Глава 5. Морские династии

Глава 5. Морские династии

В Российском флоте офицерами часто служили на протяжении нескольких поколений. Более того, были семьи, где единственно возможной профессией для мужчины была исключительно флотская служба.

Если проанализировать списки морских офицеров, служивших в период между окончанием Крымской войны 1853–1856 гг. и Февральской революцией 1917 г., то можно вычленить свыше 200 морских династий, либо семей, не менее трех представителей которых потомственно служили как на боевых кораблях, так и в береговых учреждениях флота.

Какие же из русских морских родов были наиболее «плодовиты» на адмиралов и генералов, а также высокопоставленных флотских чиновников? Сразу отметим, что наш анализ исключает столь распространенные во все времена в России фамилии, такие как Ивановы, Петровы, Васильевы, и т. д. Сделано это исключительно потому, что зачастую очень сложно понять, кто из носителей этих фамилий родственник, а кто – однофамилец.

Итак, обратимся к фактам.

Абсолютным рекордсменом по числу вышедших из него высших офицеров является род Зеленых – 10 человек.

Так, адмирал Александр Ильич Зеленой (представителей этой фамилий также именовали «Зелёными») руководил в 1872–1879 гг. Техническим училищем Морского ведомства, а ранее – в 1851–1860 гг. – служил инспектором классов Морского кадетского корпуса. Он считался современниками не только крупным историком отечественного военно–морского флота, но и выдающимся педагогом.

Вот что писал о нем в воспоминаниях Константин Станюкович:

«…Он сразу расположил к себе – этот невысокого роста, плотный, с большими баками человек лет пятидесяти, немного заикающийся, с скрипучим голосом и мягким, ласковым взглядом маленьких и умных темных глаз, блестевших из–под густых взъерошенных бровей, придававших его лицу обманчивый вид суровости.

Меня… необыкновенно приятно тогда поразила ласковая простота инспектора, без всякой примеси казармы и внешнего авторитета грозной власти.

Александр Ильич был добр и гуманен и не видел в отроках, хотя бы и испорченных, неисправимых преступников… Он понимал детскую натуру и умел прощать, не боясь этим поколебать свой авторитет, и на совести этого доброго человека не было ни одного загубленного существа…».

Заметим, что еще три брата Александра Зеленого носили адмиральские и генеральские чины. Иван Ильич Зеленой и Никандр Ильич Зеленой были генерал–майорами флота, а Семен Ильич Зеленой – адмиралом. Иван Зеленой, например, считался большим знатоком парусных судов и всю жизнь вел нечто вроде картотеки служебного движения морских офицеров. Семен Ильич в 1881–1891 гг. был председателем Главного военно–морского суда, а в 1859–1874 гг. руководил Гидрографическим департаментом Морского министерства. Он является изобретателем нового метода рисования карт тушью и их литографии.

Весьма оригинальной личностью считался современниками полный генерал по Адмиралтейству Павел Алексеевич Зеленой, известный тем, что его обхамил в Одессе знаменитый дрессировщик Владимир Леонидович Дуров.

А дело было так. Дуров демонстративно отказался поздороваться с одесским градоначальником (этот пост Зеленой занимал в 1885–1892 гг.). Когда генерал представился, будущий основатель «уголка Дурова» сказал, что будет с ним разговаривать только тогда, когда тот «созреет», а вечером вывел на арену Одесского цирка свинью, окрашенную в зеленый цвет. Впрочем, сразу же после этого демарша Дурова выслали из Одессы.

О Павле Алексеевиче один из современников вспоминал так:

«…Градоначальником Одессы… был известный ругатель и преследователь евреев… Зеленый. Но несмотря на то что он на приемах и часто на улицах города ругался площадными словами и отправлял в кутузку без особого разбора и правых, и виноватых, его все любили, и когда он ушел со своего поста, это вызвало всеобщее сожаление.

Объясняется это тем, что он был безупречно порядочным человеком, преследовал взяточников и, в конце концов, справедливо, «по–отечески», разрешал самые запутанные дела; до суда он не любил доводить дела. Его любили и евреи, так как хотя он их и ругал трехэтажными словами и засаживал в кутузку, но их он не давал в обиду чинам местной администрации».

