ЧТО ТВОРИТСЯ В ЦЕНТРЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ НА ОКРАИНАХ
ЧТО ТВОРИТСЯ В ЦЕНТРЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ НА ОКРАИНАХ
Районы Берлина расположены относительно стран света так же, как и районы других буржуазных европейских столиц — Парижа и Лондона. Центр города, как водится, торговый. Здесь же большинство правительственных учреждений. С севера, с востока и с юга надвигаются на центр рабочие кварталы и фабрично-заводские окраины. На западе живет буржуазия и неизменный спутник ее — обыватель среднего достатка.
Торговля, как известно, — самое оживленное и подвижное занятие на свете. В торговом центре города сильнее всего уличное движение и больше всего суеты. Здесь же сконцентрированы по преимуществу и места увеселений. Берлинский служилый люд не может за дальностью расстояния попадать во время перерыва домой на завтрак и обед. Он кормится в ресторанах. В центре города количество их необозримо. От самых шикарных, где представители привилегированных классов поливают устрицы лимонным соком и дорогим вином, и до самых дешевых, в которых мелкий служащий и рабочий городских предприятий, стоя за высоким круглым столом без скатерти, торопливо проглатывает свою ежедневную колбаску с картофельным салатом или картофельный салат без колбаски.
Как отварную картошку посыпают сверху петрушкой для запаха, так берлинские дома, улицы и сооружения посыпаны яркой рекламой, бьющей в нос, подобно газированной сельтерской воде. Реклама — это одно из самых могучих и действительных средств капиталистической пропаганды. Реклама не только заставляет обывателя покупать; она настойчиво и последовательно, с ранних лет внушает ему любовь и страсть к собственности, к личному обладанию и накоплению материальных богатств. Реклама — это настоящая азбука капитализма, размноженная в десятках и сотнях миллионов экземпляров, проникшая во все уголки капиталистического мира, доступная и навязанная каждому жителю капиталистической страны. Характер рекламы различен в разных странах, типичен для каждой из них и соответствует степени развития ее производительных сил и общему уклону ее экономики. Английская промышленность большую часть своей продукции сбывает на колониальных рынках. Там ее рекламируют дредноуты и солдаты его величества короля английского. Что касается внутреннего рынка, то здесь английский товар в основном рассчитан на потребителя, имеющего твердые хозяйственные привычки и устоявшиеся навыки, на солидных людей, опирающихся на традиции, взвешивающих свои поступки. Поэтому английская реклама не кричит о товаре, а описывает его, обстоятельно перечисляя все завлекательные качества. Обычная форма английской рекламы — афиша. Берлинская реклама не словоохотлива. Она не убеждает и не уговаривает. Старается лишь вдолбить в сознание проходящего название фирмы и фабриката. Этого с нее достаточно. Когда потребителю понадобится вещь, он вспоминает название ее популярнейшей марки и фамилию фабриканта. Преобладающая в Берлине форма рекламы — яркий плакат и красочная вывеска. Текста как можно меньше. Одно название или короткий стишок. Весь Берлин знает двустишие про огнетушители:
Файер брайтет зих нихт аус,
Хаст ду минимакс им хаус [1].
Рекорды побивают многоцветные саженные вывески — плакаты табачных фабрик. На всех карнизах, в надземных и подземных проходах, на арках мостов натыкаешься на македонские фамилии — Бачари, Венести, Муратти, Ясматци.
С наступлением темноты начинает действовать электрическая рекламная информация. Последнее изобретение — бегущая ленточная электрическая надпись. Пока вы стоите у трамвайной или автобусной остановки, она успевает сообщить вам политические новости дня и преподнести целую кучу полезных советов по части приобретения бесполезных вещей. На глухой стене высокого дома гигантская бутылка из электрических лампочек наклоняется над таким же бокалом и широкой струей проливает в него искрящееся шампанское. На другом углу, на фоне ночной мути, по светящейся коробке чиркает спичка и закуривается папироса. Огненный дымок кольцами подымается кверху и гаснет. Есть места и улицы, где электрические надписи горят непрерывными шпалерами без пустых промежутков. Там ночью светлее, чем днем. Теней там вовсе нет-вещи и люди равномерно освещены со всех сторон. В берлинских электрических надписях обычный ламповый пунктир быстро вытесняется буквами из целых электрических трубок, наполненных как бы жидким апельсиново-матовым или электро-голубым светом.
