиграции примыкавшего к нацизму.

«Я нисколько не опасаюсь, — говорил он, — что часть крестьян обезземелеет… Обезземелеют слабые, негодные. И скатертью им дорога. Пусть уходят, а те из них, кто сильнее, те пусть остаются. Говорят о кулаках. Что такое кулак? Это хороший деревенский хозяин, который действительно каждую копейку бережет и умеет извлекать из своего состояния больше, чем это делают растопыри, люди, которые растопыривают руки и землю теряют… Говорят, безземельным нечего будет делать. Как нечего делать? Пусть едут в пустыни… кто бедствует и не желает трудиться, тем место не на свободе, а в тюрьме, или они должны быть вовсе исторгнуты из государства — пропойцы и лодыри».

Особое значение придавалось позиции депутатов-крестьян. Ведь на сей раз вследствие нового избирательного закона их выбирали не столько крестьяне, сколько землевладельцы, что как бы предопределяло великодержавную ментальность этих 79 «представителей народа», более близких к правым, к Союзу русского народа, чем интеллигентам-либералам. Их выступлений напряженно ожидала вся политическая элита, это была основная интрига обсуждения. И что же она услышала? Как писала кадетская газета «Речь», цитируя Лафонтена, «гони природу в дверь, она влетит в окно».

«Все неимущие крестьяне, — говорил при обсуждении указа 9 ноября крестьянин Петров третий, — должны быть наделены землей из удельных, кабинетских, монастырских, посессионных и частновладельческих земель. Все земли должны перейти в уравнительное пользование народа… Мы будем стараться защищать трудовое население против эксплуататоров — господ помещиков-дворян и промышленников-капиталистов». Вот тебе и правый крестьянин!

А депутат Данилюк рисует такую картину: «Мы не удовлетворим людей этим законом. Обратите внимание на безземельных и малоземельных… Загляните в любую деревню, какая там царит голодная и холодная нищета. Крестьяне живут чуть ли не совместно со скотом, в одном жилом помещении. Какие у них наделы? Живут на одной десятине, на половине десятины, на трети десятины, и с такого малого клочка приходится воспитывать пять, шесть и даже семь душ семейства… Нам предлагают переселение в Сибирь. Но помилуйте, господа, переселяться может тот, кто обладает денежными средствами, но как же нищему, голодному и холодному крестьянину, у которого за душой ни копейки, как же ему переселяться? Чтобы по пути помереть голодной смертью?».

Указ уже два года как действует, стало быть, реформа идет и депутаты говорят о новых реалиях сельской жизни.

Депутат Амосенок: «Я скажу о своей Витебской губернии, там у нас сами уже поспешили перейти на хуторское хозяйство. И кто же? Поспешили Нестер, у которого пять наделов земли, где 26 десятин при пяти наличных душах. Конечно, само собой разумеется, он уже не крестьянин, а мелкий помещик… А Андрей, у него один надел на 14 душ. Что ему остается делать, когда Нестер из общины уйдет? Или в батраки уйти, служить за кусок хлеба, или продать землю за ломаный грош и отправиться в Сибирь… Восьмидесятимиллионное население ждет от нас хлеба, а не камня, и если мы ему дадим хлеб, то перед Богом не будем отвечать, и батюшка-государь возрадуется и скажет: действительные народные представители… Когда меня крестьяне посылали, так они сказали: проси, требуй, чтобы нас землей наделили…».

Депутат Кропотов: «И вот мои избиратели мне говорили о том, что закон 9 ноября — это помещичий закон, который делает из крестьян деревенских кулаков и помещиков, а из бедняков — батраков, вечно голодных работников. Бедняков миллионы, но обезземелила их не община, а обезземелили их тяжелые прямые и косвенные налоги…».

Словно разговор глухих идет во время обсуждения этого законопроекта, которому после принятия его Думой, Государственным советом и утверждения императором суждено стать законом от 14 июня 1910 года. Одни требуют, чтобы крестьяне отказались от идеи конфискации помещичьих земель, от веры в пространство и воспользовались новыми возможностями свободного и интенсивного хозяйствования, а другие кричат в полный голос: «Дайте земли!».

Понадобились десятилетия раскрестьянивания, составившего сущность советской коллективизации, чтобы довести российскую деревню до такого состояния, когда она отказывается от личного земельного надела, не хочет на нем хозяйствовать. А в начале минувшего века жажда земли была главным слагаемым крестьянской мечты об идеальной России, в которой хотелось бы жить.

Какова же была эта мечта? История сохранила нам бесценные свидетельства коллективного политического мышления крестьянских масс, цели которого были едины, несмотря на географические и социальные различия этих масс. В петициях сельских сходов, направляемых царю, в их наказах депутатам Думы, в дебатах и решениях Всероссийского крестьянского союза — общенациональной политической организации, просуществовавшей два революционных года вплоть до разгона ее властями, — содержались довольно ясные представления о том, какое государство и общество хотела видеть российская деревня.

Никакой частной собственности — помещичьей или крестьянской, никакого хуторского или отрубного хозяйствования, никакой продажи земли — она видеть не желала. Все угодья находятся в распоряжении общин, которые устанавливают уравнительное землепользование в соответствии с размером семьи, с числом работников в ней. Таким образом, вся земля в этой обетованной стране принадлежит крестьянам и обрабатывается силами семьи без использования наемных работников.

Характерна терминология, которая применяется в этих документах для определения экономических и политических отношений. Если земля в рамках общины делится «по равнению», по справедливости, ведь она «божья» (это повторяется многократно), то применительно к государственной политике, осуществляемой парламентской монархией, используется слово «сострадание». Таков должен быть главный принцип этой политики. Предусматриваются равенство всех перед законом, свобода слова и собраний, выборность чиновников, равное право голоса для женщин, что, по мнению крестьян, «может помочь бороться с пьянством». Заявленному идеалу общества, настоянному на библейских аллюзиях, соответствует отмена смертной казни, обличение пьянства и признание еврейских погромов «постыдными и грешными».

Интересно, кого участники съездов Всероссийского крестьянского союза воспринимают в качестве враждебных сил, препятствующих осуществлению их мечты. Прежде всего это чиновники, по определению манифеста Союза, «народу вредные». Затем помещики, кулаки-мироеды, эксплуатирующие соседей, и черносотенцы, вместе с местной полицией терроризирующие крестьян.

Вот такая страна-утопия вставала в крестьянском целеполагании на фоне революционных страстей, которые была призвана успокоить столыпинская реформа с ее ориентацией на сильных, эгоистичных, успешных сельских предпринимателей. Но ни той, ни другой общественной модели не суждено было реализоваться.