7 человек с «орлами» на погонах вышло из рода Бутаковых. Кстати, они дали флоту более 120 морских офицеров.

Среди них – один из основателей тактики паровых и броненосных флотов адмирал Григорий Иванович Бутаков и его братья – друг Тараса Шевченко и эскадр–майор императора Александра Второго контр–адмирал Алексей Иванович Бутаков, а также эскадр–майор императоров Александра Второго и Александра Третьего вице–адмирал Иван Иванович Бутаков.

Добавим, что о Григории Бутакове в Российском биографическом словаре был написан следующий отзыв:

«По виду угрюмый и молчаливый, он умел ободрить в критическую минуту, сказать несколько теплых слов, которые запоминали навсегда. Характера он был невозмутимого, спокойного и серьезного. Он обладал замечательной способностью к изучению языков».

По шесть адмиралов и генералов дали Воеводские, Левицкие, Никоновы, Римские—Корсаковы (ударение во второй части их фамилии делалось на второй слог), Рыковы и Тыртовы. Учитывая тот факт, что история Русского флота к 1917 г. насчитывала лишь чуть более 200 лет, – более чем завидный результат.

Например, первый известный моряк с фамилией Римский—Корсаков – вице–адмирал Воин Яковлевич поступил в Морскую академию еще в 1715 г., а окончил жизнь членом Адмиралтейств–совета. Примечательно, что трое его потомков впоследствии командовали Морским кадетским корпусом – Николай Петрович Римский—Корсаков, Воин (Иван) Андреевич Римский—Корсаков и Николай Александрович Римский—Корсаков. Более того, первые двое из них умерли на посту директора корпуса.

Про реформатора Морского корпуса Воина (Ивана) Андреевича Римского—Корсакова (он руководил корпусом в 1861–1871 гг.) в воспоминаниях его кадета Константина Станюковича можно прочесть следующее:

«…Это был человек не из корпусных заматерелых «крыс», а настоящий, много плававший моряк, превосходный капитан и потом адмирал, образованный, с широкими взглядами, человек необычайно правдивый и проникнутый истинно морским духом и не зараженный плесенью предрассудков и рутины присяжных корпусных педагогов. Он горячо и круто принялся за «очистку» корпуса: обновил персонал учителей и корпусных офицеров, призвал свежие силы, отменил всякие телесные наказания и вообще наказания, унижающие человеческую натуру, внес здоровый, живой дух в дело воспитания и не побоялся дать кадетам известные права на самостоятельность… одним словом, не побоялся развивать в будущих офицерах самостоятельность и дух инициативы, т. е. именно те качества, развития которых и требовала морская служба. Сам безупречный рыцарь чести и долга, гнушавшийся компромиссов, не боявшийся… защищать свои взгляды, такой же неустрашимый на «скользком» сухом пути, каким неустрашимым был в море, он неизменно учил кадет не бояться правды, не криводушничать, не заискивать в начальстве, служить делу, а не лицам, и не поступаться убеждениями, хотя бы из–за них пришлось терпеть. При нем ни маменькины сынки, ни адмиральские дети не могли рассчитывать на протекцию. При нем, разумеется, не могло быть того, что говорят, стало обычным явлением впоследствии: покровительство богатым и знатным, обращения особенного внимания на манеры, поощрения «похвальной откровенности» и ханжества… При этом директоре справедливость была во всем и всегда, оказывая благополучное влияние на кадет. Он был строг при всем этом, но кадеты его обожали, и бывшие в его время в корпусе с особенным чувством вспоминают о нем. Всегда доступный, он не изображал из себя «бонзы», как изображали многие директоры, и кадеты всегда могли приходить к нему с объяснениями и со всякими заявлениями. Высокий, худощавый, несколько сутулый с виду, он серьезно и внимательно выслушивал кадета и сообщал свое решение ясно, точно и кратко. При нем Морской корпус, как кажется, переживал самое лучшее время своего существования после николаевского времени».

Впрочем, куда больше, чем Воин (Иван) Римский—Корсаков, известен его брат – Николай Андреевич Римский—Корсаков, выдающийся русский композитор, ушедший из строевого состава флота в чине лейтенанта. Кстати, он некоторое время занимал должность инспектора духовых оркестров Морского ведомства. Вполне естественно, что морская тематика занимала в произведениях отставного лейтенанта более чем достойное место.

