«Летучая мышь». Приплыли…

«Летучая мышь». Приплыли…

Бархатов — откровенный хулиган. В интервью на канале «Культура» он сказал, что его интересовало в этой постановке только одно: как далеко он сможетзайти в своем свинстве. Бархатов такая же дутая величина, как и поглумившийся над «Евгением Онегиным» Черняков.

Беда их в том, что для эпатажа достаточно свинства, а для хорошего спектакля нужен талант, которого у обоих нет.

Есть только натасканность на эпатаж, полученная во время стажировок в Германии. Постановки «Мыши» в Венской опере ироничны, но там присутствует чувство меры, и сравнение с претенциозной псевдосатирой на современные нравы, изваянной Бархатовым со товарищи, по меньшей мере неуместно. Режиссерский театр, превратившийся в откровенное глумление над публикой и произведениями выдающихся авторов-классиков, заслуживает только криков: «Бу!»

Но, как верно сказал Юрий Темирканов, мало кто из публики может сказать про г-но, что это г-но (выдающийся дирижер выразился именно так). Если же г-ну Бархатову и драматургу Курочкину захотелось поупражняться в сатирическом жанре про «героев нашего времени», то почему бы не создать свое, оригинальное произведение, а г-на Десятникова, руководителя оперной труппы Большого, попросить написать музыку, потом все это поставить на сцене. Только где найти зрителей и спонсора для такой постановки?

А тут старый добрый Штраус (один из), глядишь, публика как-нибудь стерпит еще один режиссерский плевок-жемчужину.

А может быть этот спектакль — воплощение ненависти Десятникова к жанру оперетты? Дескать, тони, «Титаник»-«Штраус»? Только вот Штраус-то как раз и непотопляем, господа!

Виктория

//- Большой театр попал в мышеловку — //

Впервые в своей истории Большой театр замахнулся на легкий жанр и решил приручить «Летучую мышь» Иоганна Штрауса. Более того — проявив необыкновенную легкость мысли, предложил считать эту премьеру второй частью «венского» диптиха. А первой счесть «Воццека» Альбана Берга, которого презентовали в ноябре. БТ не испугался, что от такого «венского штруделя» у публики начнется несварение. За рождением чуда музыкальной кулинарии наблюдало немало знаменитостей: Наина Ельцина, Галина Волчек, Алла Демидова, Александр Шохин, Михаил Швыдкой.

«Летучая мышь» имеется во всех музыкальных театрах Москвы. Но Большой охотился за ней с маниакальным упрямством, хотя и комплексовал по поводу этого желания. Пытался всех убедить в том, в чем и убеждать-то не надо. Оперетта хорошая, и обращаться к ней не гнушались Герберт фон Караян, Карлос Кляйбер и Николаус Арнонкур. Появляется она регулярно на афишах всех лучших оперных домов мира.

Было любопытно, какой выбор сделает Большой. Либо выдаст нечто эпатажное в духе постановки Ханса Нойенфельса для Зальцбургского фестиваля. Либо представит респектабельный спектакль, почти как на сцене Covent Garden в Лондоне. Но неспроста музыкальный руководитель Большого Леонид Десятников начал свое выступление на презентации премьеры цитатой из иронической прозы Юлиана Тувима: «Велики и неисчислимы мерзости сценического зрелища, именуемого опереттой. Нищета идиотского шаблона, тошнотворной сентиментальности, дешевой разнузданности, убийственных шуточек, хамство безумной роскоши»…

Приглашать всемирно известных мастеров театр не стал, а собрал начинающих специалистов. Ставка на юношеский максимализм себя не оправдала, явив на сцене Большого театра новый жанр «музыкальной катастрофы». Как в прямом смысле (в финале все придумки спектакля благополучно идут ко дну), так и в переносном. Высокая оперетта превратилась в кабак.

