ЧАСТЬ 12. СУЖДЕНЫ НАМ БЛАГИЕ ПОРЫВЫ..

ЧАСТЬ 12. СУЖДЕНЫ НАМ БЛАГИЕ ПОРЫВЫ..

Но суждены нам благие порывы, а свершить ничего не дано. В самый неподходящий момент в игру вступила третья сила - собственная наша русская расхлябанность, несобранность, неумение по-еврейски быть сплоченными и хотя бы не выносить сора из избы. Я настойчиво советую русским людям прочитать дневниковые записи Сергея Семанова за 1980-й год, они опубликованы в журнале «Наш современник», 2004 г., № 1, - и очень хорошо передают ту атмосферу нашего напора, но одновременно и нашего русского внутреннего психологического бардака. Евреи действуют сплоченно, четко - а мы выясняем между собой отношения, треплемся, колеблемся, прекраснодушничаем, боимся кого-то обидеть, кидаемся друг на друга, науськиваемые евреями, с кулаками, неумеренно пьем и по пьянке доносничаем на своих русских. И все время - ощущение, что у нас земля уходит из-под ног.

Вдруг загорелось синим пламенем писательское издательство «Современник» Юрия Прокушева и Валентина Сорокина, на потоке выпускавшее прекрасную русскую литературу. Издательством в ряде книг были допущены, как тогда, говорилось, «грубые идеологические ошибки». На самом деле - блошиный ряд. Ну, перегнули палку в гимнах белогвардейским генералам и т. п. Ну, что-то еще подобное. В общем, однако, подставились. Чтобы спасти свое издательство, Прокушев и Сорокин, имея в виду мою репутацию крепкого «контрпропагандиста», знающего четко «силуэты идеологического противника», попросили меня перейти к ним замом главного - на официальное идеологическое укрепление. Для меня, конечно, вдруг перейти бы из самого идеологического пекла, где шаг влево, шаг вправо - стреляют без предупреждения, в благословенное, спокойное да еще и совершенно русское издательство было свалившимся с неба счастьем. Я никогда не хотел носить мундир, хоть даже с золотыми генеральскими погонами, всегда стеснялся повелевать и никогда не умел приказным непререкаемым голосом командовать. Я вообще никогда не хотел быть начальником, администратором. Ну, не для меня это. Не по моей натуре. Я крупно терял в заработке, но никакая самая высокая зарплата не заменит писательской свободы. Чтобы писать, когда голова полна нахлынувших образов, можно проснуться и среди ночи, и - за письменный стол. А вот нестись на службу непременно к 9.00, выслушивать однотипные рапорты, стоять перед вытянувшимся в струнку строем, берущим «на караул!» - увольте! У меня во время бума на русские кадры и, поскольку я уже числился в номенклатуре ЦК, не было недостатка в хороших предложениях - ина телевидение, и на киностудию главным или директором, учитывая мое второе кинематографическое образование. Буквально за два дня до этого мы с Софроновым были у Черненко, согласовали мой переход первым замом в «Огонек» - с перспективой. Но там оперативный еженедельник, тяжелая административная работа. А тут два творческих дня! - я так и сел на пол. Плюс два выходных - это четыре дня в неделю можно запереться и писать, писать, витать в дивных творческих замках.

Я понимал, что, пока не поздно, надо сделать писательский выбор. Не для административной же рутины я учился на сценарном факультете ВГИКа?! Я пошел наверх слезно обивать высокие пороги, прося меня отпустить. Меня сначала обвинили в дезертирстве. - «Тебе доверили важнейший идеологический участок, а ты рвешься на дачу - в писательскую синекуру?» - но неожиданно мне подыграло андроповское ведомство: не известно, где еще теперь самый опасный участок! Если русское национальное движение выйдет из-под контроля, а все к этому идет, то весь «страшный сионизм», которым мы друг друга запугиваем, покажется маленькой букашкой перед гигантской русской «самиздатовской волной» - волна эта вот-вот сметет всю партию, как вчерашний снег. Конечно, Андропову прежде всего хотелось меня убрать от прямого подгляда за его ведомством. Но мне это сработало на руку.

