10. Язык твой — враг твой
10. Язык твой — враг твой
Правильно структурировать текст, придумать ему сильные начало и концовку — две трети успеха. Оставшаяся треть — собственно, доставить читателю удовольствие тем, как материал написан. Обычно это как раз тот аспект качества, которым жертвуют из-за временных ограничений. И еще по одной причине. Читатели в большинстве своем не могут оценить хороший русский.
Нет, сами-то они, конечно, считают, что могут. Поэтому русский язык — благодатная тема для колонок. Напиши что-нибудь страстное о том, как все вокруг уродуют ВМПС (автор аббревиатуры — кажется, Василий Аксенов), и тебе обеспечено не просто внимание, но единодушное согласие аудитории, — а уж как это приятно!
28 июня 2013 года на сайте snob.ru вышел пост Натальи Белюшиной под названием «Торжество абырвалга», начинающийся словами: «В течение нескольких лет я с ослабевающим интересом наблюдала за тем, как люди превращают русский язык в его жалкое подобие». Дальше — много тысяч знаков о вездесущей безграмотности и о том, как она раздражает автора.
Читательская реакция должна была пролить бальзам на израненную современностью душу граммар-наци. Пост Белюшиной не просто набрал больше 300 000 просмотров — такое бывает и с особенно злободневными политическими колонками, и с удачными текстами про секс и отношения; его лайкнули на Фейсбуке под 30 000 раз! Для русскоязычного текста это результат если не невиданный, то уж точно редкий.
Значит ли это, что сотни тысяч прочитавших пост или хотя бы десятки тысяч лайкнувших — грамотные люди? Боюсь, что нет. Слишком уж затейлив наш язык, слишком богат алогичными нюансами, слишком запутанны его правила. Как-то, комментируя особенно неудачную шутку Владимира Путина (он передал привет экс-президенту Израиля Моше Кацаву в связи с тем, что тот оказался «мощным мужиком» — изнасиловал 10 женщин), президентский пресс-секретарь Дмитрий Песков заметил: «Русский язык очень сложный, и иногда все зависит от порядка слов».
И правда. Есть такая акция — «Тотальный диктант». Фанаты русского языка проверяют свою грамотность: в назначенный день одновременно в многих городах пишут под диктовку тексты, предложенные современными писателями. Те — Дина Рубина, Дмитрий Быков, Захар Прилепин — и сами диктуют в тех городах, где в этот день присутствуют. В 2013 году диктант написали 32 000 человек, и всего 400 из них — на твердую «пятерку», то есть без ошибок. Можно предположить, что и среди лайкнувших пост Белюшиной столько же «отличников».
Короче говоря, наш язык горячо любим носителями, — они за него в огонь и в воду, — но он им не дается.
Что в связи с этим парадоксом делать журналисту, не более грамотному, что уж тут скрывать, чем средний житель России?
В чем-то можно полагаться на корректуру. Во всех редакциях, где мне приходилось начальствовать, я старался найти самых дотошных корректоров — таких, которые будут до хрипоты спорить между собой и драться толстенными словарями. (К слову, лучшие корректоры, на мой взгляд, получаются из школьных учителей русского языка). В газете «Ведомости» корректоры под бессменным руководством Дины Флейшман — как раз бывшей учительницы — много лет выпускают нерегулярный бюллетень под названием «Бессознательное», содержащий пойманные корректурой ляпы. Из него видно, что корректура не напрасно ест свой пропитанный слезами хлеб: она вылавливает не только опечатки («облигархи», «финанисты», «Дериписка», «правоохренительные органы») и грамматические ошибки, но и другие казусы, способные превратить серьезное издание в посмешище. В 2009 году, например, команда Флейшман обезвредила следующее предложение: «Источник в антикоррупционном совете говорит, что рассматривалась идея единого коррупционного органа, но пока она отвергнута».
Проблема корректоров — в их излишнем консерватизме, в попытках придерживаться некоего эталона, который не может долго существовать в живом языке.
В 2010 году свой текст для «Тотального диктанта» написал Борис Стругацкий — про «упадок русского языка»:
«Никакого упадка нет, да и быть не может. Просто цензуру смягчили, а частию, слава богу, и вовсе упразднили, и то, что раньше мы слышали в пивных и подворотнях, сегодня услаждает наш слух, доносясь с эстрады и с телеэкранов. Мы склонны считать это наступлением бескультурья и упадком Языка, но ведь бескультурье, как и всякая разруха, не в книгах и не на театральных подмостках, оно в душах и в головах. А с последними, на мой взгляд, ничего существенного за последние годы не произошло. Разве что начальство наше, опять же слава богу, отвлеклось от идеологии и увлеклось более распиливанием бюджета. Вот языки и подраспустились, а Язык обогатился замечательными новшествами в широчайшем диапазоне — от „хеджирования портфеля ГКО с помощью фьючерсов“ и до появления интернет-жаргона».
