Почему я не пошёл смотреть Михалкова Объяснительные записки
Почему я не пошёл смотреть Михалкова
Объяснительные записки
Разделение поколения победителей на белый народ и чёрного Сталина — неумная социальная инженерия в манихейском духе. И народ — не белый, и Сталин — не «убийца миллионов», хотя не становится от этого лучше. Нельзя говорить: «Сталин — убийца миллионов». Перечитайте фразу два раза, догадайтесь, почему нельзя.
1. Среди прочих в школе была такая игра. Влепив пинка однокласснику и убежав, прокричать в ответ на его ответную агрессию: «Нихьт шиссен, нихьт шиссен! Ти есть рюсски партизан, ти будеш балтаться берёза».
Вот это да! А я-то думал, что здесь всё просто и ясно: Сталин был Верховным Главнокомандующим во время войны, под его руководством мы одержали победу над фашистской Германией, поэтому вполне естественным кажется в день празднования Победы вывесить на улицах его портреты, как и портреты полководцев, командующих фронтами, и героев, отдавших свои жизни за освобождение нашей Родины от захватчика.Хочу Вождя!
Всякая новая картина о Великой Отечественной провоцировала на переменах стилизованное насилие в комплекте с утрированной немецко-фашистскою речью. «Сейчас ми будем тепя немношко пытайт!», и — удар ребром ладони по шее.
Неловкие получали ещё и ребром другой руки, коленом в живот, ботинком в пах. «Руссише швайне, как стоиш перед доблестный немецкий афицирр?!»
Поздняя советская власть пугала народ, прибегая к устоявшейся поэтике, однако новое — предперестроечное — поколение реагировало на застарелую поэтику саркастически. Никто ничего, кажется, не боялся.
Я — боялся.
2. Самое сильное впечатление моего детства — ежегодные походы в райвоенкомат на медкомиссию. Меня, 14-летнего, беззлобно крутил за яйца пожилой офицер медицинской службы. Война в Афганистане едва началась, про её кошмары и перспективы никто ничего не знал. Однако я, в отличие от товарищей, прозревал за картонно-нелепыми советскими фильмами о войне нечто по-настоящему страшное.
До сих пор помню ощущение, поименовать которое удалось спустя годы: «Я — пушечное мясо. Захотят — открутят и яйца, и х…; захотят — прикрутят».
(Внутренний голос не соглашался: «Если уж открутят, то не прикрутят; ты — живой».)
У меня, как выяснилось впоследствии, на первом же серьёзном свидании с женщиной, имелся фимоз. По идее, пожилой майор медицинской службы, может быть, кстати, фронтовик, обязан был отреагировать, направив призывника на операцию. Не отправил. Безусловно, видел; ясное дело, соображал. Не отправил.
«Годен!» А и в самом деле, зачем солдату советской армии безотказно действующий член?
Он крутил мне яйца ещё несколько лет. Первое серьёзное свидание обернулось поэтому позором и нечеловеческой болью. Первое, о чём я подумал, едва боль прошла, едва напившаяся от разочарования женщина уснула: «Им не нужно, чтобы мы трахали девочек и рожали детей, им нужно только пушечное мясо. Наше пушечное мясо, наша плоть и наша кровь, наша доблестная смерть и наша вечная память».
Ничего личного. Без обид. Майор был солдат. Добросовестный солдат, не более, но и не менее.
3. Празднование 65-летия Победы обнаружило тутошнюю символическую нищету. Были извлечены старинные советские фильмы, на которые 10—15 лет назад не плюнул из грамотных только ленивый. Я, кстати, не плюнул, хотя практически всё советское кино мне глубоко неинтересно. (Я, впрочем, полуграмотный.)
Широко зазвучали советские песни, над которыми ещё недавно смеялись и которые вымарывали. Широко употреблялась кондовая лексика в пользу простаков. Были сверхуспешно осуществлены наступательная операция «Сердечная забота» в комплекте с оборонительной операцией «Священная память».
Как я и предсказывал ещё в 90-е, новой России не удалось накопить никакого символического капитала. Славомиру Мрожеку принадлежит фраза: «Самое трудное — ближайшие пять минут». Об этом, помимо Мрожека, хорошо знают развитая массовая культура и развитое религиозное сознание. Устойчивость социума определяется тем, насколько хорошо удаётся обжить ближайшие пять минут.