Решение по моему заявлению о переводе было: «Хочет, ну и пусть поварится в сладком писательском соку. А может быть, это даже и выход, раз органы настойчиво сигнализируют, что издательство «Современник» превратилось в координационный центр русского национального движения. Туда сейчас сходятся все пути. Практически оттуда сейчас, если верить органам, незримо управляется весь Союз писателей, с которым тоже нужно держать ухо востро, - вспомним «пражскую весну». Свой, проверенный человек, по крайности, хоть осознающий реальное положение сил, будет на месте в «Современнике». Пусть идет, а потерю в зарплате компенсируем».

Меня с недельку потаскали по «административным надстройкам» (к министру печати Свиридову, в отдел ЦК и т. п.), где на меня глядели и делали вид, что что-то решают, хотя без них все давно решено. И все обещали помощь и «инструктировали» в том, чего сами не очень понимали.

А потом мне сообщили, что приказ подписан, и я могу ехать «на дачу» - по Рублевке на самый край Москвы, где среди ослепительной зелени недалеко от престижных домов ЦК партии, почти напротив своей квартиры Прокушев разместил в пустующем детсадике, в страшной скученности (так что все редакторы вынужденно работали по домам) мощнейшее новое русское издательство «Современник». Так я оказался в русском раю. Это были самые счастливые годы в моей жизни. К сожалению, недолгие.

По распределению служебных обязанностей я получил под свою ответственность издательский тематический план (то есть ни одно имя не могло просочиться мимо меня), всю рутинную работу по согласованию темплана в инстанциях, а также конечный фильтр - все «подписание в свет». Ни одна сколько-нибудь вызывающая идеологические сомнения рукопись не должно была идти в набор до моей подписи. Практически получалось, что я -своя предварительная внутренняя проверка перед цензурой, в которой было много неприятной, но вынужденной рутины: объяснения с авторами, что можно, а что, увы, еще нельзя. А ведь были среди авторов самые маститые, именитые, с которыми говорить ох как трудно! А я не имею им права сказать, что это снимаю куски не я, а цензура. Перед авторами мы обязаны были делать вид, что политической цензуры у нас в стране вроде бы как нет. Сказать бы:

- Уж куда я только не звонил, на самый верх обращался, но разрешения оставить оды Сталину в ваших воспоминаниях, товарищ Ваншенкин, нам не дали, хотя вы всего лишь правду пишете: был и такой Сталин для многих!

В итоге Ваншенкин обижался лично на меня, а не на упрямого цензора-«демократа» Солодина. Но чаще, конечно, вместе с автором мы находили разумное решение. Сугубо по моей инициативе «Современник» оперативно издал книгу критики Льва Аннинского. Его всегда недолюбливала цензура, искала у него аллюзии даже там, где их не было. Но тут я сработал хорошо -убедил всех и «тех», и «наших». Андропова даже настолько, что тот сам позвонил Маркову с рекомендацией перестать зажимать и чаще печатать «демонстративно не примыкающего к группировкам Аннинского». Книга Аннинского была раскуплена мгновенно. Это был прорыв.

