Допросы продолжаются…

Допросы продолжаются…

Владимир Малаховский

18 августа в Хамовнический суд доставили под конвоем бывшего директора трейдерских компаний «ЮКОСа» ООО «Альта-Трейд», «Ратибор» и «Энерготрейд» Владимира Малаховского. Он был в наручниках, пристегнутых к сопровождавшим его двум милиционерам.

Арестован он был еще в декабре 2004-го за то, что в одной «организованной группе» с Ходорковским и Лебедевым (которых даже не знал до прихода в Хамовнический суд) «украл» все ту же нефть добывающих компаний «ЮКОСа». И несмотря на то, что они с Ходорковским «грабили» Ходорковского вместе в одной организованной преступной группе, почему-то Михаила Борисовича не вызвали на суд над Владимиром Малаховским даже в качестве свидетеля, хотя он об этом просил.

В 2007-м Басманный суд приговорил Малаховского к 12 годам лишения свободы в колонии строгого режима.

«Когда вы приходили на работу в 1999 году, вы понимали, что приходите на работу в «ЮКОС», или считали, что вы открывали свой бизнес на свой страх и риск?» — спрашивал адвокат Мирошниченко.

«Нет, компании мне не принадлежали, — отвечал Малаховский. — Я был наемным генеральным директором. Я исполнял волю учредителей. Таким образом, назвать это своим бизнесом нельзя. За свою работу я получал только зарплату».

«А в чьих интересах осуществлялась деятельность этих компаний?»

«В момент смены учредителей все документы по изменению учредителей поступают гендиректору. Я, естественно, мог отслеживать, кто и кем является. Последние изменения, которые произошли по компаниям «Альта-Трейд», «Энерготрейд» говорили о том, что они являются дочерними или внучатыми компаниями «ЮКОСа». Там прослеживалась четкая взаимосвязь».

«У вас возникали какие-либо сомнения в правомерности существования, деятельности возглавляемых вами компаний?» — спрашивал адвокат.

«Когда я устраивался на работу, один из первых пунктов, который я поднял при переговорах, был пункт о законности деятельности компании. Впоследствии я убедился, что компании работали в соответствии с действующим законодательством. Не было нарушения ни законодательства, ни устава. Если были бы какие-то нарушения с моей стороны, думаю, учредители решили бы этот вопрос гораздо раньше, чем мной занялась прокуратура».

«Известно ли вам какие-либо нормативные акты, иные требования, обязывающие торговые компании одновременно и в обязательном порядке осуществлять транспортировку и хранение торгуемой продукции посредством собственных мощностей?» — интересовался Мирошниченко.

«Этот пассаж я впервые услышал из уст прокуратуры во время своего процесса. Ведь никто никогда, чтобы переехать из одного города в другой, не идет покупать железнодорожные пути, локомотивы, вагоны. Идут на вокзал, берут билет и едут. Странно было бы иметь в компании какие-то конкурирующие мощности, которые могли бы составить конкуренцию «Транснефти». Это нонсенс».

«А вы можете объяснить, почему нефть, добытая дочерними добывающими компаниями «ЮКОСа», проходила через некую цепочку продаж, в которой были и ваши торговые фирмы?»

«На тот момент времени, когда я работал генеральным директором, я не задавался этим вопросом… только по материалам уголовного дела я прочитал, что основной целью было снизить налогообложение, чисто для получения налоговых льгот по данным компаниям. «ЮКОС» получал определенные налоговые льготы в данной ситуации, это, повторюсь, из материалов уголовного дела. Когда я работал, я этого не знал».

«Кем, как формировалась цена нефти, указанная в договорах купли-продажи, которые вы подписывали?»

«Обычно в тех договорах, которые мне предлагались «ЮКОС-РМ», уже стояла цена нефти. Данная цена могла отличаться в ту или иную сторону в очень небольших пределах от тех цен, которые сложились в регионе. Просматривая обзор «Кортеса» [261], можно было легко и просто посмотреть, занижена или завышена цена. В 2002 году «Томскнефть» начала на мой электронный ящик отправлять данные мониторинга цен на нефть по различным регионам, которые делала организация «Комит-инвест». Эти цены брались за основу при заключении договоров в дальнейшем».

«А вам известно, покрывала ли цена затраты добывающего общества на добычу и подготовку нефти?»

«По материалам уголовного дела, которое я изучил достаточно внимательно, я видел, что нефтедобывающие предприятия получали прибыль, она составляла достаточно большие значения. Это не только покрывало расходы нефтедобывающих компаний, но и оставалось на развитие, на решение каких-то своих вопросов».

«Денежные средства по договорам купли-продажи нефти добывающие предприятия полностью получали? Или были случаи неоплаты?»

«Ежемесячно проводилась сверка платежей по тем компаниям, у которых покупалась нефть. Задолженности если и были, то минимальные, в пределах 1–2 процентов от проходивших объемов, и из-за того, что на тот момент времени просто не истекали сроки данных платежей».

«О каких-то фактах недостачи нефти или выручки вам известно?»

«Были факты, мне время от времени приходили сообщения на электронную почту, что нет 10 тонн, 12 тонн в отгруженных цистернах. Но это было при хищениях на железной дороге или от недолива. О других фактах мне ничего неизвестно. Это, наверное, миллионная доля процента по отношению к общим объемам».

«Вам что-нибудь известно о хищении всей нефти добывающих компаний «ЮКОСа» с 98 по 2003 год?»

«Больший бред представить сложно!»

