Россия: вперед в прошлое

Россия: вперед в прошлое

Увы, демократия как отсутствие противоречия интересов избирающих и избираемых — это недолгие и локальные исключения из правила. Поиск реальной демократии сродни работе старателя. Одно утешает: в природе вообще мало что существует в чистом виде. Так и демократия — растворена в других общественных системах. Довольно много элементов демократии можно найти в Западной Европе, поменьше — в США, еще меньше — в России. Но если подходить к вопросу строго, то элементы демократии можно обнаружить и в СССР. Ведь и там люди, не входившие в номенклатуру, находили каналы воздействия на ее решения. Иногда это получалось даже эффективнее, чем сейчас. Чтобы понять это, мне достаточно выглянуть из окна, где вопреки существующим санитарным нормам строится дом. Все жители против, но администрация — за. В СССР было куда жаловаться (иногда успешно, иногда — нет). Сейчас возможности воздействия простых людей на принятие властных решений, которые этих людей касаются, мягко говоря, сократились.

Сказанное не означает, что следует вернуться к коммунистическому режиму. Этот режим — вовсе не демократия, равно как и современная западная элитократия — тоже не демократия. Когда в 1980–е годы мы боролись против коммунистического режима во имя демократии (советской), то намеревались двигаться в прямо противоположном направлении от того, что происходит сейчас.

В 1980–х годах страна продвинулась вплотную к решению постиндустриальных, а значит, и посткапиталистических задач. Именно их предстояло решать перестройке. К сожалению, тогда только начинали осознаваться смысл и направление перехода от индустриального к «информационному», моделирующему обществу. К 1990 году страна сумела справиться с задачей освобождения от коммунистической монополии на власть, произошло возрождение советской самоорганизации и народовластия. Но «советский народ» не сумел продвинуться дальше — в силу недостатка опыта и наличия элитных интриг, популистских и западнических иллюзий. Такова судьба многих революций — за напряжением, подъемом творческих сил народа накатывают усталость и реакция. Выражением этой консервативной тенденции и стал режим Путина, призванный «заморозить» социально–политическую структуру, возникшую при Ельцине и получившую наименование «олигархический капитализм».

Но полностью «заморозить» социум невозможно. Ударившись о постиндустриальный барьер, общество стало откатываться назад, от развитого индустриального к частичной феодализации. На арену вышли типажи, более характерные для зари индустриального общества, — флибустьеры рыночного моря. Но история не стоит на месте, продолжая свое движение «вспять», — «флибустьеров» уверенно вытесняют организованные по феодальному принципу постноменклатурные кланы. Сторонники вестернизации обещали в 1991 году демократию, свободу и законность. Как и следовало ожидать, мы получили олигархию, комплектующуюся по принципу номенклатурных и родственных связей, произвол сильных мира сего, распил индустриального комплекса на вотчины, не первоначальное накопление, а первоначальное разграбление. Можно сколько угодно возмущаться этой реальностью или прятать ее за победными телевизионными реляциями о золотовалютном запасе, рост которого, увы, никак не помогает гражданам РФ в их нелегкой жизни. Но факт остается фактом: мы живем в эпоху отката от достижений индустриального общества.

Этот откат пока не является необратимым, происходит внутриформационный регресс, обусловленный перемещением России в международном разделении труда из группы среднеразвитых стран в зону третьего мира. Пока культурный потенциал сопротивляется такому сдвигу. Но это — «последний рубеж обороны».

Сформировавшаяся в РФ политическая система является надстройкой над пластами индустриального советского наследия, крепнущей доиндустриальной традиции и анклавов глобализации.

С одной стороны, укрепление феодально–бюрократических структур блокирует развитие постиндустриальных социальных форм, вызывает недовольство как значительной части интеллигенции и новых средних слоев, так и глобальной элиты, требующей «прозрачности» управления в России. С другой стороны, продолжение социально–экономической интеграции в глобальное пространство приводит к дальнейшему разрушению институтов социального государства и привычного образа жизни (монетаризация и тому подобное). В результате складываются ядра активного недовольства (пенсионеры, инвалиды, молодежь, научные работники, группы по месту жительства и другие), которые связываются между собой гражданскими организациями. Эта ситуация, проявившаяся уже в 2005 году, свидетельствует о неэффективности обратной связи между властью и населением.

При авторитарной системе режим хоть и принимает решения по своему усмотрению, но относится к населению патерналистски. Как это ни странно, наиболее свободен от населения режим, занимающий переходное положение между плюрализмом и авторитарностью. Такой «суверенный плюрализм» суверенен прежде всего от обязательств перед населением. Стороны свободны от обязательств — население «крутится» в поисках заработка, а властная и имущественная элита оседлала ресурсные потоки и в большей части населения вовсе не нуждается.