Очень трудно шла блестящая книга критика Анатолия Ланщикова. Он упоминал имена новых эмигрантов, которые запрещены были к упоминанию спецсписком ГБ. Андропов уперся, делать кому-то исключения не хотел, даже Ланщикову, к которому в ГБ всегда относились хорошо. Я пожаловался на ГБ в ЦК. Пользуясь своими связями, пытался решить вопрос на уровне Суслова. Доказывал, что Анатолий Ланщиков просто пишет правду - никого не идеализирует. Что запрещением упоминать диссидентов Андропов практически работает на подрывную радиостанцию «Свобода», которая постоянно раскручивает именно эти имена. А мы про них оплеванно, будто виноватые, молчим. Что народу надо всю правду знать, что они из себя представляли до отъезда - еврейские посредственности! Дешевки, вроде крайне поверхностного модерниста Василия Аксенова-Гинзбурга! Что-то удалось у Ланщикова отстоять. Но я плакал, потому что нам все-таки пришлось наполовину переверстывать замечательную книгу. Хоть мы и шикарную обложку сделали, и тираж увеличили. Не мог же я шепнуть Ланщикову, хоть он был мне по «Русскому клубу» близкий друг, не мог даже своим в издательстве шепнуть - только на ухо одному директору Прокушеву! - что Суслов с Андроповым лишь «наполовину» по этим диссидентам между собой примирились.

Не меньше мне пришлось пережить из-за книги Юрия Селезнева о Достоевском с ее акцентами на духовном отторжении Достоевским Вечного Жида. Слава Богу, тут мы знали, что надо обращаться к его покровителю Зимянину, который цыкнул на цензуру. А когда те все равно начали качать права и обращаться уже к Андропову, то верстку прочитал Суслов и поддержал Зимянина без малейших замечаний: «Не хватало нам еще классиков поправлять. Ну, и что «не хорошо про жидов»? Это мнение Достоевского, а не Селезнева, Селезнев только цитирует. У меня нет вопросов».

Но самой нашей большой победой были - издания Федора Абрамова, Василия Белова и Бориса Можаева в неурезанном виде. Я горжусь, что через меня прошло первое издание «Пряслиных» Федора Абрамова. До этого цензура никак не давала издать Абрамова концентрированно - отдельной большой книгой, и можно понять почему: такая сразу сложилась щемящая картина русской муки, такая за деревню нашу русская боль! Что я пробил через «инстанции» эпические романы «Мужики и бабы» Бориса Можаева и «Кануны» Василия Белова, с очень честным, полным слез взглядом на трагедию крестьянства при коллективизации. И скажу больше - на всю трагедию советской власти. «Кануны» - это самый откровенный и глубокий анализ катастрофы Великой России, я не читал лучше книги.

Я держал в руках красивые тома Абрамова, Белова, Можаева - и хотелось жить, и я поверил, что не зря перешел в «Современник». Русские что-то могут! Мы поехали с главным редактором Сорокиным и большой русской компанией с тамадой Иваном Шевцовым (как же без него! раз «они» его «антисемитом» объявили, мы ему громадный роман «пробили»), крепко напились в старом русском купеческом ресторане «Балчуг» - там еще мои предки Прохоровы пили! - на Софийской набережной напротив Кремля. «Я никого не боюсь, у меня гебешный генерал в замах!» - витийствовал, целуя меня, Сорокин. Я никогда не был «гебешным генералом». Когда предлагали оформить погоны, всегда наотрез отказывался. Не то чтобы брезговал, пугался дурного общественного мнения. Мне просто хотелось оставаться в номенклатуре ЦК, в номенклатуре каких-никаких, но русских Суслова, Черненко, Брежнева - не Андропова-Файнштейна.

Мы в «Балчуге» долго пели «отмстим неразумным хазарам!» а когда вышли из ресторана на улицу, нам всем было видение: златоглавый Кремль вдруг оторвался от земли и повис на белом облаке, как град Китеж.

Несколько минут длилось это видение. Мы все попадали на колени -крестились. Мы верили: с нами, русскими, Бог!

