2. Позолоченные символы поражения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Позолоченные символы поражения

«О, Венеция! Венеция!

Когда лагуны волны

 С грохотом ворвутся в дворцы твоих дожей,

Народа крик пронзит затопленные залы

Как жалоба в безбрежном море»

Лорд Байрон «Ода Венеции»

«… а потом нашим солдатам приказали снимать бронзовых коней с церкви Святого Марка, что местный люд принял очень близко к сердцу, ибо здесь они всегда страшно любили святого Марка и его золоченых жеребцов»

Генрик Сенкевич «Легионы»

Венеция. Мой остров на ста двадцати двух островках, разделенных ста шестидесятью каналами. Эти островки соединяют в единое целое триста семьдесят мостов и мостиков. Мой же венецианский архипелаг объединяется тенью тайны.

Мой — поскольку, быть может, славянский, во всяком случае, когда-то. Говорят, что те венеты, первоначально называемые винидами, которые, прибыв на территорию нынешней Италии, изгнали народ евгенов с северо-восточного куска суши, заключенного между Альпами и Адриатикой, и которые основали город Падаву, названный потом римлянами Патавиум, а сегодня называемый Падовой (Падуей) — были славянами! Геродот об этом не имел понятия, но некоторые польские, чешские и немецкие исследователи писали об этом. Но их писания не зафиксировались в сознании поколений. Наступление Аттилы столкнуло венетов к лагуне, названной впоследствии Лагуна Венета. На ее ста двадцати двух островках они основали рыбацкое поселение, из которого выросла Венеция. Выходит, Венеция имеет славянское происхождение?

Странно это, и в подобное трудно поверить. Мицкевич в первой лекции о славянской литературе с кафедры парижского Коллеж де Франс, 22 декабря 1840 года, прокричал это сообщение в ухо Запада, только оно тут же вышло через другое. Затем Эдвард Богуславский, на страницах своей «Истории Славян» (1888 год), пытался доказать этот же тезис рядом источников, только и это не возбудило сенсации, а уже после второй мировой войны все аргументы собрал Казимеж Улятовский, когда писал об итальянском Ренессансе. И все напрасно. Запад постоянно будет рассматривать это в качестве легенды, основанной на языковой ошибке, неверной интерпретации источников и еще черт знает на чем. Венеты — виниды — славяне. Слишком уж романтично, чтобы быть истинным. Если бы импрессионизм был средневековым направлением, эти же люди наверняка бы признали, что это только ошибка скрибы вызвала разницу между Моне и Мане. Для них венеты — это иллирийское племя — ибо так утверждал Геродот.

Попробуйте сказать венецианцу, что его прадед был славянином — он рассмеется вам в лицо.

Этот хохочущий венецианец не задумывается над тем, почему архитектура его города обладает неким особенным стилем, отличающимся от всего того, что творили в иных местах Италии. Благодаря учебникам, он знает, что это отличие вызвано византийскими влияниями по причине тесных исторических торговых контактов между Венецией и Византией. Этого для него достаточно. Ни его, ни авторов таких учебников ни на миг не заставило задуматься, почему, к примеру, в архитектуре Генуи (а Генуя установила контакты с Византией раньше, и ее торговый оборот был раз в семь больше, чем у самого Константинополя) — нет даже тени восточных влияний. Возможность влияния особенных интересов, вытекающих из этнических различий, нашему венецианцу никогда не приходила в голову.

Никогда он не задумывается и над тем фактом, что его сестра, жена и любовница — блондинки, что в Италии является крайней редкостью, зато в Венеции встречается довольно часто, и что в истории итальянской живописи только у венецианцев (Джорджоне, Веронезе, Пальма Веккио, Тициан) светловолосые женщины буквально роятся. Уверенности, основали ли славяне Венецию, нельзя иметь без всесторонних исследований, в том числе и антропологических. Но насколько же вкусной может быть сама только возможность!

В этом городе не только женщины со светлыми и рыжими волосами были моим приключением-тайной. Я нашел и другую: четыре чудесных коня. Женщины и кони. Не хватает только вина и песни, и тогда уже был бы комплект — в Италии естественный, как ежедневная сиеста.

