Глава 17 Охота на Тихоокеанском побережье России
Глава 17 Охота на Тихоокеанском побережье России
В прежние времена был весьма распространён на Тихоокеанском побережье России промысел медведей, пасущихся на литорали или приморских лугах со зверобойных судов или ботов прибрежного плавания. Эта охота затруднительна в первую очередь оттого, что побережье Охотского и Берингова морей почти на всём протяжении представляет собой сплошные скальные обрывы, которые делают практически невозможным причаливание на маленьком судёнышке. Поэтому стрельба по большей части ведётся непосредственно с воды, что неизбежно вызывает появление подранков и при этом используется больше патронов. Вести огонь бывает очень затруднительно, если на море заметно хотя бы лёгкое волнение — мишень постоянно «пляшет» на мушке и очень трудно выбрать момент, когда следует нажать спусковой крючок.
Тем не менее охота на морском побережье пешком чрезвычайно распространена сегодня на Дальнем Востоке, особенно во время проведения трофейных охотничьих туров.
На эту отливную полосу выходят медведи для сбора всякой обсохшей морской живности.
Дело в том, что береговая линия здесь, как правило, представляет собой открытое пространство, чётко очерченное береговым обрывом — клифом. В устьях речек находятся обширные галечниковые пляжи и косы. На участках склонов этих обрывов, обращённых к солнцу, пробивается первая весенняя травка, вдоль берега прилив и прибой натаскивает всякие разнообразные водоросли, трупы морских животных, дохлых рыб и птиц. Два раза в сутки море отступает от береговых скал на сотни метров (а кое-где — на километры). На этой полосе морского отступления — литорали — остаётся невероятное количество всяких живых существ — рачков, крабов, рыб, моллюсков. Галька побережья насквозь заселена бесчисленными рачками-бокоплавами. На обрывах размещаются огромные птичьи базары. Сами скалы в большинстве своём недоступны для хищников, но к их подножиям постоянно что-нибудь падает — яйца, дохлые птенцы, остатки рыбы. Так же как и на Чукотке, береговая линия Охотского моря представляет собой практически неиссякаемый источник пищи для медведей.
Когда медведь роется в выбросах, подойти к нему довольно просто.
Поэтому проснувшиеся по весне бурые медведи тихоокеанских провинций России спешат на берег, чтобы причаститься к грандиозному пиршеству на вскрывшихся от ледяного панциря морских берегах. Здесь вы можете увидеть за день до нескольких десятков этих зверей. Они пасутся на лужайках ступенек береговых обрывов. Они бродят по ледяному припаю берега. Они утром уходят с берегов на заросшие кедровым стлаником склоны гор, а вечером вновь выползают на галечниковые пляжи, чтобы выкапывать из песка и камней спрятавшихся там рачков.
Как правило, подобные картины можно увидеть только на территориях, не являющихся заповедниками. Дело в том, что на Тихоокеанском побережье России аппарат заповедников стремится извлечь из своей территории максимальную выгоду, что не сказывается положительно на дикой природе, которую они призваны охранять.
Охота на морском побережье чрезвычайно увлекательна и приятна. Прежде всего, она проходит в невероятно красивых местах, которые большинство жителей городов видят только на экранах телевизоров. Во-вторых, берега представляют собой открытое пространство, на котором заметить зверя не представляет особого труда. Да и передвигаться пешком по береговой линии довольно удобно даже для привыкшего к асфальту горожанина.
А вот он насторожился…
Кроме того, вы замечаете медведя издалека и можете попытаться рассчитать подход к нему, как шахматную партию, — с учётом направления ветра, поведения зверя, рельефа и изменения погоды.
И самое главное — медведей здесь по-настоящему много!
На Охотском побережье, так же как и в горах, стрелять приходится на довольно значительные расстояния (оговариваюсь, что довольно значительным на медвежьей охоте я считаю расстояние от ста до двухсот метров). Но здесь, так же как и на вершинах гор, медведь часто не может сразу скрыться после выстрела — этому мешает открытый рельеф.
Кроме того, находясь непосредственно на береговой линии, вы можете просто «напустить» на себя увлёкшегося сбором прибрежного мусора медведя. Тогда мой совет — напускайте его как можно ближе!
На этой охоте надо обращать внимание на следующее обстоятельство — при общем изобилии медведей, в то время как вы скрадываете одного из них, можно не заметить, как в непосредственной близости от вас вылезет ещё один зверь. И, таким образом, вы сами можете стать объектом охоты.