После Мирошниченко к допросу приступил Платон Лебедев:

«Что вам известно по налоговым проверкам «Ратибора» и «Энерготрейда» по декабрь 2004 года (момент вашего ареста), были ли какие-то претензии? В нашем сфабрикованном деле мы не нашли претензий налоговых органов к «Ратибору» и «Энерготрейду»».

«Совершенно верно. Претензий не было, я и сам был удивлен, когда увидел налоговые претензии к «ЮКОСу», но не увидел никаких претензий к руководимым мною компаниям».

«А на сегодняшний день вам известно о каких-либо налоговых претензиях к компаниям «Ратибор» и «Энерготрейд»?»

«Насколько мне известно, претензий к данным компаниям не было. Ни один из договоров, которые заключали данные компании, не был оспорен. Насколько я знаю, «Энерготрейд» работала до того момента, пока ее не купила «Роснефть». По-моему, входит в эту структуру и сейчас. Налоговых претензий не было».

Лебедев интересовался, давал ли он когда-либо какие-либо указания Владимиру Малаховскому, как это утверждает обвинительное заключение.

«Никаких указаний от вас или ваших адвокатов я не получал, — ответил Малаховский. — Никогда ранее мы не встречались. Я узнал о вашем существовании, когда вас арестовали в 2003 году. До этого я, к сожалению, не имел чести быть знакомым с вами».

«Наша линия защиты заключается в том, что против нас совершено преступление — фальсификация доказательств! — присоединился к допросу Ходорковский. — В том числе фальсификация судебного процесса в Басманном суде! И сейчас мы выясняем, каким образом было сфальсифицирована ситуация, что заключение сделок происходило против воли собственника. Как вы в этом убедили судью Басманного суда. Правда, в приговоре Басманного суда этого нет. Правильно ли я понял, что вопрос «по воле собственника» или «против воли собственника» тогда так и не выяснялся?»

«Даже не поднимался», — ответил Малаховский.

Владимир Переверзин

31 августа допрашивали Владимира Переверзина. Он был осужден вместе с Малаховским. За то же самое. За хищение всей нефти добывающих компаний «ЮКОСа». Той же самой. Дали 11 лет. Потом срок сократили до 8,5.

В апреле 99-го он был командирован на Кипр в качестве одного из директоров дочерних компаний «ЮКОСа» «Руттенхолд» и «Пронет», которые занимались торговлей нефтью и нефтепродуктами. На Кипре он организовывал работу офиса. На эту должность его пригласил финансовый директор «ЮКОСа» Мишель Сублен. Михаила Ходорковского он тоже увидел в Хамовническом суде.

Счетами компании «Руттенхолд» управляла компания «Петроваль», она же проводила все расчеты.

«А вы сами распоряжались денежными средствами?» — спросил адвокат Мирошниченко.

«Я сам распоряжался только счетом «Руттенхолд» на хозяйственные расходы на Кипре. Я счетами не распоряжался вообще. Счетами распоряжалась «Петроваль». Но это не помешало вкатать мне 174 статью! Человеку, который не распоряжался счетами вообще, который не сделал ни одного платежа!»

«На вас не оказывалось какое-либо давление с целью оговора Михаила Борисовича Ходорковского и Платона Леонидовича Лебедева?» — спросил адвокат Клювгант.

«Во время следствия на меня оказывалось давление сотрудниками прокуратуры. Мне предлагали оговорить Ходорковского с Лебедевым. Взамен на условный срок. Потому что невиновность моя была очевидна для прокуратуры. Поэтому они, прекрасно зная, что сажают невиновного человека, предлагали мне сказать, что я знаю Ходорковского и получал от него указания, что вся моя работа контролировалась…».

И я живо вспомнила процесс по делу Невзлина.

И историю Василия Алексаняна.

И Светланы Бахминой.

Все, как под копирку…

У прокуроров вопросов к Владимиру Переверзину не нашлось.

И милиционеры вывели его из зала под аплодисменты публики.

Вскоре в суде должен был рассматриваться вопрос о его условно-досрочном освобождении. Ему не суждено было выйти по УДО.

Антонио Вальдес-Гарсиа

Еще одного фигуранта дела Малаховского — Переверзина, испанского гражданина Антонио Вальдес-Гарсиа, бывшего гендиректора еще одной торговой компании «ЮКОСа» ООО «Фаргойл», допросить так и не удалось.

Свою историю он изложил сам в заявлении о преступлении, отправленном на имя генпрокурора Чайки.

Уже из Испании.

К этому заявлению почти нечего добавить. Красноречивее некуда. Разве что романтическую деталь: в России у Вальдес-Гарсия осталась любимая девушка.

И потому он вернулся.

«18 ноября 2003 г я уехал из России, так как против «ЮКОСа» началась масштабная кампания — были арестованы Лебедев П. Л. и Ходорковский М. Б., в офисах происходили обыски и выемки, сотрудники «ЮКОСа» и сотрудничающих с «ЮКОСом» компаний вызывались на допросы, людей запугивали, работать стало невозможно», — писал он в заявлении.

«В период нахождения, в Испании я неоднократно общался по телефону с представителями российский властей — в частности, с Козловским Виктором Анатольевичем из Оперативно-розыскного бюро Министерства внутренних дел РФ. Мне было сообщено, что в России мне предъявлено уголовное обвинение, однако если я добровольно вернусь в Россию и отвечу на вопросы следователей, то мой статус будет изменен на статус свидетеля. Козловский В. А. неоднократно заверял меня, что в случае возвращения в Россию я не буду арестован, что следственные органы знают, что я невиновен.