В России единственным надёжным субъектом снова оказался солдат. Старый добрый солдат.
Ближайшие пять минут, следующие пять минут, все прошлые и будущие часы, дни, годы отданы на усмотрение солдата. К сожалению, не потому что он герой (а он, как правило, герой; и даже мой майор медицинской службы, скорее всего, таков), а потому что в России больше некого поднять на щит, некого воспеть, не на кого заглядеться.
Наши менеджеры среднего звена, как правило, не одухотворены, неприятны.
4. У меня иногда спрашивают: «Манцов, почему же вы за Совок?!»
Дураки, я не за Совок. Например, мне, в отличие от вас, совершенно неинтересна советская культурка. «Короткие встречи», «Большая перемена» и «Семь невест ефрейтора Збруева»; Всеволод Некрасов, массовая советская песня, Станиславский с Мейерхольдом и десятка два балерин — эти да, иногда меня утешают.
Всё прочее — хлам.
Вы невнимательно читаете. Советская власть, которой можно предъявить многое, слишком многое, выполняла одну важную функцию: она не давала в обиду выходцев из деревни, понаехавших в города. Она оберегала их достоинство. Что же вы всё про колбасу-то? Позасовывайте её в разные свои места.
Собственно, что такое перестройка? Её глубинный смысл до сих пор понимают неправильно.
Стремительная советская модернизация провалилась. Уже в конце 60-х выяснилось, что цивилизовать вчерашних крестьян быстро не получится. Это обстоятельство очень тяготило аутентичных городских жителей, которые справедливо хотели иного уровня потребления, иного уровня сервиса, иного градуса душевности.
Городских не устраивали то коллективное бессознательное и та социальная образность, которые клубились в атмосфере. Именно эти слои в конце концов взорвали ситуацию, подавив «деревенщину» сначала на символическом уровне, а потом на экономическом.
Однако, как и следовало ожидать, тутошние городские оказались людьми никчёмными, малосообразительными. Пыжились, пыжились и в конце концов реанимировали страшилки советского образца.
5. Три недели назад президент Медведев проводил совещание в Истре. Тема: гуманитарное строительство, образование и воспитание, нечто подобное. Кроме прочих выступает немолодой человек, кажется, физик. Если не путаю, руководитель Курчатовского центра.
Вот, говорит, внуки смотрят американских Бэтменов и прочую хрень, которую смотреть не следует. Пошёл, говорит, купил внукам замену: мультфильм «Серая шейка» и советское приключенческое кино. Внуки в результате взвыли от тоски уже на пятой минуте. И докладчик, отдадим ему должное, признаёт вслед за внуками, что потреблять медленно-тоскливую серую шейку сегодня невозможно.
Медведев приятно меня удивил. С нескрываемым сарказмом бросил докладчику: «Вот ведь как: и «Бэтмен» вам не нравится, и «Серая шейка» нехороша. Что же будем делать-то?!»
Наверху, короче, ситуацию и понимают, и не принимают. Сарказм Медведева — пополам с горечью. Уже ясно, что у тутошнего грамотного слоя нет элементарной воли к различению смыслов, не говоря об их производстве, не говоря о конструировании аутентичной отечественной образности.
6. Разделение поколения победителей на белый народ и чёрного Сталина — неумная социальная инженерия в манихейском духе. И народ — не белый, и Сталин — не «убийца миллионов», хотя не становится от этого лучше.
Нельзя говорить: «Сталин — убийца миллионов». Перечитайте фразу два раза, догадайтесь, почему нельзя.
(Для дураков, по слогам: я — не — ста—ли—нист, я — не — ком—му—нист, вос—точ—ны—е — дес—по—ти—и — от—вра—ти—тель—ны.)
7. Операции «Сердечная забота» и «Священная память» — мистический проект. Осуществляя их, всё время повторяют, что ветеранов осталось мало и они вот-вот уйдут.