Помню тот жаркий полдень. Солнце накаляло плиты площади святого Марка, а с лоджии венецианской базилики спускали деревянные муляжи знаменитых жеребцов, желая испытать возможность снятия оригиналов. Вполне возможно, они попрощаются с фасадом Сан Марко, и, возможно, я принадлежу к последнему поколению, которое видит коней на этом самом месте. Пейзаж Венеции попрощается с одним из своих чудес и сделается беднее.

Предварительное решение было принято летом 1971 года. Гордые кони, в течение веков глядящие (с высоты террасы над главным порталом базилики Святого Марка) в сторону площади Святого Марка и его «кампаниллы»[11], еще раз должны сменить место своего пребывания. Их снимут и замкнут в музейной клетке. Так закончится их длящаяся более двух тысяч лет свобода, закончится по вине современной цивилизации, которая приговорила Венецию к смерти. Состояние города ухудшается из года в год, а тем ухудшения воистину пугающий. Венеция опускается в воды лагуны с скоростью в несколько миллиметров в год, то есть, ее житель, родившийся в 1972 году от Рождества Христова, при своей жизни станет свидетелем опускания родного города приблизительно на тридцать пять сантиметров! Крушатся и делаются безлюдными старые дома, фундаменты церквей необходимо подстраивать, отпадает благородная штукатурка, съедаемая стоками промышленного центра Маргеры, что располагается неподалеку, на суше. Основным преступлением Маргеры является «air pollution», а результатом загрязнения воздуха становится рак камня и металла. Пятнадцать тысяч тонн концентрированной серной кислоты, ежегодно выплевываемых промышленностью, в соединении с влажным и соленым морским воздухом образуют смесь, которая терпеливо и неумолимо убивает всякий год шесть процентов мраморных скульптур, пять процентов фресок, три процента картин на холстах и два процента картин на дереве. Статуи, венчающие базилику Санта Мария дела Салюте, выглядят прокаженными калеками[12], словно вандал издевался над ними с помощью лома — вот как действует загрязнение воздуха.

Венецианские кони (как и всякая другая статуя, расположенная на открытом воздухе) подвергаются воздействию отравленной атмосферы, равно как и химических веществ, содержащихся в помете тысяч голубей, гнездящихся, на радость туристам, вокруг площади Святого Марка. Вот только, они намного ценнее, чем другие статуи, отсюда и взялось жесткое и неоднозначное решение, принятое суперинтендантом венецианских музеев, Франческо Валькановером.

Эти четыре позолоченных жеребца волокут за собой память о таком путешествии и таком секрете, что сами являются чуть ли не символом тайны. А еще — символом поражения. Нам неизвестно даже то, откуда они родом, кто их создал, а то, что знали ранее, оказалось фальшивкой. До нынешнего дня тысячи журналистов, литераторов и специалистов описывают их в статьях и энциклопедиях как «бронзовых коней». Так писали пятьсот лет назад, сто лет назад и пишут сейчас. Тем временем, они не бронзовые, а медные. Их тела, это на девяносто восемь процентов медь, и всего лишь два процента — олово с другими примесями. Точные исследования разъяснили очередную тайну их жизнеописания — но сколько же таких тайн осталось?!

Создали их греки или римляне. Именно «или», заменяющее неизвестную нам правду. Это «или» будет повторяться в течение всего описания их истории.

«Греческая» гипотеза, среди всего прочего, основывается на определенных источниках, в которых мы встречаем термин «коринфские», что подсказывает нам, будто бы кони были родом из Коринфа или какое-то время находились у коринфян. Зенон Косидовский[13], не первый, впрочем, назвал их «конями Лисиппа» — ужасно рискованно назвал, поскольку нет никаких доказательств того, что их создал Лисипп. Век, правда, сходится, поскольку один из выдающихся скульпторов античной Греции, Лисипп из Сикиона, жил в конце IV века до нашей эры. Но Лисипп — портретист Александра великого и творец новой схемы пропорций мужского тела, автор произведений с не встречающейся до сих пор силой и индивидуальностью выражения — творил, в основном, скульптуры людей и богов, а оригиналы его произведений не сохранились. И если бы кони были делом рук такой знаменитости, как Лисипп, разве не должно было такое событие отразиться широким эхо в древнем мире и не дойти до нас хотя бы в виде устных сообщений? Если они и вправду были родом из его круга, то, думаю, скорее уж. Они были созданы кем-то из учеников мастера. Имя которого до потомков не дошло. А может, они вышли из мастерской Лисистрата, брата Лисиппа, который сделался знаменитым, поскольку первым применил гипсовые отливки с живых моделей?