Я хотел восстановить свое доброе имя и репутацию, так как никаких преступных действий я не совершал и ни в чем не считал себя виноватым, рассчитывал, что могу добиться справедливости, и поэтому, после длительных переговоров, согласился вернуться в Россию.

Я вернулся в Россию из Испании 08 июня 2005 г. Непосредственно у самолета меня встретили представители российских властей, в том числе Козловский В.А. и Юрченко Василий Николаевич (как я узнал позже, у него было звание генерала), и доставили в Генеральную прокуратуру РФ.

В здании прокуратуры я написал заявление, которое содержится в материалах уголовного дела (т. 4, л. д. 57). В этом заявлении я подтвердил, что не считаю себя виновным и добровольно приехал в Россию с целью восстановить свое доброе имя.

Потом меня привели в кабинет к следователю Алышеву В. Н., потом — к следователю Хатыпову Р. А., и затем — к следователю Стрыгину В. А.

В ходе беседы на меня следователями Алышевым, Хатыповым и Стрыгиным оказывалось психологическое давление с целью вынудить меня признать свою вину в хищении денежных средств.

Следователь Стрыгин показал мне постановление от 03 февраля 2005 г. об избрании в отношении меня меры пресечения в виде заключения под стражу, которое было вынесено судом. Мне было сказано, что если я не признаю вину хотя бы частично, на основании уже принятого судебного решения меня отправят в тюрьму.

Мне объяснили, что я должен признать вину в том, что подписывал в период работы компаний, связанных с НК «ЮКОС», документы, не понимая их сути и не вникая в содержание.

Мне также сказали, для того чтобы остаться на свободе, я обязан написать заявление о применении ко мне мер государственной защиты.

Я был шокирован тем, что меня обманули, обещая во всем разобраться, но в действительности, как оказалось, следствию нужно было от меня только «признание вины». Я согласился под психологическим давлением и угрозой лишения свободы признать частично вину и написать требуемое заявление о применении мер государственной защиты. Как потом оказалось, «государственная защита» означала, что я круглосуточно находился под контролем вооруженных охранников и был почти полностью лишен свободы передвижения. <…>

В период с 08 июня 2005 г. и по 05 августа 2005 г. на меня систематически оказывалось психологическое давление и <были>прямые угрозы со стороны Козловского В. А., Юрченко В. Л. и следователя Стрыгина.

Эти лица требовали, чтобы я оговорил руководителей компании «ЮКОС», в частности Лебедева П. Л., Ходорковского М. Б., Невзлина Л. Б. и Брудно М. Л., в том, что мне якобы было известно, что руководители «ЮКОСа» разрабатывали преступные схемы хищения денежных средств нефтедобывающих компаний, и что юридические лица, руководителем которых я являлся в период 2000–2003 годов, были частью таких схем.

Принуждение к даче ложных показаний оказывалось на меня как в здании Генеральной прокуратуры РФ, так и на охраняемой территории в Истринском районе Московской области, недалеко от поселка Новопетровское, где я содержался «под государственной защитой» в условиях почти полной изоляции. Козловский В. А. и Юрченко В. Н., каждый по отдельности, периодически приезжали в место моего содержания в Истринском районе и оказывали на меня прямое психологическое давление.

Так, в частности, Козловский В. А. в ответ на мои отказы дать ложные показания против руководителей «ЮКОСа» выражался в мой адрес нецензурной бранью и обещал «сгноить» меня в тюрьме. Юрченко В. Н., в свою очередь, обещал освободить меня от уголовной ответственности, если я дам нужные следствию показания, угрожал, в противном случае, длительным сроком тюремного заключения.

У меня не осталось никаких иллюзий относительно намерений следствия. Было ясно, что следственные органы просто хотят меня использовать против руководителей компании «ЮКОС».

05 августа 2005 г. я сообщил следователю Стрыгину, что если давление на меня не прекратится, то через своего адвоката я сделаю заявление для журналистов о том, что меня фактически лишили свободы, содержат в изоляции, заставили оговорить себя, постоянно угрожают и оказывают давление с целью оговорить руководителей «ЮКОСа».

Через некоторое время после этого разговора со следователем Стрыгиным, на следующий день или через день, на охраняемой территории в Истринском районе Московской области, недалеко от поселка Новопетровское, где я содержался «под государственной зашитой», то есть под постоянным надзором вооруженных сотрудников правоохранительных органов, приехал Козловский В. А. и стал в очередной раз склонять меня дать показания на Ходорковского и других управленцев НК «ЮКОС». Козловский был сильно раздражен, говорил мне, что такие показания дать необходимо, что моя судьба во многом зависит от этих показаний, если я буду упрямиться, то уже никто не сможет мне помочь. Козловский говорил очень громко, почти кричал, видя, что ничего не может от меня добиться, стал угрожать физической расправой.

Глядя на Козловского и видя его агрессивное поведение, я действительно почувствовал страх, но при этом я ничего не мог сказать про тех людей, в отношении которых от меня требовали дать показания, я старался отвечать односложно и не смотреть на Козловского, чтобы не вызвать еще большую агрессию с его стороны. Козловский постоянно ходил по комнате, то приближаясь ко мне, то отдаляясь, при этом резко жестикулируя руками, он говорил, что все равно я подпишу нужные ему показания, потому что и не таких, как я, обламывали. Я не выдержал и сказал ему, что при первой возможности расскажу обо всем через своего адвоката журналистам. Тут Козловский буквально взбесился и закричал, что я неблагодарная скотина, не понимающая хорошего отношения, неожиданно я получил сильный удар в лицо, было ощущение яркой вспышки перед глазами, после чего мое восприятие действительности стало расплывчатым, я потерял сознание, что происходило со мной дальше, я не знаю.