О руководившем Морским кадетским корпусом контр–адмирале Николае Александровиче Римском—Корсакове (1904–1906 гг.) воспитанники отзывались уже без особого пиетета. Будущий контр–адмирал советского Военно–морского флота Владимир Александрович Белли писал, что он «был похож скорее на доброго папашу и меньше всего – на адмирала–начальника». Другой кадет прямо говорил, что «адмирал ни во что ни входит».

Не менее чем Римские—Корсаковы был известен в Российском Императорском флоте и род морских офицеров Тыртовых. Наибольших высот достиг адмирал Павел Петрович Тыртов, в 1896–1903 гг. занимавший пост управляющего Морским министерством (по сути — морского министра).

Тыртов, вернее — его старик–швейцар из отставных матросов, в начале XX в. стал героем истории, которую из уст в уста передавали высокопоставленные обитатели Санкт–Петербурга. В конце жизни адмирал сильно болел, и его как–то решил навестить на дому сам император Николай Второй. Надел полковничий мундир и направился из Зимнего дворца в Адмиралтейство, где в казенной квартире жил занемогший министр. Однако на порог самодержца Всероссийского не пустили. «Не велено, не принимают», — сказал швейцар.

Император настаивал, но отставной матрос тоже упорствовал. Тогда Николай попросил передать домашним Тыртова, что, мол, пришел царь. Швейцар слегка опешил от такой наглости «полковника», но пошел в комнаты.

Естественно, домочадцы Тыртова государя императора «признали», и, перейдя через порог, он пожурил швейцара за то, что заставил его мерзнуть на лестнице по зимнему времени. «Сами виноваты, Ваше императорское величество, заходите редко», — браво парировал привратник. Николай Второй, как говорят, только рассмеялся и руками развел.

В вице–адмиралы вышел и брат министра — Сергей Петрович Тыртов, командовавший эскадрами в Балтийском и Черном морях, а также в Тихом океане. Генеральский чин носил Петр Иванович Тыртов, стоявший во главе Технического училища Морского ведомства.

По пять адмиралов и генералов дали Баженовы, Пилкины и Свешниковы. По четыре — Вейсы, Веселаго, Греве, Епанчины, Завалишины, Можайские, Путятины, Скаловские и Шульцы.

Двое братьев — Николай Петрович Епанчин и Иван Петрович Епанчин — участвовали восьмого октября 1827 г. в Наваринском морском сражении, в ходе которого союзная англо–франко–русская эскадра разгромила турецко–египетский флот. Оба они вышли в адмиралы.

Старший брат умер членом Адмиралтейств—Совета. Когда морские врачи сообщили адмиралу, что он умирает от старости, старик отказался принимать лекарства, озаботился о войсках, которые будут наряжены для его погребения, приказал в этот день для офицеров приготовить обед, а нижним чинам выдать денежные награды. Более того, Епанчин лично набросал рисунок надгробного памятника, который предстояло поставить на его могиле.

Адмиралом стал и племянник братьев — Алексей Павлович Епанчин, в 1871–1882 гг. возглавлявший Морское училище.

Со школьной скамьи мы знаем об отставном контр–адмирале Александре Федоровиче Можайском, который 3 ноября 1881 г. получил патент на паровой «воздухоплавательный снаряд», который можно считать одним из прообразов самолета. Куда меньше известно о том, что этот офицер является автором первого гидрографического описания вод Аральского моря и реки Амударья.

Младший брат Александра — Тимофей Федорович Можайский — контр–адмиральских «орлов» получил также при отставке. Звезд с неба он не хватал, а в последние годы служил в аппарате Морского ведомства.

Добавим, что отец братьев — адмирал Федор Тимофеевич Можайский — занимал целый ряд важных постов, включая капитана над Архангельским и Свеаборгским портами, а также начальника морской части в Финляндии.

Немало родов дали флоту по три высших офицера. Среди них — Барташевичи, Беклемишевы, Бровцыны, Бурачки, Вальронды (Вальронты), Врангели, Гадды, Григораши, Житковы, Ивковы, Ильины, Клокачевы, Колчаки, Кумани, Лазаревы, Линдены, Назимовы, Небольсины, Нордманы, Остелецкие, Повалишины, Подушкины, Рудневы, Рыкачевы, Старки, Стеценко, Стронские, Федоровичи, Хомутовы, Чайковские, Шведе, Шмидты и Штакельберги.