Насколько уверенно мы себя в «Современнике» чувствовали, можно судить по тому, что мы дерзко занялись - взялись даже... за ревизию официальной трактовки ленинского наследия. Ленинское наследие тогда было, как «Отче наш» перед едой. Когда нужно было что-то сказать, о чем говорить вслух запрещалось - пользовались, как отмычкой, «ленинским наследием». С.Н. Семанов, когда решился сделать в «Русском клубе» доклад о русофобии троцкистов, назвал доклад «Борьба В.И. Ленина против троцкизма в области истории и культуры». И - проскочило! Лениным неистово клялись и тот, и наш лагерь. Сталин возвращал партию к ленинскому наследию после троцкистско-бухаринских ревизий. Хрущев сваливал Сталина, якобы «возвращаясь к ленинскому наследию». Брежнев уже от «ревизиониста» Хрущева, «вернулся к ленинскому наследию». Горбачев уже из «брежневского застоя» обещал вернулся к «ленинскому наследию». Вот мы к юбилею Ленина и решили ни много, ни мало, а насколько предельно возможно «русифицировать» его. Положить русским на стол такой «ленинский талмуд» - только листай и подбирай нужные цитаты для оправдания русского направления.

До сих пор трактовку ленинского наследия евреи всегда крепко держали в своих руках. Целый Институт марксизма-ленинизма, громадный «Политиздат» - и везде сплошь они. Присосались! Мы не то, чтобы решили оттеснить пиявок. Но еще энергичнее - мы решили попытаться влить в ленинское наследие свежую кровь. Каждый политик ведь говорит и действует в зависимости от ситуации. А уж Ленин-то всегда вертелся, как уж на сковородке. Поэтому вычленить сквозную линию можно из него было и «ту», и «эту». Где умно забыть про его русофобские высказывания, а где-то вспомнить нечто похожее на русскую национальную гордость. Опыт манипулирования цитатами мы накопили большой, хорошо знали, откуда что можно, нам нужное, взять. И вот, пользуясь связями, мы решили отнять у «Политиздата» и самим издать официальный сборник «Ленин о литературе». Я привлек к работе видного деятеля Академии общественных наук при ЦК КПСС, одно время даже ее ректора, Василия Васильевича Новикова, с дочкой которого мы семьями дружили еще со ВГИКа и который мне настолько доверял, что отводил со мной душу, честя «их» почем зря.

Мы с Новиковым решили полярно переменить «академические» акценты не только умелым подбором материалов, но и соответствующе подобранными примечаниями. А также умело сгруппированными свидетельствами современников В.И. Ленина. Никакой отсебятины, но отбором и чужими устами красноречиво сказать все. Василий Васильевич загорелся: хоть что-то стоящее сделаю в жизни перед уходом на пенсию. Ленин у нас предстал вполне даже патриотом, довольно консервативным во взглядах на искусство, настойчивым в требовании неукоснительной ассимиляции евреев и ярым врагом всех иудо-модернизмов и перехлестов. В общем, мы вытащили «нужного Ленина» и хорошенько обернули «примечаниями». Новиков слыл добросовестнейшим ортодоксом. Про Новикова в журнале «Знамя» говорили: мы открываем год В.В. Новиковым, а потом печатаем, что хотим. Под надежного «Новикова» Суслов лично дал разрешение готовить красивый юбилейный том: «Вот, мол, «Современник» исправляется!» В утвержденном ЦК КПСС тематическом плане стояло: «В.И. Ленин о литературе, 550 стр., вступительная статья В.В. Новикова; составители В.В. Новиков и А.Н. Байгушев. Примечания Т.Н. Марусяк».

Сборник был набран и сверстан, но света не увидел. Дело в том, что на пенсию ушел директор «Современника» Юрий Львович Прокушев, который один только и мог взять на себя ответственность подписать в свет столь дерзкую книгу, предлагающую нарушить еврейский канон и взглянуть на наследие В.И. Ленина так, как нам, русским, нужно. А новый директор Г. Гусев взять на себя всю ответственность не решился, тем более, что ситуация с «Современником» предельно обострилась. И - скажу и про себя честно - я тоже уже как-то не был уверен в том, что, коли нас сВ.В. Новиковым «они» начнут бить, то в новой ситуации Суслов встанет на нашу с В.В. Новиковым защиту.