Однажды охота на медведей на Охотском побережье приняла у меня весьма вынужденный характер. Правда, в результате я оказался с хорошим трофеем.
Оператора ГТРК «Магадан» и меня забросили в первых числах июня на попутном вертолёте на заброшенную рыббазу «Сиглан» в 150 километрах к северу от Магадана.
Место было выбрано мной довольно удачно.
База располагалась в эстуарии реки Сиглан, узком заливе шириной километра три и длиной около десяти. Вода из залива во время отлива уходила практически полностью, и по обсохшему дну бродила многочисленнейшая птичья братия. Вдоль залива мне было известно минимум четыре жилых гнезда белоплечих орланов. Неподалёку располагались стоянка древнего человека и большое лежбище нерпы.
А на скалах, прямо в пяти километрах от рыббазы, жили себе снежные бараны и по берегу во множестве бродили медведи.
И одно из самых немаловажных обстоятельств — хотя рыббаза и считалась брошенной, но жил на ней человек, поддерживавший её хозяйство в относительном порядке. Хозяйство было довольно богатое.
Тракторов «Беларусь» — два, тракторов ДТ-75 — один, тракторов С-100 — один, автомобилей ЗИЛ-157 — два, дизель-генераторов — два, одна выброшенная на берег МРС с вполне исправным двигателем и много всего ещё по мелочи.
За это всё добро в Магадане, Владивостоке, Хабаровске и Корее судилось аж пять ООО. Пока же им пользовался один человек— сторож Пётр Косов. Ну и его друзья, при случае.
Мы были друзьями Петра Косова.
Вертолёт взмыл в небо, оставив нас на берегу, мы прошли в дом, где обитал Пётр, — и, чёрт возьми, — при проверке камеры обнаружилось, что она не работает. А запасной у нас не было и не могло быть — и так с великим боем мы забрали единственную камеру с высоким разрешением на колониальной студии, и председатель компании с горечью говорил, что не на что будет снимать губернатора…
Заменить эту камеру или отремонтировать никакой возможности у нас не было. Других авиационных оказий не предвиделось, а тащить дорогущую, в десятки тысяч долларов, штуку в распутицу до города смысла не было никакого. Всё равно чинить её надо было не в Магадане, а в крайнем случае в Германии, если не Японии.
Оставалось только ждать обратного рейса вертушки и наслаждаться идиотизмом деревенской жизни.
От нечего делать я начал ходить по окрестностям.
Почти сразу, на первом же выходе, я обнаружил, что почва под кочкарной тундрой ещё не оттаяла до конца и идти по ней ещё пока не то чтобы комфортно, но, по крайней мере, вполне удовлетворительно.
А за Сигланским заливом высились три замечательных мыса — Павловича, Восточный и Евреинова. Один другого обрывистее, живописнее, краше. С баранами, медведями, древними стоянками и прочим приятным антуражем для бродяги. Подумал я, подумал и решил:
«От мыса Сиглан до мыса Павловича по невысоким, почти лысым сопкам — двадцать километров. От мыса Павловича до мыса Восточный по дороге умеренной степени паршивости — ещё около тридцати. И километров пятнадцать между мысом Восточным и мысом Евреинова. Берега там представляют собой высоченные обрывы, от семидесяти до пятисот-шестисот метров высотой. Пляжей практически нет — обрывы эти уходят прямиком в Охотское море, образуя так называемые непропуски. Так что дорога вдоль берега моря есть только одна — по краю этих обрывов, где практически везде зверями пробита так называемая столбовая тропа».
Такие тропы имеются по всему Тихоокеанскому побережью Дальнего Востока. Мой хороший друг Володя Мосолов, учитывая снежного барана на Камчатке, прошёл по ним практически весь полуостров с севера на юг.
И пришла мне тогда в голову мысль по этим мысам прогуляться. Времени было хоть отбавляй, погода была вполне установившаяся, комар ещё не выплодился, и такой маршрут обещал выглядеть не более чем курортной прогулкой.
Собрал я тогда вещички — бинокль, пуховый спальник, всё те же тушёнку, сгущёнку, хлеб, чай, сахар (на большее даже не стал претендовать), плащ-палатку, тёплую куртку, фотоаппарат, котелок, мелочь всякую. И так как маршрут обещал проходить по исключительно медвежьим местам, покряхтел-покряхтел да и повесил на себя «Вепрь-супер» и три десятиместных магазина.
Для выхода на собственно Сигланский мыс мне надо было обойти километров семь изрезанных берегов залива или дождаться нужного времени и перейти этот же самый залив по отливу в самом узком месте, которое составляло триста метров. Минимальный уровень воды был часа в три дня, я откатал сапоги и пошёл.