Первые минуты, что звучит увертюра, публика любуется выстроенным на сцене шикарным лайнером «Штраус» (впечатляющая работа сценографа Зиновия Марголина). На борт корабля поднимаются «богатые и знаменитые» с чемоданами, левретками и конечно же любовниками в придачу. Зал замирает в предвкушении интригующих событий и непредсказуемого развития сюжета. В надежде увидеть, быть может, что-то сродни феллиниевскому шедевру «И корабль плывет»…

Однако присутствие молодого и модного режиссера Василия Бархатова в спектакле вообще незаметно. Нет ни сюжета, ни характеров. Если первое действие хотя бы поставлено по принципу «ходи туда-сюда», то во втором, ключевом, акте все недвижимо. От скуки публика начинает зевать в голос, несмотря на то, что к финалу красивая картинка оборачивается грязным дебошем. Артисты успевают и в фонтан нырнуть, и на танцах подраться. А вот любимой во всем мире публикой игры «Угадай гостя на балу Орловского» нет. Этот, как правило, шикарный вставной номер в спектакле не предусмотрен. В упомянутой, например, постановке Covent Garden пел Шарль Азнавур. В спектакле Большого театра органично смотрелись бы Маша Распутина или Дима Билан.

В антрактах народ уходил, отплевываясь от пошлых шуточек и гэгов — типа «акта любви» между Айзенштайном и доктором Фальком или игры с «грудями» князя Орловского. Присутствующие с ностальгией вспоминали советскую версию «Летучей мыши», сделанную по либретто Николая Эрдмана и Михаила Вольпина. Интересная задумка впервые в России представить оригинальное немецкое либретто Карла Хаффнера и Рихарда Жене на основе фарса немецкого драматурга Юлиуса Родериха Бенедикса «Тюремное заключение» и водевиля французских авторов Анри Мельяка и Людовика Галеви «Полуночный бал» завершилась плачевно.

От Штрауса в новоявленной «Летучей мыши» остались лишь название лайнера и музыка в оркестровой яме

За дирижерский пульт БТ пригласил дебютанта в оперетте швейцарца Кристофа-Маттиаса Мюллера. Как бы хотелось увидеть на его месте Владимира Юровского, входящего в пятерку приглашенных дирижеров Большого театра. В 2003 году на Глайнд-бернском фестивале он сделал блестящую «Летучую мышь». А тут оркестр был лишен драйва, ансамбли солистов разваливались. Певцов, забиваемых русским дубляжем немецких разговорных диалогов, было едва слышно. Понятно, что таким нехитрым «кинематографическим» способом хотели заретушировать их плохой немецкий. Но заварили в итоге несъедобную звуковую кашу, в которой теряются попытки неплохих вокальных работ Анны Стефани (Орловский) и Динары Алиевой (Розалинда) или Анны Аглатовой (Адель). У Штрауса женские партии написаны куда интереснее и труднее для пения, нежели мужские. Посему за пошедшие прахом труды Крезимира Шпицера (Айзенштайн), Эльчина Азизова (Фальк), Эндрю Гудвина (Альфред) не так обидно. Хотя разодетые в нарочито нелепые костюмы от Игоря Чапурина, нахватавшие изрядное количество «петухов» в ариях солисты выглядели будто недружественные шаржи на самих себя.

К финалу от тоски выдохлись все. Даже феноменальная конструкция корабля — единственное достоинство данного спектакля, превратилась в кусок унылых фотообоев. И когда выяснилось, что судно ждет судьба «Титаника», показалось, что на его борту написано не «Штраус», а «Большой театр».

Мария Бабалова, «Известия», 22 марта 2010

//- Тише мыши — //

Постановщики оперетты «Летучая мышь» в Большом театре не только плохо сделали свою работу, но и испортили работу музыкантам

Успехи отечественной оперной режиссуры растут не по дням, а по часам, подкрепляясь также успехами отечественной оперной сценографии. Раньше, если тебе не нравилось происходящее на сцене, ты мог отвернуться и слушать только музыку. Теперь же взята новая планка. Режиссер Василий Бархатов и сценограф Зиновий Марголин, поставившие в Большом театре оперетту Иоганна Штрауса «Летучая мышь», посчитали нужным построить декорацию и расположить певцов в такой глубине сцены, чтобы их голосов не было слышно, как бы тихо ни старался играть оркестр.

В тех случаях, когда певцы все же выходили на авансцену и пытались спеть там свои арии или же куплеты, хору и статистам было дано указание максимально громко откупоривать бутылки с шампанским либо устраивать на сцене беготню с потасовками, чтобы по возможности отвлечь слушателей от исполняемого. Самим же артистам было вменено в обязанность отвлекать аудиторию от собственного пения как можно менее уместными действиями — например, во время исполнения сольного номера снимать обувь и истерично колотить ею по реквизиту.