Так, среди представителей семьи Бурачков (или, как их также писали — Бурачеков) были не только моряки, но и судостроители.

Степан (Стефан) Онисимович Бурачок в 15–летнем возрасте окончил Санкт–петербургское училище корабельной архитектуры. Всю последующую жизнь он занимался постройкой судов и преподавательской деятельностью, хотя злые языки утверждали, что сей генерал корпуса корабельных инженеров за всю свою долгую службу самостоятельно построил только лишь два боевых корабля — пароходофрегат «Храбрый» и шхуну «Александрия». Бурачок был также известен как литературный критик, именовавший русскую литературу от Карамзина до Лермонтова не иначе как «растлением». Например, по его словам, «Пушкин — великий поэт по малым стихам. Мы сами его захвалили и убили его дарование». Кроме того, генерал увлекался гомеопатией.

В адмиралы вышли и два его сына — Евгений Степанович Бурачок и Павел Степанович Бурачок.

Евгений Степанович знаменит тем, что в 1861–1863 гг. командовал сначала постом, а затем и портом Владивосток. В 1988 г. его прах был перенесен из Ленинграда в столицу Приморья.

Павел вышел в вице–адмиралы, несмотря на то что считался одним из косвенных виновников гибели броненосца береговой обороны «Русалка» на переходе из Ревеля в Еельсингфорс 7 сентября 1893 г. В тот момент контр–адмирал Бурачок командовал Учебно–артиллерийским отрядом Балтийского флота. 30 января 1894 г. ему был даже объявлен выговор в приказе «за недостаточную осторожность в выборе погоды для отправления броненосца «Русалка» и лодки «Туча» в море, противозаконное бездействие власти и слабый надзор за подчиненными». Впрочем, на его дальнейшей карьере гибель «Русалки» не особенно отразилась. В том же году он был назначен председателем Комиссии для производства морских артиллерийских опытов, а в 1899 г. даже получил знак «За безупречную службу» (впрочем, в том же году его уволили в отставку).

Династию Бурачков продолжили три сына Павла Бурачка и два сына Евгения Бурачка.

Представителем морской династии был «Верховный правитель Российского государства» адмирал Александр Васильевич Колчак, один из крупнейших гидрографов и полярных исследователей своего времени. Кстати, слово «колчак» имеет турецкое происхождение и переводится как «белая рукавица». Соединенная со стальной пластиной, такая рукавица защищала правую руку воина, будучи частью боевого доспеха. Дело в том, что основателем рода был комендант турецкой крепости Хотин Илиас–паша, сдавший твердыню русским войскам 20 августа 1739 г.

Еще одна любопытная деталь — Колчак был одноклассником сына профессора Римско–католической духовной академии (в энциклопедиях советского периода скромно писали «преподавателя») Вячеслава Рудольфовича Менжинского. Правда, в отличие от своего однокашника, Менжинский пошел по «революционной линии», занимая в 1923–1934 гг. пост председателя Объединенного государственного политического управления, более известного как ОГПУ.

Крестным отцом будущего «верховного правителя» был офицер Корпуса морской артиллерии, а родной отец — Василий Иванович Колчак — в 1889 г. вышел в отставку генерал–майором этого корпуса.

Колчак–старший участвовал в обороне Севастополя, причем в апреле — августе 1855 г. был помощником командира батареи на Малаховой кургане. В ходе последнего штурма кургана он был ранен и попал в плен. В воспоминаниях, вышедших в 1904 г., бывший севастополец писал:

«Наблюдение за правильностью стрельбы и исправностью земляного бруствера у амбразур; снабжение каждого орудия потребным количеством зарядов и снарядов; ежедневный отчет в убыли прислуги, да требование новой и размещение ее по орудиям — вот, изо дня в день, мои занятия на батарее. Как я остался цел — до сих пор понять не могу».