Вследствие тяжелейших травм головного мозга мне очень сложно восстанавливать обстоятельства избиения и пыток.

В сознание я пришел только в палате Истринской городской больницы, под охраной вооруженных людей из «государственной защиты».

Вскоре ко мне в палату пришел Козловский В. А. и сказал, что жалеет, что я не умер.

Как позже я узнал из своей истории болезни, мне были нанесены следующие телесные повреждения: закрытая черепно-мозговая травма, сотрясение головного мозга, закрытый перелом правой бедренной кости с отрывом большого вертела, открытый двусторонний перелом нижней челюсти: центральной и суставного отростка со смещением, перелом альвеолярного отростка верхней челюсти слева, закрытый оскольчатый внутрисуставный перелом основания ногтевой фаланги 1 пальца левой стопы, множественные ушибленные раны лица, правого коленного сустава, левой стопы. Так же у меня было выбито несколько зубов, а другие были сломаны.

19 августа 2005 г. я безуспешно попытался письменно отказаться от «государственной защиты» и круглосуточного контроля вооруженными людьми, так как опасался, что меня вновь подвергнут пыткам или просто убьют. Мое заявление нашло отражение в протоколе допроса от 19 августа 2005 г., где указано (т. 49, л. д. 138–141):

«Сегодня, 19 августа 2005 г., я заявляю следствию о моем отказе от государственной защиты. Этот отказ обусловлен целью сохранить свою жизнь для моей еще живой престарелой матери».

Приблизительно в сентябре 2005 г. — через месяц после того, как мне были нанесены указанные травмы, в палату Центральной клинической больницы г. Москвы, куда меня перевели, ко мне опять пришел Козловский В. А. Он предложил мне составить письменное заявление о том, что травмы я получив случайно, при падении из окна. Сказал мне, что им от меня больше ничего не нужно, в обмен на подпись он гарантирует мою безопасность.

Я подписал документ, предложенный мне Козловским В. А. У меня не было другого выхода, я понимал, что, так как «государственная защита» не была отменена по моему заявлению, то моя жизнь и здоровье подвергаются постоянной угрозе. Я не помню, просил ли Козловский В. А. написать документ собственноручно, либо принес уже составленный документ и сказал мне подписать.

Также из-за опасений за свою жизнь я не стал публично заявлять о принуждении к даче показаний и пытках.

После произошедшего со мной, я мог думать только о том, как в целях собственной безопасности покинуть Россию.

Присутствуя в зале суда на всем протяжении процесса по моему делу в течение 9 месяцев, слушая выступления обвинения и свидетелей, оценки и мнения адвокатов, я окончательно убедился, что справедливое решение суда в отношении меня невозможно.

Всем, за исключением прокурора, было ясно, что никакого хищения нефти и отмывания денежных средств ни я, ни кто другой из обвиняемых не совершал. Не было приведено ни одного доказательства обратного. Однако по завершении рассмотрения доказательств, в конце декабря 2006 года, прокурор попросил приговорить всех троих обвиняемых, Переверзина, Малаховского и меня, к 11–12 годам лишения свободы в колонии строгого режима. Не веря, что судья примет решение, сильно отличающееся от того, что попросил прокурор (в 99 % случаев в России иное не происходит — в итоге это и произошло: суд приговорил Переверзина к 11, а Малаховского к 12 годам лишения свободы), я решил уехать, понимая, что не могу больше рассчитывать на справедливый и беспристрастный приговор суда.

Мне удалось осуществить свое намерение 2 января 2007 г… [262]

Я обратился с таким заявлением о преступлении в отношении меня только сейчас, так как на протяжении всего этого времени я думал, что лица, совершившие в отношении меня преступления, оставят меня в покое. Все что, было со мной в России, я старался забыть, как кошмар.

В январе 2009 г. мне стало известно, что в отношении меня в России начат заочный судебный процесс, из чего я сделал вывод, что лица, оказывавшие на меня давление и подвергавшие пыткам, не желают забыть о моем существовании.

Я готов на территории Испании дать более подробные показания и ответить на любые вопросы представителей российских компетентных органов.

На основании изложенного,

ПРОШУ:

Возбудить уголовное дело в отношении следователей Стрыгина В. А., Алышева В. Н., Хатыпова Р. А. и оперативного сотрудника Козловского В. А., Юрченко В. Н., а также установить других лиц, причастных к фактам принуждения меня как обвиняемого к даче ложных показаний против себя и руководителей компании «ЮКОС» Ходорковского М. Б., Невзлина Л. Б., Лебедева П. Л., Брудно М. Б. и др. с использованием насилия, издевательств и пытки».

Заявление Вальдес-Гарсиа так и осталось без ответа…

Как и все прочие подобные заявления.

Павел Анисимов

26 июля допрашивали главу одной из компаний, признанных потерпевшими, — Павла Анисимова — бывшего управляющего «Самаранефтегаза».

«Как правило, цена на нефть, которая реализовывалась, была чуть выше себестоимости, — рассказывал он. — Ниже себестоимости цена продажи никогда не была, потому что тогда бы штрафовали налоговые инспекции. И плюс оставалась небольшая рентабельность. Остальные же (в большей степени) капитальные вложения приходили из компании «ЮКОС». Особенно в последние годы это были серьезные суммы. В основном они шли на развитие структуры — это разработка новых месторождений, обновление основных фондов».