В те моменты, когда никто не пел, можно было оценить искусство дирижера Кристофа-Маттиаса Мюллера и игру оркестра. В первом составе были заняты хорошие артисты — как свои, так и приглашенные: Динара Алиева (Розалинда), Анна Аглатова (Адель), Крезимир Шпицер (Айзенштайн), Эндрю Гудвин (Альфред) и др. Однако высказываться о достигнутых ими музыкальных высотах в условиях взаимного неслышания было бы некорректно.

Хочется спросить: бывают ли на репетициях директор театра, его музыкальный руководитель, руководитель оперной труппы? Если да, то ни у кого из них, видимо, нет возможности вмешаться, дабы хоть как-то смягчить надвигающуюся катастрофу. Что чиновник, что музыканты людям театра не указ. Театрального же руководителя в Большом нет. Получается, за результат никто не отвечает.

В этом Большой театр уникален. Это единственный театр России, где постановщики пользуются абсолютной творческой свободой. Так, например, в Мариинском театре Валерий Гергиев самолично меняет мизансцены — бывает, за час до премьеры, и Бархатов с Марголиным, плодотворно работавшие там, могут об этом рассказать. Во всех остальных театрах есть главные режиссеры, с мнением которых приглашенные должны как-то считаться. В Европе в театрах, что много правильнее, есть худруки и интенданты. За свободу творчества или против нее мы голосовать сейчас не будем.

Но Большой театр знает один секрет мести режиссерам и сценографам. К премьере нужно выпустить буклет со статьями первых интеллектуалов страны. В сопоставлении с ними деяния постановщиков будут выглядеть особенно убого. Так и в этот раз. В буклете мы читаем про «фрачную жизнь», про «воздух Вены», про «запрет на неостроумие». Ничего более далекого от этих понятий, чем новый спектакль Большого театра, придумать невозможно.

Петр Поспелов, «Ведомости», 19 марта 2010

//- «Мышь» летает по Большому. — //

Помните, как князь Голицын в «Хованщине» Мусоргского делает весьма безутешное для себя и для своей эпохи умозаключение: «О Святая Русь, не скоро ржавчину татарскую ты смоешь.» Примерно тот же смысл получится, если этот «крик души» адресовать нынешнему Большому театру, в котором стараниями прежнего печально известного ведерниковского руководства и его «серых кардиналов» — весьма больших, надо сказать, «интеллектуалов» от музыки — разрушен до основания и превращен в смердящий тлен уникальный институт некогда великого русского музыкального театра. Создается впечатление, что и нынешнее художественное руководство — на редкость обезличенный коллектив временщиков — такая ситуация вполне устраивает. Вместо того чтобы выплывать из омута репертуарного коллапса, Большой кидает в крайности от серийности Берга до опереточной легковесности Штрауса. Корабль театра давно уже не штормит созидательными идеями, он давно уже тихо дрейфует в океане убогих «креативных» идей пресловутого постмодернизма. Но на этот раз Большой своей примитивно-убогой постановкой оперетты Штрауса «Летучая мышь» угораздило приобрести билет именно на «Титаник» — и вот уже корабль не плывет, а благополучно идет ко дну. Одним словом, вместо венской оперетты на главную музыкальную сцену страны водружается трехактная инсталляция живой (но далеко не живописной ни в постановочном, ни в музыкальном воплощении) картины под названием «Приплыли». Ее содержание, конечно же, не о печально известном трагическом рейсе через Атлантику, а, скорее всего, о барахтанье в мутных венских водах Дуная: читай, о полной постановочной беспомощности и отсутствии хотя бы малой толики здравомысляще адекватных идей ее создателей.

Гламурная постановка «Летучей мыши» не лишена глупой клоунады с мужским полу стриптизом