Более чем морским был и род Чайковских, причем многие из его представителей были родственниками великого русского композитора. Например, отставной генерал–майор по Адмиралтейству Ипполит Ильич Чайковский приходился автору «Щелкунчика» и «Лебединого озера» младшим братом. О том, что братья были близки друг другу, говорит тот факт, что Петр был шафером на свадьбе Ипполита. Уже под конец жизни Ипполит Ильич Чайковский работал в подмосковном Клину в музее, посвященном жизни и деятельности старшего брата, — сначала заведующим хозяйственной частью, а позднее — ученым секретарем.

Добавим, что Ипполит Ильич Чайковский увлекался скульптурой и резьбой по дереву; отличался раздражительностью и мнительностью. Его сын, лейтенант флота Борис Ипполитович Чайковский, погиб в ходе Цусимского сражения на посту старшего штурманского офицера эскадренного броненосца «Наварин».

По два офицера и генерала на счету более чем 60 семей!

Одного адмирала дали второй половине XIX в. Станюковичи. Речь идет об отце писателя — Михаиле Николаевиче Станюковиче. Ставший прообразом для многих персонажей своего сына, «грозный адмирал» прошел всю оборону Севастополя, будучи в 1852–1855 гг. главным командиром Севастопольского порта и исполняющим должность Севастопольского военного губернатора.

Его младший сын — известный русский писатель–маринист Константин Михайлович Станюкович уже в 1864 г., к крайнему недовольству отца, вышел в отставку в чине лейтенанта. Умер он в Неаполе, где и был похоронен на кладбище Поджореале.

Последний Станюкович в списках Российского Императорского флота — лейтенант Кирилл Константинович Станюкович служил на подводных лодках, командуя сначала «Кайманом», а затем — «Крокодилом», подводной лодкой № 2 и «Ягуаром». В 1918 г. он вышел в отставку.

Случалось, что выходцы из одного рода носили разные фамилии. И чаще всего причина была, как мы бы сказали, политическая. Например, в 1905 г. родной брат лейтенанта Петра Петровича Шмидта, Владимир Петрович Шмидт, сменил фамилию на «Шмитт». Причина — желание «отмежеваться» от поступка брата–мятежника. Заметим, однако, что через некоторое время Шмитт снова стал Шмидтом.

Но вот она, ирония судьбы — в 1912–1914 гг. капитан 2–го ранга Владимир Петрович Шмидт будет занимать должность старшего офицера черноморского крейсера 1–го ранга «Кагул». До 1907 г. этот корабль носил название «Очаков».

Мало кто знает, но к числу «морских» фамилий, внесших большой вклад в русскую и мировую культуру, относятся не только хрестоматийные Римские—Корсаковы и Чайковские. В русском флоте служили дальние родственники великого русского поэта Михаила Лермонтова — генерал–майор Дмитрий Николаевич Лермантов и адмирал Михаил Николаевич Лермантов — именно так в XIX в. писалась в списках офицеров их фамилия. Наиболее известным флоту был старший брат Михаил, несколько лет командовавший Свеаборгским портом, а позже состоявший в Морском генерал–аудиторате (главном военно–морском суде).

Как и во флотах любой другой монархии, служба в рядах Российского Императорского флота была весьма престижна для представителей аристократии. Автору удалось обнаружить в списках личного состава середины XIX — начала XX в. около 50 баронских родов. Морскими офицерами были также представители более чем 20 графских и более чем 30 княжеских родов. Кроме того, обнаружился маркиз и герцог.

В первой половине XIX в. в Российском Императорском флоте обнаруживаются выходцы из 38 княжеских, трех маркизских, 22 графских, 49 баронских и двух виконтских родов.

Это, впрочем, не означало, что аристократы служили исключительно на «теплых» местах. Обратимся к морскому мартирологу участников обороны Севастополя. В этом печальном списке можно обнаружить лейтенанта князя Алексея Кекуатова[96], убитого на Третьем бастионе лейтенанта князя Николая Ширинского–Шихматова и умершего от ран капитана 2–го ранга князя Ивана Ширинского—Шихматова.

Безусловно, в списках офицеров Российского флота можно было обнаружить немало потомков знаменитых адмиралов и мореплавателей.

В 1879 г. вышел в отставку в чине контр–адмирала Федор Федорович Ушаков — внучатый племянник своего полного тезки и знаменитого русского флотоводца адмирала Федора Федоровича Ушакова. Правда, в отличие от своего именитого родственника, он дослужился лишь до должности временного члена Кронштадтского военного морского суда.

