Христос в пустыне

6 января — в течение суток — число бастующих увеличивается в четыре раза и достигает 100 тысяч. Гапон уже чувствует себя суперзвездой, его повсюду сопровождают поклонники, два десятка охранников-добровольцев и корреспонденты, в том числе иностранные. Он целыми днями выступает перед собраниями бастующих. В этот день он, по собственным воспоминаниям, произносит одну и ту же пламенную речь от двадцати до тридцати раз.

Подпольные революционные газеты, которые издаются за границей, конечно, не чувствуют атмосферу происходящего в столице, поэтому по привычке пишут о Гапоне уничижительно. Но в Петербурге уже всем ясно, что он — хозяин положения, все столичные оппозиционеры и просто политически активные граждане бегут к нему: вокруг него объединяются и эсеры, и либералы из Союза освобождения. В считаные недели Гапон оказывается руководителем самой крупной организации в столице. Среди новых сподвижников Гапона — Петр Рутенберг, 27-летний эсер, инженер Путиловского завода. Он всюду ходит с Гапоном и помогает ему редактировать тексты речей.

5 января Гапон решает, что нужно написать петицию к царю и отправиться к Зимнему подавать ее «всем миром». Шествие — самая смелая часть замысла, ведь петиции пишут все, но никому еще не приходило в голову собрать многотысячную народную демонстрацию в столице. Гапон пишет петицию царю, Рутенберг редактирует.

Это удивительный документ, полностью соответствующий представлениям Николая II и его окружения о «средостении», любви народной к царю, которой мешает стена из бюрократов и интеллигентов. «Нас поработили под покровительством твоих чиновников», «чиновничье правительство, состоящее из казнокрадов и грабителей»[41], — так начинает Гапон. И продолжает: «…Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение».

Внезапно верноподданническая мантра превращается в революционное требование, о котором участники недавнего земского съезда даже подумать боялись, — созыв Учредительного собрания: «Необходимо народное представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собою. Ведь ему только и известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощь, прими ее, повели немедленно, сейчас же призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, — пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, и для этого повели, чтобы выборы в учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов».

В ночь на 7 января Гапон в целях безопасности решает больше не ночевать дома. «Последний раз посмотрел я на картину "Христос в пустыне", висевшую на стене, на мебель, сделанную для меня воспитанниками приюта, — высокопарно описывает он этот момент. — Подавленный горем, но исполненный твердости и решимости, я оставил свой дом, чтобы никогда больше его не увидеть». Много раз слышавший от почитательниц, что он «похож на Иисуса», Гапон и вправду все больше начинает ощущать себя мессией.