Ну, а с «Современником»? Мои счастливые дни оборвались так же внезапно, как начались. В «Современник» вползла андроповская змея. Внешне она маскировалась под самую банальную склоку. Двое русских поэтов, Юрий Иванович Панкратов и Александр Александрович Целищев, вчера обнимались и клялись Прокушеву и Сорокину в вечной верности, буквально ползали на коленях, благодаря за свои изданные книги, а сегодня, сами занимая в издательстве не маленькие посты, перепившись (!), «разобиделись на весь белый свет» за то, что у Сорокина идет книга в другом издательстве «Художественная литература», а Прокушев широко печатается в издательстве «Просвещение». «Избранное» у Сорокина, а у них нет, и, в дымину пьяные, накатали на директора и главного редактора, своих же русских, телегу евреям в ЦК. Мол, раз так - пусть евреи, как третейские судьи, нас рассудят, определят со стороны, кто больше достоин «Избранного». Так они сами мне объяснили телегу.

По существу телега была «пустой». И даже в ней чувствовалось некое удивительно профессиональное незнание издательского дела - ведь то, чтобы руководители издательства печатались не у себя, как раз поощрялось. Издательство - не газета, где, чтобы не разбазаривать добытую информацию, не разрешается своим сотрудникам печататься вовне без специального разрешения. В издательствах все наоборот. Гонорары - не маленькие газетные, а большие деньги. И поэтому, чтобы руководители и даже рядовые сотрудники издательств не устраивали себе кормушку, не хапали в свой карман, для печатания у себя им было нужно каждый раз разрешение министра на основе чрезвычайно придирчивых спецрецензий Комитета по печати. Но профессиональное незнание понятно, если текст письма готовился не самими его авторами, а где-нибудь в «конторе». За «контору» свидетельствовало, что уж очень все рассчитали гады, кому именно направить и как для верности еще и за якобы недоплаченные взносы с гонорара просигналить.

Честно говоря такого «письма» надо было ожидать. За Юрием Панкратовым был давний грех, когда его могли попутать. Он был лучшим учеником Пастернака, был своим в еврейских кругах. Те его тянули вверх, славили. Но внезапно в момент травли Пастернака именно Юрий Панкратов открестился от своего учителя - с чего бы? А не с того ли, что его с поэтом Хабаровым простили в ГБ за некий манифест. Простили, но «повязали». Впрочем, это только мой домысел. Но есть ему косвенное подтверждение. Я помчался гасить письмо к своим людям в КПК. Но, хотя я ссылался аж на члена Политбюро Константина Устиновича Черненко (которому всю подноготную с «ихней» провокацией против русского «Современника» объяснил, и тот все понял), мне намекнули, что письмо на «соседском» контроле, что даже звонил, интересовался сам Андропов.

«Факты» не подтвердились, но работать Прокушеву и Сорокину стало некогда - наши недоброжелатели обрадовались, пошли проверка за проверкой. Сами себя, мол, русские евреям подставили, атеи рады русских «проверять». Мы еле отбивались. Я предупредил Прокушева, чтобы он взял больничный на месячишко-другой и не ходил на обсуждение в КПК. Меня попросили его так предупредить - у них в КПК была не та обстановка: только что прошла «накачка сверху», и Прокушев мог попасться под горячую руку и таки схватить выговорешник ну ни за что. Но Прокушев уперся: «Я не брошу на растерзание Валю, а двоим брать бюллетени слишком явно. Отвечать будем вместе! Я молодых не подставляю, не предаю и не прячусь. На мне нет вины!»

Прокушев, как мне потом рассказали, держался на КПК достойно, но ему таки дали выговорешник, на всякий случай. Не Бог весть какое наказание, через год бы сняли. Другие с такими выговорами годами работают. Тот же Софронов, который на «Огоньке». Но Юрий Львович кровно обиделся: «Я старый коммунист, а со мной так поступают! Мне не верят, что я ни копейки из гонораров себе не взял, - все, что было, до копейки, перевел на Музей Есенина. Ну, что они сами проверить это не могли? Я справки должен им с собой носить. Да пошли вы все.» Прокушев категорически подал заявление об уходе: «Грызитесь без меня!»

