За годы, что я занимался рецензированием разнообразной околорок-н-ролльной продукции, мне ни разу не удалось встрять ни в один связанный с музыкой скандал. Их, строго говоря, и не было - по-моему, последний крупный скандал случился в начале девяностых годов после того, как Роман Неумоев сочинил и проорал на публике в высшей степени спорную песню «Убить жида» (см. также движение «Русский прорыв»). Все последующие склоки были, такое ощущение, уже более-менее инспирированы агентством «Кушнир-продакшн» и представляли локальный интерес. Впрочем, один незначительный инцидент на моей совести все же остался.

Однажды поздней осенью 1999 года в восемь часов утра мне позвонил человек по прозвищу Ник Рок-н-ролл. «Беда у нас, брат, - неслось из трубки. - Здание отбирают! Наш рок-центр „Белый кот“ выгоняют из ДК „Строитель“. Ты же журналист, в „Известиях“ работаешь, приезжай, поможешь - они московской прессы как огня боятся. Мы скандал устроим, мы смуту пустим!»

С Ником Рок-н-роллом я на тот момент общался раза три. Вдобавок работал я не в «Известиях», а в журнале Playboy, с помощью которого было бы несколько необычно разрешать конфликты по переделу собственности. Вдобавок я примерно представлял себе масштабы деятельности «Белого кота» - он патронировал несколько команд, одна чудовищнее другой, главной же надеждой считалась какая-то группа с названием из четырех букв, но не «Ожог». Вообще в те годы панк-рок уже начинал производить впечатление абсолютно изношенной системы обеспечения. Однако слава Ника в те годы была велика, а мое к нему уважение безгранично. В тот же день я купил билет, а на следующее утро вылетел из аэропорта «Домодедово» в неведомую Тюмень.

Ник ждал меня у ворот тюменского аэропорта, а самого Ника неожиданно (по крайней мере для меня) ждала за воротами «Волга». С шофером. Ник плюхнулся на переднее сиденье с невесть откуда взявшейся грацией секретаря обкома и, повернувшись ко мне, со свойственной ему деловитостью осведомился: «Макси, как ты относишься к плотским радостям? Я знаю пару девчонок, можно устроить групповик».

Я вежливо отказался, и мы отправились прямиком в городскую администрацию. Вопрос решался на довольно высоком уровне - так я рассудил по внешнему виду встретивших нас в кабинете женщин, а также размерам их причесок. Создавалось ощущение, что время здесь остановилось году примерно в восемьдесят третьем - по-моему, там даже висел портрет Ленина. Но ужаснее всего было то, что Ника в той комнате называли по имени-отчеству - то есть Николаем Францевичем - и вообще делали вид, что перед ними не совершенное воплощение вселенского вздора, а по меньшей мере дирижер лондонского симфонического оркестра. «Вот, - подтолкнул меня Ник, - журналист из Москвы. Приехал разбираться. Корреспондент из газеты „Известия“», - добавил он многозначительно.

Облеченная властью женщина посмотрела на меня, в ее глазах страх боролся с желанием попросить показать документы. Страх, впрочем, победил. Смутно представляя себе самую суть конфликта, я тем не менее произнес короткую путаную речь в защиту Ника вообще и его пребывания в ДК «Строитель» в частности - кажется, я даже оперировал словом «безобразие». Наведя постыдного шороху и сочтя скандал состоявшимся, мы удалились с гордо поднятыми головами.