«Правильно ли я понимаю, что «Самаранефтегаз» всегда получал за поставленную нефть фактически от «ЮКОС-РМ» полное покрытие затрат на производство и подготовку нефти и плюс некоторую прибыль?» — спрашивал адвокат Вадим Клювгант.

«Абсолютно правильно».

«И так было всегда?»

«Всегда».

«А вы можете привести соотношение капитальных затрат и операционных, на которые поступали деньги по договорам за нефть?» — интересовался адвокат.

«Здесь зависело все от периодов. 98, 99 годы были для «ЮКОСа» самыми тяжелыми периодами, когда стало 16–17 долларов за баррель, с ростом цены, естественно, и затраты на добычу нефти увеличивали и капитальные вложения. В 2002, 2003, 2004 годах мы получили больше 3 миллиардов рублей капитальных вложений. Почти в три раза больше, чем операционные затраты».

«Такая система отношений с управляющими компаниями в рамках ВИНК позволяла компании «Самаранефтегаз» развиваться и обеспечивать экономический прирост своей деятельности?»

«Я 35 лет отработал на этом предприятии. Пик у нас был в 84–85 годах — 35 миллионов добывал «Куйбышевнефть». И до входа в «ЮКОС» мы упали до 7,5 миллионов тонн добычи. В 2003 году мы добывали уже 12,5 миллионов тонн. Когда началось это уголовное преследование… мы были вынуждены остановить добычу на 3 миллионах тонн по «Самаранефтегаз», просто отключили скважины. В первые годы мы настороженно смотрели на «ЮКОС»… Но такого развития экономического и социального, как при «ЮКОСе», я не помню за все время существования «Куйбышевнефть»-»Самаранефтегаза»».

«Почти на 100 процентов наша нефть уходила на наши три НПЗ. У нас затраты на перекачку самые низкие, потому что заводы находились рядом. На экспорт нашу нефть из-за качества практически не использовали», — рассказывал Анисимов.

«Цены определяла компания «ЮКОС-РМ». А вам было известно, что это не та цена, которая есть на нефть марки Юралс в портах Роттердама и так далее?» — спрашивал адвокат.

«Естественно. Я хорошо узнал об этом, когда сам очутился на их месте, — Павел Анисимов кивнул в сторону «аквариума». — Нам насчитали дополнительные налоги после проверок, хотя за весь период были проверки как региональные, так и на федеральном уровне. Регулярные проверки. Но почему-то потом выяснилось, что мы недоплачивали…»

«А вам известно или было известно, кто-нибудь продает в России нефть в регионах добычи по европейским ценам Юралс?»

«Такого периода не было никогда, всегда цена на внутреннем рынке значительно ниже, чем цена на экспорт».

«А чем это объясняется?»

«Я думаю, в первую очередь это квоты. Никто не мог добывать сколько угодно, отправлять сколько угодно… На экспорт должна быть лицензия на конкретные объемы. Эти лицензии в лучшие времена не превышали 40 процентов объемов добычи».

«Вы сказали, что знаете Михаила Борисовича только с самой лучшей стороны. Что вы имели в виду?» — спросил адвокат.

«Чем открытей, тем он больше уважал людей. Это я знаю и по себе. Потому что были ситуации, когда руководство «ЮКОС-ЭП» отдавали абсолютно для нас непонятные распоряжения. И я прямо из кабинета президента «ЮКОС-ЭП» звонил лично Ходорковскому, и он говорил: «Если это не нужно, не делайте этого». А на праздники, на Новый год, мы собирались с женами, с семьями, я его видел с женой, с детьми, как хорошего семьянина. Он был скромный человек. Ему можно было открыто задавать любые вопросы. И доступный. Всегда можно было позвонить. А если пришел в приемную — сразу управляющих принимал Михаил Борисович…».

И кабинет у него был «в три раза скромнее», чем у руководителей «ЮКОСа» в регионах.

«Ходорковский и Лебедев обвиняются в том, что их организованная преступная группа в течение 1998–2003 годы похитила всю нефть, добытую всеми тремя нефтедобывающими компаниями. То есть и компанией «Самаранефтегаз», которую вы возглавляли…Что вы можете сказать по этому поводу?» — интересовался адвокат.

«Если бы я считал, что это действительно своровано, я бы сюда не приехал. Я приехал сюда по собственной инициативе, в надежде на то, чтобы справедливость восторжествовала, чтобы человек не понес наказания за то, чего он не делал!» — отвечал Павел Анисимов.

Леонид Филимонов

27 июля допрашивали еще одного бывшего президента «потерпевшей» компании — Леонида Филимонова, возглавлявшего ВНК. Помните бывшего советского министра и знакомого Евгения Рыбина?

«Те денежные средства, которые перечислялись добывающим предприятиям за проданную нефть, — покрывают ли они затраты на производство?» — спрашивал его адвокат.

«Если говорить про «Томскнефть», в 97–98 годах у нас были трудные времена, мы не сшивали практически затраты и доходы…но когда дела стали поправляться в нефтяной отрасли, стала расти цена на нефть, особенно за рубежом, мы стали достаточно обеспеченным объединением, окупаемым».

«То есть после 98 года объединение стало достаточно окупаемым?»

«Да».

«В 97–98 годах «Томскнефть» находилась в состоянии банкротства?» — спрашивал адвокат Сайкин.