Помню, как в 1999-м я пытался отбить у корректора, тетушки вдвое меня старше, слово «аффилированный». «Объясните по-русски! — горячилась она. — Так и напишите — связанный!» Я настоял на своем; за это бог корректуры отплатил мне через 12 лет, когда издательство ЭКСМО в моем первом романе все «айпады» исправило на «айподы» — в словарях было только такое слово: не успевали русские словари за компанией Apple.
В конечном счете работа с корректорами — это всегда вопрос договоренностей, общих для всей редакции, которые лучше оформить внутренним документом («корректорский» раздел про географические названия, сокращения, некоторые термины и прочие особенности собственной версии русского языка есть в «Догме» «Ведомостей» наряду с прочими правилами редакционной жизни). В любом СМИ встречаются некодифицированные слова, и каждый редактор настаивает на каких-то собственных правилах, которые иногда могут противоречить словарям и учебникам. Например, мне всегда хотелось избавиться от кавычек вокруг названий компаний: в деловом СМИ эти кавычки уродуют текст. Упразднить их удалось не везде — иногда я сдавался, чтобы корректоры не навели на меня порчу. Или, скажем, прогрессивный редактор хочет называть геев гомосексуалами, а не гомосексуалистами, — а нету пока такого слова в словарях! Согласится ли корректура? Придется приводить политические аргументы, а не филологические.
В Киеве я столкнулся с тем, что украинские редакторы упорно пишут «Беларусь» и «Молдова», но при этом не желают называть Грузию «Сакартвело», а Великобританию — «Юнайтед Кингдом оф Грейт Британ энд Норзерн Аерленд». Еще один повод договариваться с корректурой, — как и злополучное «на/в Украине», по которому расходятся в рекомендациях разные издания корректорской библии — «Справочника по правописанию и литературной правке для работников печати» Д. Э. Розенталя: сам Дитмар Эльяшевич рекомендовал «на», в более поздних редакциях появилось «в», как у Гоголя и в президентских указах ельцинской поры. Лично я пишу «в» — так логичнее: иначе Украина была бы единственным не островным государством, к которому применим предлог «на». Но корректоры некоторых изданий, в которые я пишу колонки, шипят и сопротивляются.
Мы, редакторы, договариваемся с корректурой, а кого-то из пуристов результаты этих договоренностей непременно раздражают. Сложный у нас язык.
И даже если корректоры — люди широких взглядов, они не в силах вылечить одну страшную болезнь:
СИНДРОМ СОВИНФОРМБЮРО.
Я написал про него колонку — как и Белюшина, на snob.ru, — которую приведу здесь полностью.
«У одного моего приятеля подруга — журналистка в государственном новостном агентстве. Лизой зовут. Хрупкая такая брюнетка с быстрыми движениями, пьет много кофе, на работе устает зверски. Приходит домой позже приятеля моего Миши (он сисадмин), так что он ей ужин готовит. Лиза приходит, жадно ест. Миша смотрит на нее влюбленно, как на новый сервак. Наконец спрашивает:
— Ну что, какие новости сегодня?
И Лиза ему отвечает:
— Восемь человек пострадали при взрыве на месторождении в ЯНАО. Подразделения пожарной охраны не привлекались. В результате хлопка пострадали восемь человек, в экстренной ситуации не нуждаются. На данный момент пострадавшие находятся в медсанчасти бованенковского „Нефтегазкомплектмонтажа“. Взрыв произошел при проведении наладки оборудования. Уточняется, что в результате инцидента частично разрушен цех, повреждены стеновые панели и крыша. Горения не было[1].
Дослушав, Миша легко подхватывает Лизу на руки и несет в спальню.
А другой мой приятель, Артем, работает новостником на популярном частном сайте. Сам я за новостями не очень слежу и люблю, сидя с ним в пабе, послушать, как он мне пересказывает самое сладкое за день.