Внук русского адмирала английского происхождения, участника Чесменского сражения 26 июня 1770 г. и победителя шведов при Готланде в 1788 г. Самуила Карловича Грейга — Самуил Алексеевич Грейг — поначалу служил в Конной гвардии. Именно он был послан к императору Николаю Первому с донесением о неудачном для русской армии сражении на реке Альма, открывшем англо–французским войскам в 1854 г. путь на Севастополь. Позже он был зачислен в состав Морского ведомства, причем в 1864–1866 гг. даже исполнял должность управляющего Морским министерством. В 1874 г. Грейг стал полным генералом флота, в 1878–1880 гг. был министром финансов.

Самуил Грейг–младший — в молодости он считался одним из первых санкт–петербургских красавцев и записным театралом — был героем множества исторических анекдотов. Рассказывали, например, что морской мундир на него надел лично император Александр Второй, сказав следующие слова: «Грейг, этот мундир ты должен носить по наследству».

При этом деловые его качества современниками оценивались весьма низко. Согласно авторам Русского биографического словаря, «без всяких выдающихся сторон ума и характера он, благодаря уменью жить с людьми, а главное — не задевать ничьего самолюбия, достиг влиятельных положений».

Что же касается бывшего премьера Сергея Юльевича Витте, то он, по своему обыкновению, был куда более резок: «нужно признать, что в финансах он был чрезвычайно слаб; вообще это был один из наиболее слабых министров финансов России».

Сын командующего русской эскадрой в Наваринском сражении Логгина (Людвига Сигизмунда Иакова) Петровича Гейдена, Логгин Логгинович Гейден в 1827 г. вместе с отцом принял участие в Наваринском сражении. В 36 лет он стал за отличие контр–адмиралом, а спустя 10 лет — вицеадмиралом. О степени его близости к императорской фамилии может говорить подарок, полученный к 50–летию — фотографический портрет императора Александра Второго с надписью «старому товарищу и сослуживцу графу Логгину Логгиновичу Гейдену». В 1866 г. Гейдена командировали в Копенгаген с почетной миссией сопроводить в Россию будущую императрицу Марию Федоровну (датскую принцессу Дагмару). В 1883 и 1896 гг. он нес императорскую корону в ходе коронации императоров Александра Третьего и Николая Второго.

В числе наград Гейдена, помимо высшей награды Российской империи — алмазных знаков ордена Святого Андрея Первозванного, был и такой редкий знак отличия, как портреты императоров Александра Первого, Николая Первого, Александра Второго, Александра Третьего и Николая Второго с бриллиантами, полученные в 1899 г. в память 50–летнего юбилея пребывания в должности генерал–адъютанта. Ничем другим адмирала в тот момент наградить уже было нельзя.

Последний морской офицер с фамилией Гейден в списках русского флота — мичман граф Георгий Александрович Гейден был расстрелян в Холмогорах, после того как был взят в плен красными.

Сын руководителя первой российской кругосветки Ивана (Адама) Федоровича Крузенштерна — Павел Иванович Крузенштерн — в 1826–1829 гг. также совершил плавание вокруг земного шара на шлюпе «Сенявин» под командованием Федора (Фридриха) Петровича Литке. В 1849–1850 гг. он на собственной шхуне «Ермак» ходил к Новой Земле. В 1861–1862 гг. капитан 1–го ранга Павел Крузенштерн на собственные средства снарядил полярную экспедицию в составе «Ермака» и норвежского бота «Эмбрио». Шхуна погибла, затертая льдами, у берегов полуострова Ямал, однако экспедиции (в ее состав входил штурман, 13 нижних чинов Третьего Балтийского ластового экипажа, двое юнг и пять человек из экипажа бота) удалось вернуться на Родину. Суда были сжаты льдами и с большим трудом смогли вернуться.

Примечательно, что командовал отрядом сын Павла Ивановича Крузенштерна. Тезка своего отца, капитан–лейтенант Павел Павлович Крузенштерн умер, командуя военным пароходом в Аральском море.

Двое правнуков Ивана Федоровича Крузенштерна умерли в эмиграции — капитан 2–го ранга Николай Валерианович Крузенштерн — в Германии, а лейтенант Владимир Валерианович Крузенштерн — в Тегеране.