«Попытки такие были <…> мы с руководством области искали пути выхода, и нас не обанкротили. Когда нас купили, я знаю, что «ЮКОС» помогла закрыть долги по налогам <…> такая помощь была. И банкротство было приостановлено».

Заговорили об обводненности нефти на месторождениях.

««Томскнефть» — 70–75 процентов, — отвечал свидетель. — Самая тяжелая по обводненности «Самаранефтегаз», там до 85 процентов, у «Юганскнефтегаза» порядка 45–50 процентов. Это было самое свежее у нас месторождение <…> Воду, которую поднимают с нефтью, — так называемая скважинная жидкость — ее надо обязательно обратно закачивать в те же пласты, чтобы нас бог потом не призвал к ответу. Грубейшее нарушение экологии, если эту воду сбрасываем на поверхность. Она уничтожает все живое. Вода обязательно закачивается обратно. Это дорогостоящие технологии».

«Вода, отделяемая от жидкости, проходила ли какую-то обработку, перед тем как закачаться в пласт?»

«Поднятая жидкость состоит из воды, нефти, газа, солей… газ, нефть отбираем, то есть нагреваем, происходит отделение, газ ушел, нефть внизу, вода с солями остается на нижнем этаже. Потом определяем минерализацию воды. И решаем, в какой пласт закачивать».

«Цену согласовывали со мной, когда контракты подписывали, — пояснял Филимонов прокурорам. — Цена была на уровне региона, в котором мы работали, так что никакого ущерба для «Томскнефти» мы не чувствовали».

«Вас самого устраивали те цены, по которым «Томскнефть» продавала продукцию в 98 — 2003 годах?» — спрашивал прокурор.

«Может, мне и не говорили, но я часто ездил по месторождениям. Встречался с людьми… но такого крика, чтобы «обобрали, отобрали» я не слышал. А вот заработала ли бы «Томскнефть» больше самостоятельно — в этом я сомневаюсь. Я понимал прекрасно, что одни мы — «Томскнефть» — не проживем. Рядом такой гигант — «ЛУКОЙЛ» — да он нас задавит! Так что хочешь быть живым — иди в большую компанию. Другого выхода нет».

Тагирзян Гильманов

Через месяц, 26 августа, допрашивали бывшего главу третьей добывающей компании «ЮКОСа» — «Юганскнефтегаза». На свидетельскую трибуну поднялся Тагирзян Гильманов [263] — бывший генеральный директор «ЮНГ».

«Вы состояли в штате собственно «Юганскнефтегаза» или «ЮКОС-ЭП»?» — спрашивал адвокат Мирошниченко.

«Сначала я был в штате «Юганскнефтегаза», когда перешли на единую акцию, — в штате «ЮКОС-ЭП». Тогда должность наша уже называлась управляющие, а институт генеральных директоров был исключен. Как управляющие мы работали по доверенности. Для меня эти перемещения не были принципиальными. Я точно понимал, что моим непосредственным руководителем является президент ЗАО «ЮКОС-ЭП»».

«А у вас не возникало сомнений в целесообразности существования «ЮКОС-ЭП»?»

«Нет. Это было разумно. Это было полезно. Это было эффективно. Потому что была важна концентрация ресурсов в целом по компании. Мы иногда обменивались и материальными ресурсами: были дефицитные позиции, такие как редкие задвижки, лабораторное оборудование. При отсутствии у нас при единой базе данных мы могли получить это из другого региона. И мы также делились с другими регионами. Была единая команда по добыче нефти. А еще кадровые перемещения. Мы изучали опыт и «Самаранефтегаза», и «Томскнефти», и какие-то лучшие практики мы переносили на себя, они действовали таким же образом. Шло поступательное развитие, это давало положительный эффект. Мы ежемесячно собирались и отчитывались все вместе, слушали отчет самарской команды, томской команды… мы понимали какие требования. Потому что иногда возникает такое чувство, что с нас требуют больше, чем с других. Но там мы видели, что равное отношение идет ко всем добывающим подразделениям».

«Покрывались ли затраты на добычу нефти ценами, по которым «Юганскнефтегаз» продавал нефть?» — спрашивал адвокат.

«Безусловно, покрывались, потому что надо было профинансировать все операционные задачи. Это, во-первых, налоги, потом энергетика, заработная плата. Это защищенные статьи. По ним мы платили с максимальной возможностью. Дальше шли материалы, связь, транспорт. Более того, я получал деньги для финансовой составляющей коллективного договора. Это уже исходило из прибыли. Кроме того, я получал очень серьезные деньги на капитальное строительство. Десятки миллиардов. Строительство нефтепроводов, площадных объектов, газопроводов. Я получал все необходимые финансовые ресурсы.

Если мы добывали больше нефти, нам дополнительно платили. Если мы не выполняли план — нас урезали. Мы снижали свои операционные затраты, это финансовая дисциплина».

«То есть от реализации нефти «Юганскнефтегаз» в 1998–2003 годах получал прибыль?»

«Конечно! Деньги получали, прибыль получали! А как же мы работали?!»

«Известен ли вам термин «скважинная жидкость»? Что он означает?» — «Да, известен. У меня средняя обводненность была на уровне 65 процентов. То есть из каждой тонны добытой жидкости 65 процентов составляет вода. Плюс в каждой тонне поднятой нефти в среднем 68 кубометров попутного нефтяного газа. Безусловно, в таком виде нефть не является товарной, ее надо довести до кондиции.