Одно здесь точно: кони и соединенная с ними колесница-квадрига находились в константинополе. Но достаточно отступить всего лишь на шаг, чтобы поиски правды разделились на три гипотезы.

«Греческая» гипотеза говорит, что ранее вся группа находилась в городе Хиос, на гористом острове того же самого названия, расположенном у побережья Малой Азии и сильно связанном с Афинами. Отсюда ее перевезли непосредственно в Константинополь, при чем, здесь мнения опять расходятся: сделал ли это сам Константин или только Феодосий II? «Грекоримская» гипотеза полагает, что с Хиоса квадригу перевезли во времена Нерона в Рим, где она украсила триумфальную арку, а уже оттуда ее вывезли в столицу Византии. И, наконец, «римская» гипотеза предполагает, что скульптуры были выполнены в Риме, по приказу Нерона, чтобы увековечить победу над парфянами, после чего Константин в 328 году забрал их на восток.

«Римляне» для поддержки своей гипотезы указывают на многочисленные римские медали и монеты времен Нерона (представляющие триумфальную арку, увенчанную идентичной квадригой и четверкой лошадей), упоминая, что у Нерона была слабость к бронзовым статуям, и что по его приказу греческий скульптор из Азии, Зенодоро, создал статую высотой в 119 метров, посвященную богу Солнца. Они же указывают на массивные шеи и крупные туловища коней, характерные для изображений лошадей из Лацио, в отличие от греческих скульптур, иллюстрируя это многочисленными примерами греческого искусства, изображающих лошадей.

И все же, «греческая» гипотеза имеет больше сторонников и более серьезные аргументы. В отличие от греков, римляне никогда не умели смоделировать коня с таким умением и экспрессией, которыми можно восхищаться у венецианских коней — примерами здесь могут быть, хотя бы: скульптура коня, созданная Бальбо (неаполитанский музей) или же римский конь, на котором изображен Марк Аврелий. А кроме того: римская бронза содержала семьдесят девять — восемьдесят процентов меди, тринадцать процентов олова и четыре процента цинка; только у греков можно было встретить «бронзу» с чуть ли не 100 процентным содержанием меди.

У истории искусства имеются свои въедливые Шерлоки Холмсы. Они не выкрывают преступников, но творцов, не раскрывают кулис позора, но кулисы славы — и это самая замечательная в мире детективная деятельность.

Венецианская легенда гласит, что всякий переезд знаменитых коней приводит к упадку какого-то могучего государства. И я бы не советовал смеяться над легендами. «Легенда — это сестра истории» (Вольтер). Правило, заключенное в венецианском предании, до сих пор оправдывалось без исключения — уже шестикратно!

Если принять то, что Константин забрал коней из Рима в Константинополь — это было первым вызванным ими упадков, первым аккордом ритмичного цикла смерти держав: Рим утратил свое ведущее значение в пользу столицы Византии. В Константинополе кони увенчали въезд на императорский ипподром, с крыши которого зрители наблюдали за играми. Очередного, увлеченного их красотой повелителя кони ожидали почти восемьсот лет. Им был самый выдающийся из всех венецианских дожей, творец многовекового могущества «королевы Адриатики», Энрико Дандоло. Родившийся в 1108 году (некоторые источники указывают 1110 и 1115 год), в 1173 году он был направлен в Константинополь в качестве посла. Император Мануил принял пришельца, которому было уже шестьдесят с нескольким лет, с необыкновенным «гостеприимством» — почти ослепил его. Это не помешало Энрико заметить позолоченных коней и хорошенько их запомнить. Около 1193 года он был избран дожем, после чего начал реализацию плана, отдаленной целью которого было сделать Венецию повелительницей Средиземного моря. Он завоевал далматинское побережье, изгнал генуэзцев из Поли и Истрии, а с помощью крестоносцев в 1202 году захватил Триест и Ионические острова.