Я тоже стал подумывать о переходе на творческую работу. Как раз вышла и получила хорошую прессу моя книга критики и публицистики «Точка зрения». Весь стол дома был у меня завален непристроенными рассказами, повестями, даже пьесой. А в нижнем ящике стола лежал готовым большой исторический роман «Плач по неразумным хазарам». Проскочить с ним через цензуру даже при моих связях я пока никак не мог - дергался, но в моем романе о хазарах - увы, именно «в семье» увидели аллюзии на брежневское время, в фигуре Кагана - аж самого Брежнева. Я был обижен и страшно колебался. Конечно, если уйти с работы, то ведь не связанный служебным положением я мог бы и на Запад «Хазар» передать - хорошие предложения у меня были. А там будь что будет. Но как вдруг - боролся-боролся с диссидентами и сам по их дорожке?

Я пока оставался в «Современнике».

Мы уговорили придти к нам директором Сергея Николаевича Семанова, уже приказ был подписан, но Семанова из журнала ЦК в последний момент вдруг не отпустил, мотивировав тем, что у партии на него свои очень, очень высокие виды. Пришел директором секретарь СП, крепкий русский прозаик, милый человек Николай Шундик, они с Сорокиным знали друг друга еще по саратовской «Волге» и хорошо сработались, но пасквилянты и Шундика начали изводить. Меня не трогали, мне только притворно слезно каялись, какую они глупость по пьянке сотворили. Но от этого мне было не легче.

Уже шел на работу, повесив голову. Стыдно признаться, но даже начал разочаровываться в Русской Идее. Пока боролись с «ними», все было как дважды два. Ты на невидимом фронте и должен выстоять. Но тут в «Современнике» «их» ни одного. На дух «их» нет. Ни один «ихний» автор даже не заходит, договора не просит. Только делай русское дело. Печатай боевые русские книги. Расти молодежь, поддерживай русскую провинцию. Какие в провинции самобытные таланты! И вдруг такая грязь, такая свара. Мы чувствовали себя, как оплеванные. Как сами на потеху евреям нагишом раздевшиеся! Может, «они» и правы, что мы - народ рабов?!

И тут в конце 1980 года произошел еще более страшный и нелепый прокол в русском лагере - Брежневу очень понравился очередной номер «Комсомольской правды», поднявшей важные для развития сельского хозяйства вопросы - о расширении птицеводства, недорогом и прибыльном. И Сам решил лично позвонить - поблагодарить редактора. Второй Ильич очень любил делать такие звонки. Он считал, что так он показывает всем, что держит руку на пульсе страны. Брежнев уже смаковал, как его поддерживающий звонок сразу разойдется по среде всех «державников». Но на беду именно в этот момент Ганичева не оказалось в служебном кабинете, а подлецы-замы (которым Ганичев доверился как русским людям) сообщили, что, мол, совершенно не знают, где их шеф, что он чуть ли вообще не ходит на работу, а, мол, работают одни они. Дешевка! Но надо было знать натуру Брежнева. Помню, он (он тогда еще не был генсеком) всегда лично завозил дочку Галю по дороге в Кремль к нам на работу, сам за рулем, - он очень любил сам сидеть за рулем - и задолго до 9.00. По Гале мы проверяли время. А тут сам генсек звонит главному редактору, а тот неизвестно где. Второй Ильич взбесился:

- Подыщите ему другую работу, где не надо ходить вовремя!

В это время у нас происходит и третий сбой.