Термин «скважинная жидкость» был введен, потому что в кризис мы задолжали. Как только мы начали выходить из кризиса, наши кредиторы через суды, приставов поставили вопрос о быстром возврате долгов. И были попытки арестовывать нефть в чистом виде. Я обратился к губернатору, я понимал, что это чревато остановкой всего производства. Приставы заявили 400 тысяч тонн нефти для ареста. Я понимал, что не смогут они ее продать квалифицированно и не получат ни денег, ни налогов. И чтобы нефть не была подвержена аресту, ввели понятие «скважинная жидкость», которая принадлежала «ЮКОСу». Нам поручалось ее оттранспортировать с месторождений до товарных парков, подготовить до кондиции ГОСТов для НПЗ и только после этого мы отгружали эту нефть. Принципиально ничего не поменялось, сколько было нефти, столько стало, но собственником скважинной жидкости становилась компания «ЮКОС». У компании «ЮКОС» не было долгов. Мы ушли от рисков арестов, остановки производства и вообще развала. И эта тема обсуждалась во всех органах власти, мы открыто говорили об этом. Мы только обратили внимание на то, что то, что мы добываем, не является товаром — в этом была философия, так сказать».

«Как вы считаете, ценами, по которым продавалась нефть «Юганскнефтегаза», обществу был причинен какой-то ущерб?»

«Цены, конечно, отличались от цен на биржах. Но эта разница совершенно понятна: доставить нефть из Сибири в порт, пройти все процедуры таможенного оформления, прокачку… эти дополнительные затраты ложились плюсом в цену. Цены нас удовлетворяли. Еще раз повторю — они перекрывали все необходимые затраты. Не было задачи достигнуть максимальной прибыли. Была задача сделать свою работу — добыть безопасно нефть. Дальше работала другая цепочка. Да и сравнивать было не с чем! Биржи нет. Ценового обзора нет. Если бы хотя бы цены обсуждалась на уровне правительства округа — мы бы знали, почем продает «Сургутнефтегаз», «Нижневартовскнефтегаз»… Но цены не обсуждались. Цены были самой закрытой темой в бизнесе, задавать вопросы неэтично. Правительство не регулировало цены и не вело их мониторинг… и наверное, если бы мне не хватало денег, я бы задался вопросом — а почем же другие продают? Но меня цена устраивала».

«Какие-то расходы по экспорту нефти — пошлины, оплата каких-то услуг — «Юганскнефтегаз» нес?»

«Нет. Таких затрат у нас не было. Не было такой статьи расходов. И специалистов не было».

«Для нас состояние психологического, социального климата в регионе было важно. Мы понимали, что как живут наши люди, так они и работают», — говорил свидетель. «Ежегодно подписывалось социально-экономическое соглашение с губернатором округа. Писали, какую конкретно помощь мы оказываем тому или иному региону. Например, до деревни рядом с Приобским месторождением, мы построили линию электропередачи, до этого они жили на дизеле, мы построили фельдшерско-акушерский пункт, пробурили артезианские скважины, оборудовали школу-интернат компьютерами, взяли на себя вопросы детского питания в этой школе. Для этой деревни — хорошие шаги. Более того, мы предоставили рабочие места, до этого там люди занимались только промыслом… местное население — ханты. И они потом работали у нас.

А в обжитых районах…я там с 74 года работал, и мы только в 2001 или 2002 году построили в поселке Пойковский бассейн со спортивным залом, кафетерием …это, может, здесь звучит незначимо, но для 15-тысячного поселка спорткомплекс с бассейном — это событие! Мы построили аквапарк в городе <…>. Мы каждую школу оборудовали интернет-классом! И мы обучали преподавателей пользоваться этим ресурсом. Это тоже качественный скачок. Интернет уже жил во всем мире, а у нас ничего не было. Мы купили компьютеры… Мы простроили большой спортивный комплекс для города, который называется «Олимп», там проводились соревнования областного масштаба уже! Мы в Ханты-Мансийском районе финансировали в 2002 году социальные проекты на 90 миллионов рублей. Мои дети сами ходят в эту школу, внуки в детский сад… я сам периодически лечусь в этой больнице. И для меня не безразлично, как это выглядит, на каком уровне работает. Мы создали систему телемедицины в нашей больнице.

А ЮКОС-классы? Интернет-классы?! Там дополнительно вели уроки математики, психологии. Школьный бюджет не позволял, а мы финансировали это обучение, и 80 процентов детей из ЮКОС-классов поступали в вузы. Был конкурс, чтобы попасть в эти классы. Это была мотивация учиться лучше! И сейчас эти классы работают! Правда, они теперь называются «Роснефть-классы», но от этого смысл не меняется!»

И сделала это компания, у которой украли всю продукцию…

«За счет каких средств эти расходы осуществлялись?» — интересовался адвокат.

«Эти расходы шли не из бюджета нашего предприятия. Это шло с уровня холдинга».

От грабителя то есть…

Не просили ли его сделать что-либо незаконное, интересовался адвокат. «Не было ли принуждения, давления?»

«На земле места много, — отвечал свидетель. — И найти работу нефтянику, который знает свое дело, — не проблема. Если бы существовала такая система или даже намеки на эту тему, — поднялся бы, поблагодарил за работу и ушел. Если я проработал до 2007 года — значит, предложений такого плана не было».

«И вам ничего не известно о хищении всей нефти у добывающих предприятий?» — спрашивал адвокат.