И вот наступил 1203 год — год мести. 17 июля 1203 года девяностопятилетний Дандоло, ведя разъяренных крестоносцев из четвертого крестового похода, ворвался на стены Константинополя, установив на одной из башен хоругвь Святого Марка. Когда он уже не мог идти самостоятельно, его несли, в огне битвы, все время вперед. Столица Восточной Римской империи горела долгие восемь дней, и ей пришлось, по воле победителей, передать трон очередному Комнину, только гордыни она не утратила. В связи с этим, 13 апреля 1204 года Дандоло повторил штурм. Через год он умер, но, прежде чем закрыть глаза навечно, приказал отослать в свою любимую Венецию четырех волшебных коней с ипподрома. Несмотря на громадные сложности, связанные с перевозкой на корабле, конная четверка «помчалась галопом» по морю (1206 год) на галере капитана Доминико Моросини.

И одновременно пала византийская империя Комнинов. Это был уже второй аккорд разрушительного цикла, который породил легенду.

В Венеции коней устроили с наибольшими выгодами — ими украсили красивейшее произведение поздней византийской архитектуры, возводимую тридцать лет (1063–1094) базилику Сан Марко. Вырастающий из плана греческого креста, покрытый пятью громадными куполами, гордящийся чудесным интерьером, искрящимся мозаиками (среди которых более всего интересна «Саломея», дама, танцующая с головой Иоанна Крестителя на блюде; эта дама улыбнется мне через несколько месяцев) — этот собор непрерывно обогащали. Внешней жемчужиной богатейшего фасада стали четыре позолоченных коня, выставленные над головным порталом. Глядящие с этой высоты, они ожидали очередные шесть столетий нового, восхищенного ими «возницу», и очередного переезда.

В 1797 году, в тот момент, когда восходящая звезда европейского континента, двадцативосьмилетний генерал Наполеон Бонапарт завоевал Италию, могущественная когда-то и гордая Венецианская республика клонилась к упадку, как в военном, так и торговом смысле. Наступил процесс, характерный для любой империи — после апогея величия — убийственное благосостояние, перерождающееся в изнеженность и импотенцию государственной жизнеспособности.

Слабость государства является результатом слабости его граждан. Причем, не только моральной — физическая слабость играет здесь не меньшую роль. Чтобы поддержать физическую крепость венецианцы могли воспользоваться одним из трех исторических рецептов. Спартанский: обитатели Спарты считали, что врагом физического развития является обогащение и полнота (свою крепость они поддерживали неустанными войнами). Афинский: жители Афин считали совершенно иначе: не войны, но физические упражнения на стадионах. И, наконец, римский, который объединял оба предыдущих. Венецианцы XVIII века не применяли никакого рецепта, видимо, потому, что сделали свои выводы из исторических уроков. А история учила тому, что ни один из представленных выше рецептов не стоит ломаного дуката: спартанцы, афинянке и римлянке проиграли! Так что «жемчужина Адриатики» догорала, не потея от усилий, в шелках и атласе — как Петроний. Следует признать, что определенная прелесть в этом имеется.

Венеция эпохи войн Бонапарте с австрийцами объявила нейтралитет, что не мешало воюющим сторонам насиловать этот нейтралитет без каких-либо угрызений совести. Только французов, орудующих на территории Республики и несущих «варварские» идем Революции, ненавидели сильнее, в связи с чем против них нередко начинались бунты (Бергамот, Брешчия, Верона). Было убито несколько сотен итальянской армии Наполеона — а тот только и ждал подобной оказии. Когда же, вдобавок ко всему, был обстрелян и разграблен французский корсарский корабль, бросивший якорь у берега Лидо, и когда на свет вышли тайные сношения венецианцев с Австрией, в Венецию отправились адъютанты корсиканца, Жюно и поляк Юзеф Сулковский, везя Великому Совету Венецианской республики экстремистский ультиматум. В присутствии вымаливающих милости венецианских послов Бонапарте орал: «Я буду вторым Аттикой для Венеции! Ваше правительство совершенно одряхлело!» Правительство от страха распалось, а гордая Республика, которая еще могла защищаться на своих труднодоступных островах, упала на колени перед генералом, и французские войска (четыре тысячи человек, среди них и поляки) вошли в «красивейший салон Европы» (как назвал Бонапарте площадь Святого Марка) в средине мая 1797 года. В ходе сдачи города, пожилой дож Манин, последний венецианский дож, пал замертво.