— Бывший глава московского управления Следственного комитета Анатолий Багмет подал в суд иск к Генпрокуратуре, — говорит Артем, отхлебнув ледяного светлого и вытерев пену с губ. — Багмет утверждает, что его в 2007 году незаконно уволили из прокуратуры, и требует компенсировать ему заработную плату за период „вынужденных прогулов“. Ранее решение об увольнении Багмета было в судебном порядке признано законным, однако теперь, как утверждает юрист, он готов представить суду „вновь открывшиеся обстоятельства“. Изложить суть этих обстоятельств он отказался. Багмет также подчеркнул, что восстановление справедливости его интересует больше, нежели деньги[2].
Я закрываю глаза от удовольствия и прошу повторить. Артем не сразу понимает, что я про новость, а не про пиво.
Ну да, конечно, я придумал эти истории — кроме самих новостей. (И да, я дочитал сорокинскую „Тридцатую любовь Марины“ до конца.) На самом деле никто так не рассказывает новости мужу за ужином или другу за кружкой пива. А на самых посещаемых сайтах Рунета — рассказывают только так и не иначе. И еще на радио, от „Эха Москвы“, где так любят правильный русский язык, до последней музыкальной радиостанции, где исчезновения новостей никто бы и не заметил.
По телевизору тоже, и не только в программе „Время“. Три года назад меня попросили собрать свежую молодую команду, чтобы делать новости на одном новом телеканале. Я кинул клич, и отозвались несколько десятков парней и девушек, уже поработавших журналистами, иные и в хороших редакциях. Каждого я просил выбрать какую-нибудь сегодняшнюю новость и изложить ее по-человечески — как рассказывал бы друзьям. У двух третей это не получилось. Даже ясно поставленная задача не смогла перебить привычку: новости должны быть написаны самым адским официозным языком, на какой только способен журналист.
Молодой человек из интеллигентной семьи, которого этот условный рефлекс заставляет изъясняться на ментовском, эмчеэсном, чиновничьем жаргоне, на уровне инстинкта все же сопротивляется. Тогда получается ерунда: например, пишут „против такого-то заведено уголовное дело“, тогда как надо, по законам жанра, „в отношении такого-то возбуждено“. Носители жаргона морщатся, обвиняют журналистов в некомпетентности: лезут, мол, со своим налитературенным рылом в наш калашный ряд, со своим хипстерским уставом в наш оперативный Шаолинь. Компетентный журналист, тот, конечно, давно уже говорит „возбуждено“ с правильным ударением на втором слоге.
Ну так вот, тех, кто смог перейти на человеческий язык (на нем вообще не надо говорить, что там случилось с уголовным делом, достаточно сказать „полиция подозревает такого-то в том-то“), новый телеканал взял в штат. С тех пор он сделался модным. На днях я зашел на его сайт и понял, что рефлекс победил. Новости здесь читают все на том же языке — этаком эсперанто, основой для которого послужили в равной степени передовицы газеты „Правда“ из 1980-х и блатной канцелярит 90-х. И на сайт вешают вот такое: „В США начато расследование по факту появления в интернете личной финансовой информации супруги американского президента Мишель Обамы. Также в сети была опубликована аналогичная информация вице-президента США Джо Байдена“[3].
Черта с два поймешь из этого текста, какая именно информация и где появилась. И кто расследует. Идиотское эсперанто новостников позволяет полностью исключить из текста все существенные моменты, заменив их трескотней и белым шумом. Надо сказать, идеально приспособленными для воспроизведения с интонациями диктора Левитана. Может показаться, что чтец новостей перед включением микрофона произносит про себя: „От Советского информбюро“, чтобы настроиться на правильный лад. Но нет, сам строй кошмарных, нечеловеческих предложений, изрыгаемых агентствами, заставляет читать их голосом дворецкого, объявляющего о прибытии важного гостя на бал.
И я не могу больше слышать эти интонации. Во время новостей переключаюсь с „Эха“ и „Коммерсанта FM“ на какую-нибудь, любую музыку — даже шансон приятнее для уха.
Конечно, новостное эсперанто родилось задолго до меня. В 1972 году Нора Галь писала в книге „Слово живое и мертвое“: „Считается несолидным в газетной статье или очерке написать, к примеру: Мы решили больше не пытаться… Нет, непременно напишут: Мы приняли решение прекратить попытки… Или о работе экипажа космической станции: Проводился забор (!) проб выдыхаемого воздуха. Этот забор не залетел бы в космос, если бы не стеснялись сказать попросту: космонавты брали пробы. Но нет, несолидно!“
Я и сам журналист, про солидность понимаю. Когда-то в газете „Ведомости“ мы старались сохранять язык зарождавшихся тогда в России финансового сообщества и управленческого класса: нам казалось, что, если говорить с новыми профессионалами на их жаргоне, полном англицизмов, им будет легче нам поверить. Да и вообще им будет с нами комфортнее.