Мы подготовили штурм главной еврейской цитадели - издательства «Детская литература». Евреи давно приспособили для себя эту кормушку, в детской секции Союза писателей их было под 90 %. Ау нас практически один Сергей Михалков, ну, еще два-три имени. Издательство «Детская литература» выпускало мало что дикую макулатуру, но еще и направленные книги, сознательно разлагавшие молодое поколение - отравлявшие мозги детям и подросткам. После ряда русских сигналов мне поручили подготовить закрытый обстоятельный анализ продукции издательства «Детской литературы» для принятия мер. Дело оказалось неприятнейшее - я снова должен быть рыться в помойке. Только если прежде мне приходилось разгребать и «аналитически обобщать» нечистоты, производимые за кордоном, то здесь я встретился с нечистотами сугубо внутреннего производства. Я занимался уже не столько своим «Современником», сколько «Детской литературой». Каюсь, может быть, поэтому я прозевал у себя пасквилянтов, напавших на Прокушева и Сорокина. Вовремя не засек двух неблагодарных «старух» из «Сказки о золотой рыбке», и мы «профилактически» не образумили их.

Но - к «Детской литературе». Наши дотошные анализы поразили даже видавших виды аппаратчиков ЦК. Неужели такое у нас прямо под носом возможно? Да что же «кагал» делает с нашими детьми? Срочно в противовес было создано издательство «Малыш», куда пришли русские кадры - наш русский крепкий мужик, поэт Николай Георгиевич Поливин. А издательство «Детская литература» было укреплено - главным редактором - туда пришел воспитанный Прокушевым в «Современнике» энергичный, стойкий, крепкий русским духом поэт Игорь Иванович Ляпин.

Ляпин - прекрасный русский человек. И о нем стоит сказать чуть поподробнее. В 1971-м году он пришел в издательство «Современник». Под крылышком у Прокушева и Сорокина быстро вырос и как крупный поэт-трибун с собственным самобытным лицом и как хваткий организатор. Был выдвинут издательством на учебу в ВПШ, после которой был распределен по линии партноменклатуры в мощное издательство «Советская Россия» заместителем главного редактора - по всей художественной литературе. Там себя хорошо проявил, и был ЦК партии с подачи «Русской партии» брошен на прорыв - главным редактором на эту самую «Детскую литературу». Три года (1979-1981) он вел неравную борьбу. Но провести кадровую чистку и привести за собой своих людей ему не дали - руки у него оказались связанными. Он много успел сделать. Но один в поле не воин. Еврейское лобби его постоянно ело поедом, а поддержки сверху было ноль. Он трезво оценил обстановку, понял, что практически один одинешенек в стане противника, и подал заявление о переходе на творческую работу. Так мы не сумели «обрусить» еврейскую «Детскую литературу».

Ни Прокушева, ни Сорокина, ни Ганичева «Русская партия» не дала в обиду. Сидевший на кадрах член Политбюро Константин Устинович Черненко лично принял участие в судьбе «проштрафившихся» русских. Но разговор у меня с ним был тяжелый:

- Вот они, ваши русские кадры - ничего толком довести до конца не умеете! А еще хотите, чтобы партия на вас опиралась!

Прокушев из «Современника» ушел в ИМЛИ - издавать полное академическое собрание сочинений Есенина, делать работу, о которой мечтал всю жизнь. Сорокин ушел ректором Высших литературных курсов -он тоже всегда мечтал отыскивать молодые таланты.

Ганичева перевели на очень хорошую должность главного редактора «Роман-газеты», которая печатала массовым тиражом лучшие новинки литературы и была практически в каждом доме. Для писателя - лакомое место, и хорошо можно влиять на литературную жизнь, щедро поддерживать своих материально и делать их популярными.