Побежденная Республика, как и всякое из завоеванных Наполеоном крупных и малых государств, должно было заплатить выкуп наличностью (три миллиона) и материальными ценностями (еще три миллиона), и вместе с тем — отдать наиболее ценные произведения искусства (двадцать картин обогатили лаврский музей). Любящий искусство Наполеон в течение двух лет своей итальянской кампании (1796–1797) отослал на берега Сены десятки шедевров, в основном — эпохи Ренессанса (среди прочих, «Обручение Девы Марии» Рафаэля и «Святую Анну» Леонардо да Винчи), оголяя итальянские галереи и музейные собрания. Эти картины он ценил больше золота. Характерным в этом плане был случай с герцогом Пармы, который, после собственного поражения, не желая отдавать французам знаменитого «Святого Иеронима» Корреджио, предложил Бонапарте вместо этой покрытой красками доски астрономическую сумму в два миллиона франков. Наполеон на это ответил: «Два миллиона франков мы потратим быстро, а вот произведения мастеров будут украшать столицу Франции вечно!» — и отказал.

Так что, ничего удивительного, что и венецианских коней после захвата города сняли с фасада базилики (13 декабря 1797 года). На могучих четырехколесных платформах их везли в Париж настоящие лошади. 28 июля 1798 года оркестры толпы радующихся Парижа приветствовали позолоченную четверку в столице Республики. Поначалу их выставили внутри Тюильри, а в 1808 году перенесли на Триумфальную Арку.

Этот переезд является третьим доказательством истинности легенды — могущество Венеции превратилось в прах.

В Париже кони прожили неполных двадцать лет. В 1815 году, по инициативе императора Австро-Венгрии, Франца, и в силу парижского трактата, под надзором Антонио Кановы они были возвращены Венеции, где их снова установили на фасаде собора Сан Марко. Одновременно пала империя Наполеона. Это был уже четвертый раз.

В 1915 году, опасаясь бомбардировок, коней сняли с фасада и вскоре (1917 год) перевезли в Рим, в Палаццо Венеция — годом позднее пала империя Габсбургом. Это была смерть уже пятой империи.

В 1919 году кони вернулись на свое место, венчая портал базилики, но в 1940 году их опять сняли, снова опасаясь бомбардировок. Через несколько лет пал Третий Рейх. Легенда получила шестое историческое доказательство.

Старые венецианцы грозят, что демонтаж четверки коней приведет к новому упадку. Чьего упадка на этот раз?

Франческо Валькановер, видя дыры и трещины в телах коней, желает перенести их, после предварительной реставрации, в музей базилики (Музеум Маркиано) или же в соседствующий Дворец Дожей, а на их место поставить муляжи. Трудно отказать ему в правоте. Увечья бывают и украшением — не обладающая такой уж сильной художественной фантазией старинная скульптура, Венера Милосская, если бы у нее были целые руки, никогда не завоевала бы своей славы, никогда бы у нее не было даже части ее нынешнего очарования; довольно часто искалеченные шедевры обладают непреходящей красотой (у крылатой Ники Самофракийской нет головы) — только все это не означает, что мы должны были бы бездеятельно глядеть и терпеть прогресс разрушения. Прецедентом здесь может быть знаменитая бронзовая статуэтка фавна, которой наслаждаются толпы в раскопанных Помпеях — ведь это уже копия, оригинал находится в неаполитанском музее.

Но, быть может, легендарная угроза окажется сильнее, и венецианцы расстроят эти планы, остановив крах очередной супердержавы. Кто знает? Закон Моргенштерна говорит, что если неизбежные с логической точки зрения катаклизмы и не случаются, то это, в основном, потому, что их предвидели и про них заранее раструбили[14].