Техника освещения быстро совершенствуется. Она научилась перевращать в световые потоки сразу большое количество энергии. Немцы построили недавно лампу накаливания мощностью в 50 киловатт. Одна такая лампа могла бы осветить целую улицу или залить светом обширную площадь. На воздушной гавани Темпельгоф в Берлине установлен аэромаяк, излучающий в ночное пространство свет силою в 40 миллионов свечей. Значительное и быстрое увеличение количества ночных полетов побудило Англию соорудить воздушный маяк светосилою в миллиард свечей. В Нью-Йорке для театра "Капитоль" построен электрический прожектор, отбрасывающий сноп света мощностью в четыре миллиарда нормальных электрических свечей. Прожектор предназначен для того, чтобы световыми буквами писать программу театра в небе. Капитолийский светоч может не без основания претендовать право быть включенным в количество небесных светил.
Над старой Европой ее уютная мягкая ночь, быть может, доживает свои последние десятилетия.
В Берлине все стремится рекламой напомнить о себе, кроме одних разве только универмагов. Эти слишком почтенны и самонадеянны. Солидные фирмы их известны не только в Берлине, но и далеко за пределами страны. Для них реклама — выброшенные деньги. Вот самый большой из них, патриарх всего племени — Вертхайм. Он стоит огромный, днем серый и черный ночью, как целый горный хребет, выпирает на площадь и на две улицы. В росте своем он никак не может остановиться и сейчас, спустя несколько десятилетий после своего основания, все еще достраивается в длину, сшибая смежные здания.
Развлечения в Берлине, культурные и некультурные, заведены на все вкусы и на всякого потребителя. Есть "Спортпалас", вмещающий шесть тысяч зрителей. Тут и борются и состязаются, и 28 представителей различных европейских и американских наций взялись шесть дней под ряд ездить по треку на велосипедах. Действия на длительность очень модны в спортивной Европе. Какой-то чудак в Париже решил не есть 40 дней и 40 ночей. Лег в стеклянный гроб, приставили к нему сторожа, и начал он не есть. Десять дней он выдержал. На одиннадцатый разбил свой гроб и, загнавши сторожа в угол, побежал стремглав в соседний ресторанчик. Немцы показали более высокую марку по части воздержания от пищи. Ихнему "мастеру голодания" — Иолли — удалось проголодать 45 дней. Все это время он пролежал в стеклянной будке в ресторане "Крокодил", худел, обростал волосами и тихо ворочал головой из стороны в сторону. Кругом за стенами будки проходила, шаркая толпа любопытных. Интересовались, нет ли жульничества и действительно ли Иолли ничего не ест? Профессионалы и спортсмены-любители не щадя побивают друг друга в суровом искусстве голодовки на потеху праздным обывателям, развращенным буржуазией. Промышленные кризисы, все более и более глубокие и сильные, беспрерывно потрясающие капиталистические страны, создают миллионные армии безработных, голодающих не ради спорта и забавы, а для того, чтобы обеспечить владельцам фабрик и заводов возможно большую прибыль. Есть и у безработной армии пролетариата свои герои голода. Горняк Герман Дрэдер отправился пешком из Рурского бассейна в Берлин "голодным маршем", ведя по пути пропаганду против неслыханной эксплоатации рурских горняков. Он нес на груди доску, на которой был исчислен весь его нищенский бюджет.
Спортивная голодовка, танцы, бесцельная езда по кругу — вот те области, в которых развивается буржуазное соревнование. У нас соревнуются на работе, на деле — кто больше пользы принесет, кто сделает более крупный вклад в социалистическое строительство. В капиталистических странах в работе соревноваться не принято, там работу двигает конкуренция, подгоняет костлявая рука голода.
Количество кино-театров в Берлине очень велико. Зрительные залы многих из них прекрасно построены, образцово оборудованы и вместительны, как настоящие человеческие элеваторы.
У вокзала Цоо стоит гранитный "Уфа-палас". Самый большой кинематограф в Берлине. Он обвел свои контуры апельсинным, синим и белым светом и над входом надписал огненными буквами название демонстрируемой картины. По коньку крыши бежит подвижная электрическая надпись. Перед началом и после конца каждого из сеансов у подъезда его в нетерпении набухает огромная толпа, как у ворот большой фабрики.