Наверное, я тут обязан сказать и о себе. Я встал перед соблазнительным выбором. Главный редактор издательства «Прогресс» Новиков предложил мне перейти к нему, с тем чтобы через пару месяцев, когда будет доработано решение по организации нового издательства «Радуга», которое будет выпускать переводную художественную литературу - русскую на Запад, зарубежную у нас, - стать при нем, директоре, главным редактором. Новиков был директором издательства АПН, и мы хорошо знали друг друга. Но принять его предложение означало вернуться целиком и полностью в систему советской контрпропаганды. Другой вариант был еще более соблазнительным. Валерий Осипов, набравшийся опыта в ЦК, был назначен директором самого большого и самого авторитетного советского издательства «Художественная литература», и ему нужен был человек, с которым он мог бы придти в это чрезвычайно влиятельное заведение -элитарное, очень трудное, с давно сложившимся (в основе своей еврейским) коллективом. Мне предлагалась должность помощника директора, старшего научного редактора, с компенсацией в зарплате и перспективой на главного после определенной чистки. А по обязанностям расписывалась та же работа, что и в «Современнике», - темплан, согласования и подписания в свет. Казалось бы, лучше мечтать трудно. Издам полного Достоевского, остановлю печатание собраний сочинений «жидовствующих».

Держать под контролем и направлять политику практически всех подписных изданий в стране, все переиздания классики нашей и зарубежной. Вот где можно применить и образование, и эрудицию, и все свои специфические идеологические познания. Сколько можно издать нужного как отечественного, так и зарубежного и сколько отсеять шелухи, искусственно раздуваемых «ими» своих имен. Но по зрелом размышлении я отказался от обоих предложений, хотя и Новиков, и Осипов меня настойчиво уговаривали. Скажу, я уже немножко избаловался в «Современнике», меня неудержимо тянуло к письменному столу. А тут в обоих случаях о собственном творчестве предстояло по крайней мере на несколько лет забыть. Налаживать новое издательство «Радуга», начинать все практически с нуля. Искать свою издательскую нишу. Ну, внутри СССР все еще более менее ясно. А на зарубеж? Да одни международные ярмарки, на которых предстоит сбывать продукцию, тут замучают. А проводить зачистку в «Художественной литературе»? Вдвоем с директором против сплоченного десятилетиями «высоко интеллигентного» коллектива?! Да съедят и не подавятся.

Я пошел советоваться к Константину Устиновичу Черненко, за номенклатурой которого (среди резерва помощников по ПБ) формально числился. Откровенно высказал свои опасения, сказал, что морально устал, а тут опять в борьбу. Он меня, к моему удивлению, понял. Не стал говорить о партийном долге, а просто сказал: «Ну, посиди, попиши. Приди в себя. Места еще будут. У нас на идеологическом фронте всегда проблемы с кадрами. Но не проси меня за своих «Хазар». Тут - тема. Ты же знаешь, что тут не я перестраховываюсь. С «хазарами» в России всегда было не гладко. Подожди, конъюнктура изменится. Может быть, тема сама станет востребованной». Я все-таки добился от него разрешения включить своих «Хазар» в план редподготовки «Современника». Но сам понимал, что придется либо резать роман по живому, выхолащивать до примитива (а зачем тогда его издавать?), либо надеяться на случай. Пока же писать, писать, писать другие книги.

Мы очень даже были довольны партийным решением русских «недоразумений». Все хорошо трудоустроились.

Но все-таки, если честно, то мы ведь проиграли.

Мы хоть не отдали евреям издательство «Современник» - пришел из ЦК наш верный русский человек, умелый организатор Геннадий Гусев, разгреб грязь и спас «Современник». Но быстро ушел - помощником к члену Политбюро, председателю Совмина РСФСР В.И. Воротникову. Остались после Гусева в «Современнике» другие русские люди, хорошие, свои, но не столь знаковые, менее энергичные. Издательство перестало быть кузницей русских кадров.

Мы не сумели взять под себя издательство «Детская литература». Мы не взяли под себя и «Художественную литературу»: как я и предполагал, Валерия Осипова довольно быстро съели.

А ключевой пост главного редактора «Правды» мы потенциально потеряли. Туда пришел русский, но «тюха», не боец.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.