Почти сразу же, пройдя по Сигланскому мысу около километра, я натолкнулся на медведицу с тремя медвежатами, собиравшую прошлогоднюю ягоду на тундре. Я был виден издалека, хорошо заметен, и звери вприпрыжку убежали от меня на ближайшую сопку.
Обойдя мыс, я заглянул через перегиб склона в первую бухту, которая называется Малый Воргобьян. Малый он был потому, что вторая бухта, за следующим мысом, называлась Большой Воргобьян и была раза в три больше Малого. Что же такое Воргобьян, я не знаю до сих пор.
Так вот, заглянув в этот пресловутый Воргобьян, я увидел на берегу девять малоподвижных крупных бурых зверей, разбросанных на выброшенных на отливную полосу водорослях в пятистах-шестистах метрах друг от друга.
Первой моей мыслью было: «Да, вот надо же, сивучей сюда занесло!».
Дело в том, что сивучи традиционно в этой части Охотского моря лежали только на островах Матыкиль и Завьялова, на материке их ближайшая залёжка была в Хабаровском крае, на полуострове Лисянского, в 300 километрах к юго-западу.
Следы медвежьих раскопок на каменистых пляжах.
Но тут один из зверей сошёл с прибойной полосы и побрёл в горы, чего ни один сивуч не в состоянии сделать физически.
Тут только я сообразил, что имею дело с массовым выходом медведей на берег.
И дело не в том, что я медведей никогда до этого не видел в природе — по характеру моей работы мне пришлось увидеть их, возможно, больше, чем многим сотрудникам зоопарков, — я просто никогда не наблюдал их, собравшихся в таком количестве, на маленьком отрезке земли. Вернее, не так — однажды довелось мне бывать на знаменитых Катмайских водопадах на Аляске, где с одного места я мог видеть восемнадцать мишек. Но там они вели себя очень активно, всё время бегали вдоль берегов, кидались в воду и ловили рыбу. Здесь же они практически неподвижно стояли на самой границе воды и суши, ковырялись в морских выбросах и лишь иногда неторопливо отходили в сторону метров на пять-десять.
Обычно в это время медведи на берегу моря поедают прячущихся в гальке рачков-бокоплавов, вытаскивают в остатках водорослей запутавшуюся в них рыбёшку, ловят бегающих по мелководью крабиков. Берег моря, особенно с его литоралью, является для них неограниченным источником пищи.
Приглядевшись внимательнее, я увидал ещё троих зверей, медленно бродящих в тундре за линией пляжа.
Посчитав боезапас и решив, что, даже если все медведи в этой бухте единовременно двинутся на меня строем, патронов мне при бережном отношении хватит, я, нисколько не прячась, двинулся по краю сопки над бухтой.
Естественно, медведи, от которых я проходил на расстоянии 200–300 метров, преимущественно вообще не обращали на меня внимания. Максимум — заслышав шаги, поднимали головы, недовольно пыхтели и снова принимались за своё.
Только один раз круглый бурый самец сделал с пятидесяти метров несколько неторопливых шагов в мою сторону, но после этого снова вернулся к морским выбросам. Две медведицы с медвежатами так и вовсе презрительно проигнорировали меня.
Часов около семи вечера я понял, что попал в довольно неудобное положение. По моему плану я собирался заночевать на седловине хребтика прямо над бухтой. Место там было укромное, дров было полно, но прямо по нему проходила столбовая медвежья тропа! И, несмотря на общее благодушие, царившее на берегу, я ни на секунду не забывал, что у медведей сейчас — время гона. Так что спать бы там, во избежание серьёзных неприятностей, мне бы не пришлось.
Охотское побережье осенью.
С грустью пришёл я к решению, что надо идти подальше от этой «медвежьей высыпки», а значит, подниматься по довольно крутому склону на более высокую гряду.
Вечерело.
Несмотря на то что ночи в это время и в этих местах светлые, я всё же решил убраться из самых медвежьих мест пораньше, тем более что по своему опыту хорошо знаю — в сумерках любой зверь (хоть медведь, хоть заяц) начинает себя вести значительно увереннее, чем днём.
А человек — нет.
Другая вещь смущала меня изначально. Наверху могло не оказаться воды, которой я уже потерял довольно много. Привычки таскать с собой флягу у меня не было со времён чукотских экспедиций. А наверху, на охотских хребтах, оказаться в безводье (относительном, конечно) довольно легко.