Добившись свободы в отношениях с населением, правящая группа в то же время вынуждена маневрировать между более сильными глобальными политическими силами (прежде всего, неоконсерваторами и социал–либералами). В самой правящей группе также есть разные центры силы, ориентирующиеся на разные коммерческие и внешнеполитические интересы. Президент вынужден искать равнодействующую между всеми этими интересами, что практически исключает осуществление стратегии, продиктованной интересами населения России. Политика носит инерционный, рефлекторный характер и зависит от импульсов, приходящих извне. Поэтому единственный курс, который проводится сколько–нибудь последовательно, — дальнейшая интеграция в глобальный рынок в качестве его периферийной составляющей.

Провозглашенные правящей группой «идеи» призваны придать этой печальной реальности романтический блеск. «Великая энергетическая держава» означает не что иное, как «большой сырьевой придаток», а «суверенная демократия» — суверенитет правящей группы, не связанной международными стандартами соблюдения демократических норм.

Внутренняя организация «политического класса» становится все более авторитарной, чему способствует концентрация ресурсов в руках чиновничества (через посредство подконтрольного бизнеса). Система может прибегнуть и к репрессиям в случае, если одна из группировок пытается нарушить хрупкое равновесие в свою пользу, покусившись на сложившееся в олигархическом бизнесе распределение сфер влияния. Разумеется, олигархический капитализм ничуть не меняет своего характера оттого, что в деле «ЮКОСа» пострадали некоторые олигархи, — от этого лишь укрепилось процветание других олигархов — при погонах или без, но чаще при чинах. Также и в 1940–х годах «ленинградское дело» ничуть не изменило характер режима, хотя «под нож» пошла часть сталинского окружения.

Но коммунистический режим существовал в эпоху перехода к индустриальному обществу, когда надежды вчерашних крестьян на светлое будущее позволяли плотно контролировать настроения не только элиты, но и населения. Сегодня уровень культуры изменился, энтузиазма нет и следа, как нет у режима и мобилизирующих идей. Население имеет за плечами опыт ХХ века и привычку к умеренным советским благам и социальным гарантиям. К тем благам и гарантиям, которые сегодня доступны далеко не всем. Так что режиму непросто найти общий язык с обществом — его необходимо убедить в том, что жизнь становится все лучше, в то время как конкретная жизнь конкретных социальных групп (причем охватывающих значительную часть, а может быть, и большинство населения) ухудшается. СМИ, прополотые чистками, направленными против оппозиционных либералов, и замусоренные некомпетентными «блатными» кадрами, с трудом справляются с этой пропагандистской задачей. Время работает против сложившейся социально–политической системы.

Накапливающееся недовольство общества необходимо периодически направлять на «громоотводы» вроде Чубайса, который «во всем виноват». Сейчас эту нишу занимают Зурабов и Греф. Но в случае серьезного кризиса этого «потенциала», очевидно, не хватит.

Нынешняя социальная система, концентрирующая власть и собственность в руках немногих, системно неустойчива. Ее устойчивость повышается за счет расширения клиентелы, обслуживающей олигархические кланы и потому заинтересованной в сохранении системы. Но властно–имущественная элита по–прежнему ориентирована на передел собственности (это она умеет гораздо лучше, чем налаживать высокотехнологичное производство), что ведет к острым внутренним конфликтам, грозящим «перевернуть лодку».

Социальная напряженность растет слишком быстро, правящая элита, напротив, охвачена эйфорией, являющейся косвенным результатом собственного пиара.

У российской правящей элиты нет стратегии, альтернативной глобальному либерализму. Так что приходится «сдаваться на милость» и изо всех сил «интегрироваться». Этому явно препятствуют традиционные для нашей страны нерыночные социальные структуры и советская традиция. Правящая группа адаптирует курс на глобализацию к советской и имперской традициям, сохраняя и приумножая государственно–бюрократическое наследство СССР (в смысле «державности», широты полномочий чиновников, номенклатурных привилегий и льгот, которые как раз не стали монетизировать), в то же время продолжая разрушение низовой постсоветской социальной ткани (монетаризация, реформа ЖКХ и тому подобное). Это ведет к росту социальной напряженности, которую не способна смягчить и тем более снять политическая структура РФ.

Формальные «демократические процедуры» сохраняются в РФ прежде всего в виде фасада, рассчитанного на зарубежных доброжелателей и наиболее наивную часть граждан. Однако режим Путина пока не является авторитарным. Это немодно. Режим опасается долгосрочной социальной конфронтации, особенно если она выходит за рамки одного–двух регионов и не имеет выраженных политических требований (как выступления против монетизации льгот). Власть сохраняет чувствительность к крупным и долгосрочным протестным акциям (что показывает, например, корректировка маршрута нефтепровода в Китай вокруг Байкала), особенно если они сопровождаются эффективным лоббированием через официальные институты. Но успехи такого рода — скорее, исключение.

Во взаимоотношениях с обществом система управления РФ использует прежде всего такие рычаги, как манипуляция массовым сознанием с помощью телевидения, «адресные» финансовые потоки и выборочная репрессивность.