Итак. Первая малая причина — классическая «идентификация с агрессором». Есть такой психологический механизм. Угнетённый хочет быть похож на угнетателя, раб — на хозяина, слабейший противник — на сильнейшего. СССР первые два года был слабее Германии. Но, набравшись сил, распрямившись и победив, тем более хотелось быть похожим на бывшего силача. Не всем хотелось, разумеется. Отдельным неустойчивым личностям. Помёт валькирий
Куда же они уйдут? Да в царство мёртвых, где воссоединятся с подавляющим большинством советского народа. Нужно сегодня задобрить ветеранов квартирами и добрыми словами, чтобы уже завтра они похлопотали там за антисоветскую власть, которая усиленно использует советского происхождения символику, советские жизни и смерти, советскую кровь и советскую же боль.
Даже если идеологи с политтехнологами не осознают ситуацию подобным образом, именно так она выглядит с точки зрения вечности, как ни глупо эта формула звучит.
8. Имеем парадоксальнейший и небезобидный расклад. Во времена ВОВ было огромное количество антисоветчиков. Я признаю полное право этих людей на отрицание подавлявшей их сословия советской власти. Многие, если не большая часть этих людей, ждали прихода немцев как избавления, как божьей милости.
Улавливаете мысль? Антисоветчики были в своём праве, и болели они за Гитлера.
Итак, антисоветская позиция: «за Гитлера». Что делать? Караул!
То самое: разделять страну на чёрного Сталина и белый народ. Приписывать Сталину — советскую власть, приписывают народу — Победу. Теперь вроде бы можно присоседиться к Победе с антисоветских позиций?
Стратегия не слишком остроумная и слишком уж громоздкая. Очередная плохая работа с образами.
Получается, народ по определению антисоветчик? В некотором смысле, да. В том смысле, что частный человек не вполне идеологизирован, даже если он член ЦэКа.
Но даже и Сталин не вполне идеологизирован. Есть там, конечно, какой-то остаток. Может быть, даже половина его души — не идеологизирована.
И всё-таки, советские люди, которые давно уже там, весьма и весьма недовольны, слышите, понимаете?! Не потому, что так уж сроднились с советскою властью, а потому, что власть нынешняя слишком настойчиво лезет в их частную, притом давно завершившуюся земную жизнь, слишком её идеологизирует.
Мёртвые сами про себя знают: с кем они, и за что.
9. Прочитал в статье дельного политолога Николая Злобина:
«История для американца — это длинный список решённых проблем… Политик, который делает упор на исторический опыт, — мёртвый политик в США, он становится профессором истории (ха-ха-ха, всех наших — на истфак МГУ. — И.М.). Политика в США — это о будущем, история — о прошлом, но не просто о прошлом. История — это прогресс. Предаваться реминисценциям — значит проявлять не глубину и духовность, тонкость натуры или сложность сознания, а пассивное реагирование на события, топтание на месте. Это дело народов и стран, вышедших на пенсию…
Чем больше российские политики, националисты и нет, говорят об истории и особенностях исторического пути России, её уникальности и неповторимости, тем сильнее в американской элите растёт чувство того, что Россия — великая страна на пенсии».
10. Мой дед по отцу Яков Павлович ушёл на войну примерно в моём нынешнем возрасте: за сорок.
Представляете, трое детей, устоявшийся быт, первые проблемы со здоровьем и кризис среднего возраста, отчего неизбежно-назойливые мысли о скорой смерти.
О смерти, говорите?! А вот вам, мужчина, война. Попытайте же её, попытайте.
Дед не рассказывал о войне ничего. Но не потому, как принято сейчас разглагольствовать, что «глубоко переживал её в своём сердце». Мне кажется, она была ему глубоко неинтересна. Он был очень простой, неромантичный человек, хотя и знатный портной («Яков? Да ещё портной?!» — стоит мне упомянуть про деда, как меня записывают в евреи. Но, конечно, лучше деньгами!).
Его очень смешили Броневой в роли Мюллера и Мишулин в роли пана Директора. Ему не нравился статично-пафосный Магомаев.
Однажды попросил почитать какую-нибудь книгу. Под руку попался томик со смешным названием «Карабарчик». Деду стр-рашно понравилась незамысловатая история про мальчика, сражавшегося в Гражданскую на стороне, естественно, красных. Глаза у него загорелись. Что-то, может быть, личное.