Гуляя по городу с чувством выполненного долга и подыскивая место для ночлега, мы наткнулись на афишу «ДДТ», а также объявление о пресс-конференции ее лидера, которая должна состояться с минуты на минуту чуть ли не в искомом ДК «Строитель». Ник обрадовался: «Пошли к Юрке! Я, правда, не видел его с 85 года, но он меня вспомнит». Шевчук действительно вспомнил - причем, не только Ника, но и меня. «Максима я знаю, - убежденно сказал он. - Пили с ним как-то в Питере». Я определенно видел Юрия Юлиановича первый раз в жизни, но на всякий случай не стал спорить - в конце концов я уже привык выдавать себя в этом городе не за того. По окончании конференции немногочисленные журналисты разошлись, Шевчук отослал свою свиту, и мы остались в огромном доме культуры абсолютно одни. Шевчук откуда-то из воздуха достал бутылку коньяка. Мы уселись пить, наслаждаясь звонким эхом, которое производили в пустом помещении сталкивающиеся граненые стаканы, а также и содержимым последних. Ник в то время был в завязке и чокался с нами одним только увесистым кулаком, на котором было коряво вытатуировано слово «ИРА». Шевчук выпил первый стакан усталым залпом и немедленно заговорил про войну. Он довольно увлекательно рассказывал довольно страшные вещи. Ник, ревнивый, как все музыканты, быстро заметил, что мои симпатии начинают склоняться на сторону ЮЮ, и сразу же пошел в нападение. Издав характерный верещащий звук, известный под именем «Ник-эффекта» (вероятно, примерно такой издавал шут у Эдгара По в «Прыг-скоке»), первый панк земли русской принялся за то, что умеет делать лучше всех на свете - стал паясничать. Он неожиданно обрушился на Шевчука с целым градом обвинений в продажности, недостаточной рок-н-ролльности и, по-моему, даже в предательской позиции в отношении ДК «Строитель». Мини-фестиваль «рок против рок-н-ролла», коему я стал невольным свидетелем, стремительно набирал обороты. Вообще, происходящее плохо поддавалось описанию, хочется почему-то прибегнуть к научной литературе, вроде книги «Семиотика скандала»: «Интенсивность скандала прямо пропорциональна тем позициям, которые на парадигмальной ценностной шкале занимают маркеры взаиморедуцирующих семантических полей». Взаиморедуцирующие семантические поля тем временем жили каждый своей отдельной жизнью. Пил Шевчук, но пьянел как будто бы Ник, - он приплясывал вокруг своего оппонента, выкрикивая какие-то стихи, строя ему рожи и тыча в лицо прихотливо составленными кукишами. Шевчук, надо отдать ему должное, не обращал на него ни малейшего внимания, пил стаканами свой коньяк, глядя куда-то в угол, продолжал рассказ о солдатах с перебитыми ногами. Глаза его с каждым глотком наливались тяжелой дремой. Я подумал, что вдвоем они составляют неплохой дуэт. Шевчук смешной человек, но занимающийся несмешными делами. Ник совершенно несмешной человек, который, однако, живет как лимерик сочиняет.

Еще при взгляде на Ника мне показалось, что рок-н-ролл в своем голом виде (а Николай Францевич это ровно оно и есть, он никакой, конечно, не творец, но хороший иллюстратор разных пограничных состояний) - это единый склочный и бессмысленный, как претензия к несбывшемуся гороскопу, порыв, именно что скандал по пустякам. Апофеоз эмоциональной беспочвенности, вечное сражение за пренелепейший рок-центр «Белый кот», которое абсолютно неважно чем кончится (я с удивлением для себя обнаружил, что до сих пор помню, как выглядит этот самый ДК «Строитель», но совершенно не могу вспомнить, чем собственно кончилось дело - отобрали его или нет). В этих делах бывает интересно только на стадии черновика.

Через какое-то время за Шевчуком приехали его денщики и, аккуратно поддерживая под руки, повели в гостиницу. Напоследок Шевчук хитро улыбнулся, обнял меня и прошептал на ухо: «А Кинчара-то совсем о… уел…»

Мы с Ником вышли на улицу и пошли куда глаза глядят - Ник, вскакивавший ни свет ни заря, вообще мог ходить по городу часами. Шагая за ним, я случайно задел ногой припаркованную у подъезда машину, у которой ни с того ни с сего с диким грохотом отвалился бампер. Ник настороженно огляделся по сторонам и воровато потянул меня за руку: «Пошли-ка отсюда. Тюмень, брат, такое место - здесь скандалов не любят».