Точечное финансирование «национальных проектов» настолько тесно связано с пиаром, что сама по себе задача реанимации социального государства отходит на второй план, а то и вовсе рассасывается вместе с финансовым потоком, заметно теряющим в объемах по пути через бюрократические коридоры к конкретным учителям и врачам. Но и здесь время работает против системы. Население живо интересуется успехами «облагодетельствованных» групп. И стоит человеку пообщаться с разочарованным в «национальном проекте» медиком, научным работником или учителем, как воздвигнутые с таким трудом мифы о социальной политике рушатся. Поскольку системных мер не принимается (социальное государство не созвучно эпохе), накануне избирательного ритуала 2007–2008 годов можно ожидать увеличения потока обесценивающихся рублей — что–то вроде архаичного праздничного пира, позволяющего князю получать «престижный капитал». Архаика проступает через лишенные демократического смысла предвыборные технологии.

Однако растущий в обществе критический потенциал пока не может реализоваться в конструктивный политический проект, выливаясь в локальные протестные акции. Реальное политическое влияние сконцентрировано в треугольнике администрация — финансы — телевидение. Мнимая многопартийность является подсистемой этой реальной власти, и потому попытки создать новый партийный проект с альтернативными идеями обречены на неудачу, пока они не становятся частью более разветвленной альтернативы со своей массовой субкультурой, экономической почвой и идеологией, выходящей за рамки спектра СПС–КПРФ, контролируемого системой. Пока такой альтернативы нет, политическая надстройка может укрепляться, даже если социальный кризис углубляется. Правда, в финале сложившуюся систему может ждать «Большой взрыв». Необходимы каналы выхода накопившегося социального давления, но представительные органы власти для этого становятся малопригодны.

Влияние представительных органов власти в современной России на практике ограничено совещательными функциями при администрации. Но в плюралистической системе, даже предельно приближенной к авторитарной, совещательные функции тоже важны как канал лоббирования. Противоречивые векторы давления на депутатов и предложения, от которых они «не могут отказаться», ведут к небывалому запутыванию законодательства, что гарантирует чиновникам почти безграничные возможности для произвола на своей делянке власти. Население в ответ также получает широкие возможности для саботажа властных инициатив, но оказывается практически беззащитным перед лицом произвола бизнес–групп с чиновничьей крышей. Это выводит разрешение социальных противоречий из правового поля в сферу силового конфликтного противостояния, закладывая под всю систему новые мины, грозящие будущими социальными взрывами.

Тесная взаимосвязь различных ветвей и ответвлений власти между собой исключает «разделение властей», но в то же время позволяет обществу использовать противоречия интересов, возникающие между разными группами чиновников на ведомственной и коммерческой основе, а также из–за разных внешнеполитических ориентаций. На этой же основе возникают и развиваются существующие парламентские или претендующие на парламентское представительство партии. Реальные идейные разногласия между этими партиями не столь значительны, как утверждают их пиар–службы, и укладываются в тот же спектр, что и разногласия правящих групп (от социал–консерватизма КПРФ до неолиберализма СПС).

Влиятельная правая оппозиция отражает финансовые интересы спонсоров, которые, как показывает опыт «цветных революций», так же далеки от интересов населения, как и политика правящих групп и их партийных фасадов.

КПРФ переродилась в социал–державную партию, идеология которой отличается от идейного набора «ЕР» прежде всего апологией коммунистического режима, включая его наиболее неприглядные стороны. Такая «системная оппозиция», ориентированная в прошлое, вполне устраивает режим.

В последнее время режим, лидеры которого руководствуются откровенно правыми идеями, пытаются «оседлать» ту часть населения, которая привержена левоцентристским взглядам. Эту риторику (вперемежку с клятвами в верности президенту Путину) используют как лидеры «ЕР», так и новые «социал–демократические» проекты. Но реальных мер хотя бы по восстановлению социального государства они пока не предложили, фактически не оказывая, например, сопротивления курсу на монетаризацию и интеграцию в ВТО.

Можно говорить о возвращении политической системы к ситуации разделения «большой политики» и «гражданской политики», существовавшей в СССР, об отделении альтернативных движений от выборного процесса.

Процессы в среде политической оппозиции свидетельствуют о кризисе многопартийности, эластичность которой обеспечивается идейным многообразием и складыванием коалиций на основе идейной близости. Резкое усиление давления на оппозицию заставляет сближаться разные ее отряды на негативной платформе отрицания режима. В основе этого хрупкого союза лежит не идейное сближение, а прагматические интересы — обмен протестного актива на имеющиеся у либералов финансовые средства и организационные возможности.

С декабря 2003 года большинство населения уже не возлагает надежд на выборы, которые еще в конце ХХ века были «выхлопным клапаном» социальной активности. С учетом резкого возрастания роли административного ресурса на выборах, можно поставить слово «выборы» в жирные кавычки. Отсюда — масштабы абсентеизма и протестного голосования. Законные средства противодействия наступлению на социальные права перекрыты. Наступает кризис легитимности — важная предпосылка революционных событий.