Василий Бархатов — типичный представитель «гламурно-золотой» режиссерской молодежи, для которой гламур и внешняя форма в подавляющем большинстве случаев превалируют над объективными законами содержания и самой сути музыкального театра, а пиетет к последним считается просто-напросто чистейшей воды моветоном. Однако есть исключения и для этого фигуранта, например, его постановка «Братьев Карамазовых» Смелкова в Мариинском театре, но это, скорее, лишь «приятное недоразумение», а не стиль и почерк новомодного «мастера». В сущности, Бархатов — главный антигерой обсуждаемой инсталляционно-технократической вампуки. Гламура в его «Летучей мыши» хоть отбавляй, а вот спектакля, постановки, спаянной воедино ясностью и продуманностью режиссерской концепции, собственно, и нет вовсе! Но именно эта самая «антиконцептуальность», судя по всему, как раз пришлась по душе и более старшему поколению его коллег. В противном случае сценограф Зиновий Марголин, дизайнер костюмов Игорь Чапурин и примкнувший к ним «заморский» дирижер Кристоф-Маттиас Мюллер не смогли бы так слаженно «сплясать под режиссерскую дудку». С их «молчаливого» или, скорее, все же восторженного согласия из спектакля безвозвратно исчез весь неповторимый аромат именно того самого либретто Рихарда Жене и Карла Хаффнера, на которое и писал свою бессмертную музыку Иоганн Штраус.

Как известно, непреодолимым сценическим препятствием для оригинального сюжета в советское время стала адаптированная доморощенная пьеса с новой драматургией и переосмыслением акцентов. Безусловно, «венская поделка» (или подделка?) театра «Московская оперетта», которой можно «насладиться» и сегодня (попробуйте, хотя на этот счет есть большие сомнения!), в серьезный расчет приниматься не может. Однако и «новодел» Большого театра также ничего, кроме устойчивого отторжения, не вызывает. К тому же в Москве и без него есть уже три постсоветских варианта «Летучей мыши», основанных на оригинальном либретто (в «Геликон-Опере», Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко и в «Новой Опере»). Есть-то, конечно, есть, но ни на одну из них так и не легла печать режиссерско-драматургического гения: с появлением спектакля Большого театра мы приобрели очередную головную боль — уже пятую по счету.

То, что первые два акта мы плывем на «Титанике» по дунайскому фарватеру, затем натыкаемся на «высокий интеллект» капитанской постановочной команды, в результате терпим крушение, а затем, прихватив спасательные жилеты и круги, целыми и невредимыми вплавь добираемся до берега, лишь «сговор» постановщиков между собой: на концепцию он никак не тянет. А на игру в бирюльки — в самый раз! То, что всех героев договорились вырядить по моде 70-х годов прошлого века, момент вообще проходной и банальный. То, что все первое действие специально создано для публичного стриптиза Альфреда, не вызывает ни малейших сомнений! То, что второй акт нужен постановщикам лишь ради всеобщей пьяной оргии с полуголыми девицами в настоящем фонтане «из шампанского», факт более чем очевидный! Мусоргский со своей «Сценой у фонтана» в «Борисе Годунове» просто отдыхает! То, что князь Орловский (как известно, меццо-сопрановая партия травести) — теперь переодетая князем русская княгиня (стало быть, уже и не травести), говорит лишь о музыкальном волюнтаризме и невежестве постановщиков — больше ни о чем! То, что в третьем акте дело до тюрьмы так и не доходит, а все разоблачения осуществляются на берегу, куда постепенно прибывают спасшиеся после кораблекрушения, постановщиков нисколько не трогает. Тут рядом в соседней шлюпке оказывается и Альфред, уснувший в ней вместе с пьяными матросами, так и не доставившими его до «места назначения» (естественно, что драматическая партия тюремщика Фроша просто выброшена как бездарный рудимент, а директор тюрьмы Франк — теперь капитан корабля). В финале, тем не менее, звучат полагающиеся здравицы в честь Короля Шампанского — и все это на фоне видеографического задника, на котором наш «:Титаник», то вдруг утонет, накренившись под углом 45 градусов, то вдруг снова всплывет. Уж что этим хотели сказать постановщики, решайте сами: я воздержусь.

Василий Бархатов - «милый мальчик», как он сам себя прилюдно величает, - типичный представитель «гламурно-золотой» режиссерской молодежи, которому на отечественной сцене дана беспредельная свобода