«С физической точки зрения это НЕвозможно! Если это предполагается за счет разницы цен — это тоже неправильно, потому что цены были такими, какими они должны были быть для нефтедобывающих предприятий: покрывать затраты, создавать прибыль, необходимую для покрытия социального пакета, формировать и финансировать капитальные вложения. Для всего остального центром прибыли был холдинг. Это нас устраивало. Мы понимали, что развитие компании возможно при концентрации и очень высокой эффективности работы. Я не могу сказать, что у меня взяли нефть и мне не дали деньги. Деньги поступали регулярно, в полном объеме. Я добыл — я передал. Мне деньги за мой труд отдали. У нас каждый год поднималась зарплата, перекрывая инфляцию. Мы собирали информацию по зарплате в других регионам — Нижневартовск, Сургут. И мы не хотели быть последними. Для нас это тоже было вопросом чести. Мы поставили себе задачу — чтобы зарплата работника должна быть выше тысячи долларов, и мы этого добились! Я не могу говорить, что у меня каким-то образом похищали нефть. Я считаю эту ситуацию ненормальной. Что-то такое придуманное, непонятно для чего. Это невозможно! Нельзя украсть такую партию нефти! Нельзя ее взять и не рассчитаться, потому что тут же встает производство. Это ЧП! Да и город тоже независим и может показать характер, если его не будут финансировать. Такого не было! И стабильность в городе была важна. Значит, своевременно зарплата, своевременно налоги. Это была одна из задач».

«Вы, когда давали показания, говорили, что были дискуссии с налоговыми органами… какие-то вопросы решались в нашу пользу, с какими-то вопросами шли в арбитражный суд, где-то выигрывали, где-то проигрывали… в данном случае разбирается вопрос о том, была ли нефть, добытая «Юганскнефтегазом», продана или она была у «Юганскнефтегаза» похищена, я прошу вас уточнить и припомнить в рамках разбирательств — ставился ли вопрос о том, что нефть у «Юганскнефтегаза» похищена, и значит, он не должен платить налогов с похищенного, или суды принимали решения, что нефть была реализована, а значит, «Юганскнефтегаз» должен платить налоги?» — спросил свидетеля Ходорковский.

«Было возбуждено уголовное дело в отношении меня, что «Юганскнефтегаз» не платил налоги. Обвинение было построено на теме, что вся нефть продана, за всю нефть мы заплатили налоги, разница только в том, по какой цене продали. И говорить, что нефть… Нефть невозможно потерять! Или она на земле разлита, это авария, или она откачана в трубу! Я тогда задал вопросы в рамках следствия: «Вся нефть была откачана, которую мы добыли?» — «Да, вся нефть». — «Что сегодня?» — «Вы продавали по низкой цене. И вы закладывали изначально в налогооблагаемую базу эти низкие показатели». Речь не идет о потере нефти, о том, что что-то было не откачано. На вопрос мой в суде и на следствии, по какой же цене надо было продавать, я ответа не получил. «А что вы считаете по «маленькой или большой» цене?». Мне показали список, сотрудник МВД провел исследование, там были указаны 12 предприятий с разными ценами. Мы стояли где-то четвертые или пятые. Были с низшей ценой, были с высшей ценой. Расхождения были несущественные. Была цена ОЧЕНЬ высокая одна. Я спросил — а это что за аномальная цена, они что, из озера качали ее? Оказалась совсем небольшая партия (1 миллион тонн), и вся нефть шла за рубеж. Компании всю нефть за рубеж не удается продать. Эта компания продавала ВСЕ за рубеж и показывала эту цену. Я спросил: «А зачем же вы тогда вписываете эту цену? То есть сложили двенадцать цен — получили средневзвешенную по региону. Но так же нельзя. Вы возьмите мои 50 миллионов, возьмите этот миллион — и давайте пропорционально среднюю цену выведем!» — «Нет». Аргументации не последовало. Это исследование легло в основу. Информацию им эту выдали в МВД, даже с грифом «конфиденциально». А как я, будучи руководителем предприятия, мог узнать о ценах предприятий вообще? Это все равно, как если я бы спрашивал: «А сколько вы зарабатываете на моей должности в другом регионе?». Так никто не делает! Поэтому я отвечаю: нам платили за нефть столько, что нам хватало на покрытие всех затрат, для развития, для обеспечения социального пакета нашего предприятия. И говорить, что эта цена низкая и таким образом я занижал налогооблагаемую базу, я не могу. Нельзя меня признать человеком, сознательно занижавшим цену! Я поэтому не признал себя виновным. Но был осужден… Да, следствие признало, что всю нефть у меня купили. И нам этой цены хватало. А центром прибыли был холдинг, и нас это тоже устраивало, потому что инвестирование мы именно из него получали!».

Михаил Ходорковский поблагодарил свидетеля, у него больше не было вопросов.

«А налоговые органы знали, что вы платили налог с прибыли?» — спросил Платон Лебедев.

«Ну конечно! А как не платить, если он начислен».

«Вас Михаил Ходорковский устраивал как руководитель?» — спрашивал прокурор Лахтин.

«Устраивал. Он пришел в 97 году и сказал: чтобы вы не имели соблазна заниматься левыми делами, сидя на активах, я повышу вам зарплату. И мне и моим заместителям платили достойную зарплату. Ходорковский был доступен. У меня были с ним регулярные рабочие встречи. Я не помню случая, когда я попросил о встрече, а мне отказали. Я ни разу не помню, чтобы он повысил голос! Или был как-то нетактичен! Если Михаил Борисович приезжал в бригаду, это было событие! И люди задавали неудобные вопросы. Про зарплату, оборудование, школы… и если получали ответ, то точно знали, что это будет сделано!».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.