Насупротив мечтательными темносиними глазами узорчатых окон глядит на площадь "Глория-палас" — театр, принадлежащий той же компании "Уфа". Тут же на площади кино "Капитоль" сыплет переливчатые звезды своих электрических надписей. В "Капитоле" по обе стороны экрана стоят две хрустально-матовые колонны. Они светятся в антрактах таким неестественным светом, что, раз побывши в этом зале, не скоро его забудешь.
Немецкие капиталисты усиленно развивают высоко доходную кинематографическую промышленность.
Американские банкиры и промышленники, которые поддерживают послевоенную капиталистическую Германию в ее неустанной тяжелой экономической борьбе против Франции, как веревка поддерживает повешенного, изобретают один за другим самые сложные планы, которые должны спасти разоряемую Германию от гибели и в то же время обеспечить заводчикам и фабрикантам Франции возможность богатеть за счет германских репараций. Сначала это был план Дауэса, согласно которому германский имперский банк и железнодорожная сеть Германии — лучшая в Европе — перешли в руки американских капиталистов, теперь — это план Юнга. Немецкому пролетариату все равно, каким именем называться и на каких ухищрениях построен тот или иной грабительский план — в конечном счете все они сводятся к усиленной эксплоатации немецкого рабочего и расхищению его живой силы, превращаемой в доллары.
Прибрав к рукам имперский банк, железные дороги, большую часть тяжелой индустрии и химическую промышленность— лучшую драгоценность и гордость германской техники и промышленности — американский капитал не побрезговал и кино-фабриками и кино-театрами. Основное свое внимание в этой области он обратил на самый крупный в Германии кино-комбинат "Уфа", обладающий большим количеством фабрик, ателье и театров. Большая часть акций предприятия "Уфа" находится в американских руках.
Однако не следует думать, что в немецких кино-театрах, принадлежащих американцам, показываются сплошь американские картины. Такой способ действия был бы с точки зрения современного империализма неправилен. Американцы используют Германию вовсе не как рынок сбыта для своих товаров; их интересует здесь не столько торговая прибыль, сколько присвоение части прибавочной стоимости многочисленного и высококвалифицированного немецкого пролетариата. Поэтому Америка не только не препятствует развитию германской промышленности, а, наоборот, покровительствует ей. В театрах "Уфа" демонстрируются, главным образом, фильмы отечественного немецкого производства.
Берлин — город пятиэтажный. Он не похож на наши советские городские центры, унаследованные нами от старой России и построенные наподобие пирамид. У нас обязательно в середине города взбиваются высокие многоэтажные здания, а чем ближе к окраинам, тем они становятся меньше. Города обычно окружены кольцом вросших в землю одноэтажных приземистых хибарок. Деревянные хибарки в германской природе вообще не встречаются. Немцы из дерева домов не строят. Все дома Германии — каменные. И даже в деревнях они по большей части — двух-этажные. Крыши немецких домов крыты разного рода плитками, шиферными пластинками, но главным образом — красной черепицей. Промышленная Германия, самая богатая железом страна в Европе, не позволяет себе роскоши расточать ценный черный металл, нужный для машиностроения, для технических конструкций, для строительства, на покрытие зданий. Даже Америка — страна, располагающая самыми обширными в мире железными ресурсами, — не применяет железных крыш, считает это бесхозяйственным. Она идет еще дальше Германии. И где нехватает черепицы, плиток и шифера для грандиозного американского жилищного строительства, там в Соединенных Штатах и в Канаде применяют деревянные, пропитанные особыми составами, пластинки, так называемые шинглсы, не останавливаясь перед тем, что такое строительство менее огнестойко.
Мы бедны черным металлом, а нужен он нам для нашего неслыханного строительства, для поддержания революционных темпов индустриализации нашей страны больше, чем какой бы то ни было другой материал. Пора и нам отказаться от расточительного обычая царской России крыть крыши железом. На это должно быть обращено особое внимание. Борьба за экономию железа — есть важный участок классовой борьбы.