Настойчиво громкий оркестр Большого театра, впервые столкнувшись с театральным опусом венского классика легкого жанра, вдруг неожиданно превратился в «садовопарковый» — и не так уж и важно, какова в этом роль «немецкоговорящего» дирижера: деятельная или бездеятельная? Сами же сценографические нагромождения постановки напрочь отделили действие от оркестра, а певцов — от зрителей: под сводами тяжелых конструкций каюты четы Айзенштайнов Динару Алиеву и Анну Аглатову, обладательниц сильных и чувственно полетных голосов, в партиях соответственно Розалинды и Адели, было плоховато слышно с шестого ряда партера! Между тем обе эти актерские работы следует признать весьма запоминающимися, а в музыкальном плане — безусловно состоявшимися! Во втором акте с потолком под колосниками сцены акустическая ситуация заметно улучшилась, став вполне приемлемой лишь в третьем акте, практически происходящем на авансцене. И вокальные номера, и диалоги исполнялись на языке оригинала — немецком. Однако в этой связи абсолютно неприемлемо то, что в отношении разговорных диалогов применялся синхронный двухголосный (женский и мужской) дубляж, разносившийся из динамиков. Это совершенно убивало саму сущность живого присутствия в театре: такой сериал (мыльную оперетту) лучше смотреть, лежа на диване или сидя дома в удобном кресле, анев театре. И зачем только артистам было учить диалоги на немецком, если в результате их всего-навсего «полуслышно» — как в кино! Если преследовалась цель ставить на немецком языке, то вполне было бы достаточно таких же титров, которые имели место в обсуждаемом спектакле и для музыкальных номеров. Либо же надо было ставить все на русском — промежуточного русско-немецкого варианта, как и предложенного, быть не может! «Кинотеатр мыльной оперетты на сцене Большого», — это звучит просто убийственно, но это именно те слова, которые отражают суть проблемы.

Из публикации Игоря Корябина в журнале «Планета Красота», № 3–4, 2010

//- «Летучая мышь» в Большом — //

Комментарии зрителей

Смотрели оперетту «Летучая мышь». Я не буду анализировать извращенную постановку Бархатова, наверно, многие уже посмотрели. Скажу одним словом — позор!!!

Светлана Дмитриева, 17.02.13

Я была на «Летучей мыши»! Это было просто ужасно. Какое-то немецкое порно, грубо говоря! Ушла на втором действии! Такого позора я не видела давно. Не ожидала от Большого такой свиньи. Кажется, кто-то заплатил приличненько, чтобы ЭТО вышло в свет.

Анна, 15.07.2010

Давно не был в Большом театре. Сказать, что этот спектакль — просто жесть — это ничего не сказать. Самое страшное, что он напоминает всем, где вы находитесь и как быстро были уничтожены лучшие традиции русской и советской культуры. Откровенная пошлость, натянутый сюжет, и самое страшное, хорошие голоса в сочетании с отличным оркестром, просто уничтоженные бездарем-режиссером. Удивительно, что главная сцена страны берет в режиссеры двухклеточных идиотов. Возможно, это жестко, но 2 просмотренных акта повергли в жестокую депрессию.

2010

...Такого облома у меня еще никогда не было. Попытаюсь объяснить-описать свое восприятие этой потуги современного автора либретто.

Если взять, например, мадонну Литта Леонардо да Винчи и нацепить на девушку современные укороченные шмотки и дать сигарету, пацану — в руки мобилу, на заднем плане реклама пива и пара-тройка похабных стихов, и, сбоку, что-нибудь еще пририсовать. Так вот картина останется картиной да Винчи, но она будет испохаблена! То же произошло с этим спектаклем: глупая клоунада с мужским полустриптизом (трусы под душем он все-таки не снял) на фоне чудесной музыки Штрауса. Все! После первого действия я ушла.

Даже денег не жалко. Одно возмущение!

Тетя Таня, 7 июля 2012

Откровенная пошлость, к чему было изуродовано хорошее произведение? К чему была эта пьяная немецкая оргия, массовка, которая не знала, чем себя занять, грязные сантехники с вантузом, пытающиеся отремонтировать фонтан, девицы в трусах в этом же фонтане и сумасшедший дед, раздевающийся до майки и трусов?..

2012

Сегодня Большой украл у меня 3 часа жизни. То, что увидел, вульгарно, пошло и бездарно!

Когда артисты вышли на поклон, было ощущение, что они все извиняются за эту ужасную постановку. Отвратительно и низкопробно. Если это форма выражения протеста обществу потребителей и никчемностей, то понять это сложно…

Жаль, очень жаль.

Андрей, 17 февраля 2012

Полное безобразие. Большой умирает!

Марина, 4 февраля 2012

http://www.bolshoi-theatre.su/oppinion

Данный текст является ознакомительным фрагментом.