Но судя по всему, где-то там должны находиться снежники, которые необходимое количество воды для чая дадут.
Как я всё проклял на этом километровом подъёме!
Снизу он выглядел вполне мирно, однако перед самым верхом начал загибаться в обратную сторону, так что последние сто метров я прополз мелкими галсами, почти что на четвереньках.
Вылезши наверх, тем не менее я был удовлетворён полностью.
Вершина сопки представляла собой мелкощебнистое плато с довольно редкими кустами кедрового стланика. На этом плато блестела пара луж, а субстрат издавал очень громкий хруст.
Место для стоянки я выбрал совершенно открытое (благо, царило полное безветрие). До ближайшего стланика (и то мелкого) было около семидесяти метров, от него я натаскал всякого сушняка, развёл костёр, заварил чай и с высоты около 900 метров начал в своё удовольствие рассматривать открывшуюся панораму— залив Сиглан, Сигланский хребет, над которым садилось солнце, линию побережья и мысы, которые уже начинали таять в фиолетовой вечерней мгле.
Отдохнув таким образом, я разложил спальник, положил карабин с патроном в патроннике рядом с собой на щебень и заснул.
Проснулся я где-то глубоко за полночь оттого, что кто-то в двухстах метрах от меня запустил на полный газ лодочный мотор «Вихрь» на холостых оборотах.
Что за чертовщина, решил я, и тут вспомнил, что в двухстах метрах от меня — кедровый стланик, а не река или море.
Двигатель поработал с полминуты, заглох, затем раздалось характерное пыхтенье, шипенье, звонкие хлопки, после чего «Вихрь» завёлся снова.
Тут только я сообразил, что внизу в кустах стланика дерутся медведи.
Вылез я из спальника, оделся, взял в руки карабин, убедился, что на фоне неба я вижу мушку достаточно хорошо, и вновь попытался вздремнуть.
Проклятые звери дрались в стланике до самого рассвета, после чего один из них проследовал мимо меня в сторону материка.
В лучах рассветного солнца была видна на его спине полоса сорванной шкуры сантиметров сорок длиной и сантиметров пятнадцать шириной.
Но день ещё только начинался.
Я собрал рюкзак, попил чаю, заменил магазин (патронов стало десять плюс один) и двинулся вниз по хребту.
Выходя на перевальчик, я обнаружил в щётке кедрового стланика мохнатый горб лося. «Интересно, — подумалось мне, — комар ещё не пошёл, а сохатый на берег подался». И тут я обнаружил, что совсем рядом от этого сохатого из кустов выкатился медведь средних размеров.
«Опять, проклятые», — подумал я.
И тут меня уже во второй раз за сутки осенило — то, что я вижу сохатиным горбом, на самом деле — второй медведь, только очень большой.
«Самец с самкой», — смекнул я.
Тем временем большой медведь полностью вышел из кустов. Звери двигались к морю, перпендикулярно моему движению и, как я рассчитывал, должны были пройти метрах в восьмидесяти от меня.
Я нацепил телевик на фотоаппарат и начал снимать, стараясь на таком расстоянии поймать в кадр обоих зверей. Потом самец потихоньку ушёл за перегиб и, мне показалось, начал спускаться к морю.
Подруга его брела гораздо медленнее, и я полностью сосредоточился на ней, рассчитывая сделать нормальный снимок.
Неожиданно (совсем неожиданно, поверьте!) из кустов рядом раздалось очень характерное пыхтенье: «Пппх-трр!».
Повернувшись, я обнаружил, что самец, оказывается, ни к какому морю не пошёл. Он пробрел потихоньку под гребнем и вылез обратно на мой склон в десяти метрах от меня.
Я уронил фотоаппарат на мох и тут же выстрелил ему над головой из карабина.
Он качнул своё тело вперёд, и я с ним спорить на таком расстоянии не стал — прострелил его наискось через лопатку (он стоял ко мне вполоборота), и он рухнул как подкошенный. Я перебил ему хребет.
Как я намучился с этой тушей!
Солнце шпарило, как в Сахаре, проклятый зверь весил килограммов четыреста, я его ворочал только потому, что он упал на склоне…
И что в итоге — так я шкуру и не унёс.
Не смог физически.
На базу вернулся на следующий день — после вынужденного отстрела настроение идти дальше уже пропало.
На обратной дороге, в бухте Воргобьян, я встретил ещё штук семь медведей.
Такие случаются «медвежьи высыпки» на Дальнем Востоке в период гона…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.