Максим Трудолюбов, многие годы возглавляющий в газете раздел „Комментарии“, написал мне недавно: „Леня, наверное, одна из причин — стремление вызвать доверие к своему высказыванию. А этого, в свою очередь, можно добиться, придав ему звучание публичного выступления, например с кафедры, со сцены, с экрана и т. д. У каждого в памяти много таких выступлений — все это замусоренная и часто приблатненная речь наших чиновников, депутатов и, конечно, президента. А еще есть старая история с сакральностью языка для особых нужд. Исторически в России было два языка — разговорный (низкий) древнерусский и богослужебный (книжный, высокий) церковнославянский. Последний использовался и в обычной речи для придания ей торжественности — по-простому „враг“, а если для речи с амвона, то „ворог“. Это „диглоссия“ — сосуществование низкого и высокого языков (об этом писал филолог Борис Успенский). Возможно, пережитки этого сохраняются, только роль высокого языка играет теперь какая-то канцелярская феня“.
Попытка „Ведомостей“ говорить на языке финансистов и менеджеров была из той же оперы, и я понимаю, почему она у многих вызвала раздражение. Сейчас я могу придумать для нее только одно оправдание: бизнес тогда искал свой язык, и его поиски требовалось отражать и поддерживать. Новой среде нужно было увидеть, как ее голос трансформируется в печатное слово, которое она могла бы считать своим.
Иное дело с чиновниками и полицейскими. Сколько ни имитируй их кривую речь, в доверие к ним не вотрешься: их жаргон не профессиональный, но кастовый. Да и у слушателя или читателя, к бюрократической касте не относящегося, такая речь вряд ли вызывает больше доверия, чем человеческая, — скорее она вызывает отторжение.
Я готов держать пари на деньги (об условиях можем договориться в комментариях), что СМИ, которое первым осмелится перейти на нормальный русский язык, аудиторию не потеряет, а начнет набирать.
Да, это будет нелегкая работа: тексты придется (о ужас!) редактировать, а иногда и переводить. Надо будет попотеть, чтобы из сообщения, которым журналистка Лиза покорила сисадмина Мишу, сделать нормальный абзац: „На нефтяном месторождении в Ямало-Ненецком округе взорвалось (какое вещество? из оригинала новости я так и не понял), когда в одном из цехов налаживали новое оборудование. Восемь человек отправили в медсанчасть, но никто не ранен так серьезно, чтобы понадобилась эвакуация. Пожара не случилось, но в цехе придется ремонтировать стены и потолок“. Не бог весть какая новость, но хотя бы по-русски. Для людей, которые до сих пор — на удивление — говорят между собой на этом чудом уцелевшем языке».
После того, как эта колонка собрала свою пару тысяч лайков, мне захотелось воплотить содержащуюся в ней идею на практике. Я предложил читателям моей «стены» в Фейсбуке вместе сделать сайт, на котором журналисты «переводили» бы новости агентств с ужасающего канцелярита, на котором они написаны «для солидности», на человеческий русский. Откликнулись два десятка журналистов из разных изданий, которые были готовы совершенно бесплатно переводить одну новость в день. Неплохой результат, учитывая, что ремесленников нашего цеха непросто уговорить практиковать бесплатно, — и это правильно: из дармовой работы лучше привычку не делать. Владелец одного интернет-холдинга предложил бесплатно передать нам удачное доменное имя. Веб-студия взялась сделать сам сайт.
Но начинать с таким маленьким составом участников-добровольцев я все же не рискнул: побоялся загубить идею, которую когда-нибудь можно будет воплотить профессионально. Я уверен, что, заявив НОРМАЛЬНЫЙ РУССКИЙ ЯЗЫК в качестве уникального торгового предложения, можно сделать успешное СМИ, редакция которого состояла бы не из репортеров, а из переписчиков чужого материала.
Редакции даже не пришлось бы задирать планку слишком высоко: помог бы парадокс, описанный в начале этой главы. Важнее заявить о приверженности хорошему русскому, чем и в самом деле писать на эталонном языке (который все равно существует только в корректорских головах). Чистый маркетинг, вполне возможный в ситуации, когда грамотных людей — чуть больше процента даже от интересующихся русским языком читателей.