В Берлине, сколько ни приближайся к окраине, дома все продолжают оставаться пятиэтажными. До края, до самого того места, где за последним пятиэтажным домом начинаются пригородные поля и пустыри. Домов с меньшим количеством этажей в городе очень мало. Встречаются они преимущественно в старых кварталах. Можно часами итти по берлинским улицам любого района и все считать: пять да пять. Как правило, улицы на окраинах шире, чем в центре, прямы и неизвестно, где кончаются — иногда тянутся на несколько километров.
Вдали от центра исчезают такси и автомобили, трамвайная сеть становится реже, автобусы проносятся торопливо, как испуганные, отставшие от стада одиночки. Пешеход чувствует себя затерянным в пустыне асфальта и камня. Шаги его гулко перекатываются по перекресткам. Тут даже летом, над обожженной мостовой, между раскаленными домами веет холодная осенняя грусть. Жители этих районов не любят ходить по своим улицам, а жители иных частей города и вовсе их избегают.
Оживленно здесь бывает только по воскресеньям, да во время значительных забастовок, да еще в заверченные волчком дни революционных вспышек. В будни только черные железные перила балконов нависают в неподвижной пустоте прямолинейных уличных перспектив.
В воскресенье здесь погулять не плохо. Можно услышать, как молодой рабочий, сидя у открытого окна, старательно выводит на губной гармонии мелодию "Интернационала". В витрине невзрачной книжной лавочки можно увидеть портреты Ленина, Карла Либкнехта, Розы Люксембург и теперешних вождей Коминтерна. У входа в столовую благотворительной организации и в ясную погоду и в ненастье стоит никогда не уменьшающаяся очередь безработных. В скудной тени сквера обязательно натолкнешься на митинг красных фронтовиков, происходящий под открытым небом и под опекой двух зеленых полицейских фигур. Если берлинская буржуазия не опасается на данный момент непосредственных выступлений пролетариата, если на короткий промежуток времени ей кажется, что рост коммунистического влияния замедлился, задержался и, если нет, наконец, особых директив по полицейской линии, тогда зеленые шуцманы мирно прогуливаются вокруг митингующих — не то для соблюдения порядка, не то для того, чтобы самим хоть краем уха услышать рискованные в буржуазном Берлине речи ораторов.
Если в политические расчеты буржуазии на сегодняшний день не входит провокация вспышек и устройство побоища, то митинг закончится благополучно. Если же имеются специальные директивы, полицейские усмотрят в речах выступающих попытки к нарушению или ниспровержению германской конституции, митинг будет разогнан резиновыми палками, и ораторы не попадут к ужину домой.
Когда печаль и серость повседневной жизни берлинских рабочих нарушается каким-либо политическим событием, когда классовая борьба бурно выплескивается на улицу, весело тогда в этих районах. Обрадованно колыхаясь, сплошными колоннами идут рабочие демонстрации. Железные черные балконы уплывают над ними назад, улыбаясь задору революционных песен. Красные знамена и плакаты объявляют буржуазному строю пролетарские лозунги, и в них многократно повторяется имя Советского Союза.
Хорошо поют немецкие рабочие свои революционные песни. И песни эти полны непоколебимой решимости и бесконечной выдержки одного из лучших и наиболее боевых отрядов мирового пролетариата.
Случается, что проходят здесь и нерабочие демонстрации. Союз республиканского знамени, народная партия, националисты. Эти шествуют с трехцветными знаменами под звуки военных флейт с вооруженным отрядом впереди и с собственными санитарами позади. Да кроме того, на всякий случай, их охраняет еще и полиция. Едет сзади на грузовиках, оборудованных мягкими скамейками, с винтовками за плечами.
Где проходит такая демонстрация, там рабочие улицы замолкают и глядят насупившись. Ребятишки прекращают свой гомон и стоят на панели, с недоверием оглядывая марширующие ряды. Манифестанты проходят быстрым шагом, торопясь к центру.
Каждый из них доволен и вздыхает с облегчением, когда ряды их выходят из жестокой суровости рабочих кварталов и попадают в шумливое оживление буржуазных улиц. Здесь есть кому оценить красоту их трехцветных знамен, звонкую четкость их рядов шага и военную дисциплину их.
В послевоенные годы классовые армии пролетариата с одной стороны и буржуазии с другой формируются на улицах капиталистических столиц Запада с такой наглядностью и в таком быстром темпе, какие казались совершенно невозможными всего лишь десятилетия тому назад. Решительные бои за власть на Западе будут боями почти регулярных армий.