Наконец, признался, что был старшиной-пехотинцем и в ответ на мою горячую просьбу написал на листочке шесть фамилий подчинённых ему бойцов. Скорее всего, выдумал, ибо фамилии, вспоминаю, были смешными.
Солженицын где-то настаивает, что нужно было и в 20-е, и в 30-е выходить на борьбу с проклятым режимом, нужно было строить баррикады едва ли не на лестничных площадках.
Скорее всего, моя суконно-посконная родня этих призывов не поняла бы. Тёмные, угрюмые, лояльные, тяжёлые на подъём люди. Как и я. Мы не белые, ой, не белые. Мы мутные. Но мы, хе-хе, будем расти над собою. А вы??
11. Сделал бы картину про ВОВ в следующем ключе.
Как воспринимает войну 18-летний доброволец, а как 43-летний мужчина-призывник. Можно для полноты картины добавить 30-летнего.
Эстетское роуд-муви в стиле Вендерса. Думаю, мёртвые не обидятся. Мёртвые знают, что любая жизнь одинаково страшна, одинаково проблематична. Поэтому пускай для компенсации ужаса будет много-много заоблачной красоты. Длинная красивая картина про «ближайшие пять минут».
12. К вопросу о цифрах.
Во-первых, наконец-то изъяли из обращения чудовищную цифру потерь в 60 миллионов. Официально заявили: 27 миллионов 800 тысяч (извините, если ошибаюсь, но всяко не 60 миллионов, это очень важно!)
Во-вторых, безумцы-антисоветчики с утроенной силой повторяют бред: дескать, если б не большевики и не Октябрьский переворот, сейчас население России было бы 500—600 млн.
Поразительное мракобесие. За 20 лет не смогли обеспечить маломальской социальной образностью 140 миллионов: пришлось вытаскивать из советской памяти советского же героического солдата. Как бы они справлялись с массовым обществом вчетверо большим??
Они не понимают, что такое массовое общество, и как его образно окормлять. Втюхивают ему дешёвое толстовство: «быть вполне хорошим», «белый по определению, нравственно чистый народ». Жить этими химерами невозможно.
Посмотрите, как сильно работают америкосы: «Ты можешь быть плохим парнем. Ты, скорее всего, и будешь плохим парнем, согрешишь. Правда найдёт тебя сама».
Поэтому они дышат полной грудью, а мы на пенсии.
13. Сегодняшние идеологи вознамерились подменить советский народ!
Нечто большее, чем пресловутая фальсификация истории.
14. Пожалуй, я не согласен со своими многочисленными — мёртвыми и живыми — родичами ни в чём. Вот и они никогда не поддерживали меня в моих устремлениях и занятиях. И всё-таки, и всё-таки мгновенно считывая презрение с брезгливостью, адресованные моему незадачливому сословию, я внутренне бросаюсь на их защиту.
У меня темнеет в глазах от ярости. Не трогайте моих родных. Победа всё равно будет за нами. Пепел Клааса стучит в моём сердце. Наши мёртвые нас не оставят в беде, наши павшие, как часовые.
Вероятно, я продолжаю писать и печататься только потому, что загадочным образом улавливаю их потусторонние голоса, их просьбы о помощи, о защите и о реабилитации.
15. Год назад явился в американское посольство получать визу. В зале ожидания на большом видеоэкране показывали картину «Любовь и голуби». Американцы решили, что русским это зрелище по кайфу, что русские с этой разлюли-малиной идентифицируются.
Единственный раз в жизни мне было по-настоящему стыдно за то, что я русский. Целый час смотрел, как сытые столичные артисты кривляются, играют пустоту, бряцают пустотой.
«Людк, а Людк! Сучка ты крашена!»
Вокруг было много армян, просто толпы армян, и мне захотелось превратиться в армянина, в негра преклонных годов, да в кого угодно.
Хотелось закричать: «Это клевета, это ложь и тупые барские стилизации. Мы не такие, мы живые. Мы ещё живые!»
Подошла очередь. К моему большому удивлению, визу дали-таки, и я убежал подальше от невозможного зрелища.
С того самого дня никакого отечественного кино не смотрю.