Маркетинг, впрочем, лежит все же за пределами ремесла. А в его рамках — что мы можем сделать, сознавая и ограниченность собственных возможностей, и неспособность аудитории отличать золото от латуни?
Добиваться «человечности» рассказа. Помните «кулерный тест», который должна проходить любая тема? В конечном счете мы пишем для того, чтобы наши истории друг другу пересказывали. Так пусть люди делают это нашими словами, а не переводят нас на живой язык, на котором говорят. Им так будет удобнее, и они нас полюбят.
После той колонки про Совинформбюро мы обсуждали тему с главным редактором Lenta.ru Галиной Тимченко. Оказалось, ее тоже интересует проблема «перевода» новостей на нормальный русский. Плоды ее стараний не так уж трудно заметить. Вот, например, лид текста РИА «Новости» от 23 июля 2013 года:
«Сергей Помазун, обвиняемый в расстреле людей в Белгороде, из-за криков и угроз расправы в адрес судьи удален из зала заседания, передает корреспондент РИА Новости из зала суда».
Lenta.ru ссылается на государственное агентство, но пишет так:
«Сергея Помазуна, обвиняемого в убийстве шести человек в Белгороде, удалили из зала заседаний за угрозы судье».
Понятно, что если вы будете пересказывать эту новость, то — как на «Ленте», в действительном, а не в страдательном залоге. Кроме того, вы уж постараетесь, в отличие от корреспондента РИА, сделать так, чтобы собеседник понял: это сам Помазун кричал и ругался, а не кто-то еще.
Но «Ленте» все же не удалось вытравить канцелярит даже из этого короткого абзаца. Вы никогда не скажете приятелю, что Помазуна «удалили». Если уж говорить по-русски — его вывели, выставили.
Да, «удалили» — правильный юридический термин. Но читателя интересует, что случилось, а не как это называется на профессиональном языке. Если среди читателей много юристов, можно употребить термин позже, но не в первом же абзаце, который, собственно, первым и пересказывать будут.
Ну и, конечно, всерьез переводя государственный текст на русский язык, ремесленник непременно захотел бы узнать, как именно Помазун угрожал судье и что выкрикивал. РИА такими деталями читателя не балует; это все равно как если бы Милош Форман в фильме «Народ против Ларри Флинта» не показывал порнографа Ларри, мечущего апельсины в судью и орущего «Aaaargh fuck you fuck you fuck you!», а бесстрастным авторским голосом сообщал: «Подсудимый Флинт проявил неуважение к суду».
Вот всего четыре универсальных правила перевода с языка Совинформбюро на русский, которые я советую применять не только к чужому тексту, если приходится его переписывать, но и к собственным черновикам.
1. Непревзойденный мастер триллера Элмор Ленард читал свои тексты вслух. «Если звучит, как написанное, я переписываю» («If it sounds like writing, I rewrite it»), — говорил он. Почему бы так не делать и журналисту? Следуя практике Ленарда, вы остро ощутите, что в живом языке предложения не начинаются с вводного слова «так». Нет в нем и почему-то любимого журналистами слова «сетовать». Вообще, слова «говорит» или «сказал» ни к чему заменять синонимами. Тот же Ленард так никогда не делает, и он прав. Нет в живом языке слова «ранее» — есть только «раньше» и «прежде». И так далее. Прочтите вслух — и все вам станет ясно.
2. Страдательный залог в 99 % случаев надо заменять на действительный. Вы сразу увидите, что текст становится не только легче и «человечнее», но и динамичнее.
3. Потеряйте полицейскую, юридическую, финансовую терминологию и жаргон во всех случаях, когда их можно заменить словами живого языка, даже с некоторой потерей смысловых нюансов. Чтобы эти нюансы сохранить, сохраните термины и жаргон в прямой речи персонажей. Так вы убьете двух зайцев: читатель получит от вас пригодный для пересказа, ясный текст и услышит голоса ваших героев-профессионалов.
4. После того, как перевод выполнен до конца, прочтите текст еще раз — про себя. Наверняка теперь в нем зияют дыры, не хватает ответов на какие-то вопросы. Канцелярит ведь никогда не используется просто так — он нужен, чтобы скрывать лень и плохую работу. С чего бы еще его так любили чиновники.
Практическое задание: возьмите любой — без преувеличения — текст РИА «Новости» и переведите его на русский язык. А потом расскажите ваш перевод маме или еще какому-нибудь близкому человеку. Близко к тексту. Мама задает вам вопросы по существу? Значит, вы справились.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.