Сын другого кругосветного путешественника, капитана 1–го ранга Юрия Федоровича Лисянского — «полный» адмирал Платон Юрьевич Лисянский — уже в 16 лет был произведен в мичмана, ав 36 лет уже стал капитаном 1–го ранга. Он пользовался постоянным благоволением Генерал–адмирала Великого князя Константина Николаевича, а также был известен как основатель детского приюта в Санкт–Петербурге.

Граф Константин Федорович Литке приходился родным сыном кругосветному мореплавателю и адмиралу Федору (Фридриху) Петровичу Литке, одному из воспитателей Генерал–адмирала Великого князя Константина Николаевича. Мичманом он стал в 17 лет, успев к тому моменту принять участие в героическом отражении союзной англо–французской эскадры от Петропавловска—Камчатского в 1854 г., а умер в чине контр–адмирала. Кстати, Константин Федорович Литке был одним из немногих русских адмиралов, награжденных предназначенным для нижних чинов. Знаком отличия Военного ордена (Георгиевским крестом). Награду он получил за Петропавловск, будучи лишь гардемарином, не имея, следовательно, права на получение офицерской награды.

Во флоте (точнее — в Гвардейском экипаже) служил и племянник Федора Петровича Литке — Федор Николаевич Литке, названный, по всей видимости, в честь знаменитого дяди.

Со времен создания Российского флота Петром Великим, большое количество офицеров Русского флота носило, признаем, «нерусские» фамилии. И это было неслучайно — значительное количество кадет Морского корпуса происходило из прибалтийских губерний Российской империи. Кроме того, немало было и потомков разного рода эмигрантов, нашедших в России свое новое отечество.

Чаще всего таковых инородцев именовали по старинной российской привычке «немцами». Пошло это оттого, что языка иностранцев большая часть населения не понимала, следовательно, они были попросту немыми (отсюда и «немцы»). В старинных документах можно даже найти указание на то, что тот или иной офицер происходит из «голландских» или «французских немцев».

Впрочем, и немцев как таковых было действительно немало. Из почти 50 служивших в царском флоте баронских родов львиная доля приходилась на все тех же остзейских немцев.

Задолго до уже известного нам Ивана Ивановича маркиза де Траверсе в списках флота появилось и значительное количество выходцев из Франции. Часть их потомков позже перешла в Красный флот, в результате чего над их красивыми аристократическими фамилиями вдоволь иронизировал выпускник Морского корпуса и один из зачинателей джаза в СССР писатель–маринист Сергей Колбасьев:

«На флотилии[97] был огромным процент французов. Предки их в свое время бежали из Франции, чтобы не стать синими[98], но потомки загладили их вину, став красными, а не белыми. Кровь в их жилах текла голубая. Патони—Фантон, де Веррайон, Дандре, Гизи, Бернард де Граве. Самого флаг–секретаря звали Василий Фуше де ля Дюбуазель, а называли Васенька–писсуар а ля Мадемуазель».

Сразу скажем, что однофамильцев флаг–секретаря, а также Гизи в Российском Императорском флоте не было. А вот братья Паттон—Фаттон–де Верайоны — имелись. Контр–адмирал Петр Иванович Паттон–Фаттон–де Верайон командовал отрядами кораблей в Черном море, а умер в эмиграции в Германии. Николай Иванович Паттон—Фаттон–де Верайон служил в Балтийском море, а в 1918 г. перешел в Красный флот, будучи начальником Второй бригады линейных кораблей (бывшие эскадренные броненосцы–додредноуты) Балтийского моря. Впрочем, чаще их упоминали просто как «Паттонов».

Борис Львович Дандре был артиллерийским офицером на кораблях Балтийского флота. Служил во флоте и Михаил Владимирович Граве, а также несколько обладателей фамилии Греве.

Николай Романович Греве вышел в отставку вице–адмиралом, успев покомандовать портом Артур и Владивостокским портом. Кстати, на последнем посту он отличился как человек, ведший себя пассивно в критическую минуту. Как писал в своем дневнике лейтенант Александр Петрович Штер, «во время мятежа морских команд командир Владивостокского порта не нашел ничего лучшего, как сбежать со своим штабом на крейсер «Алмаз», совершенно отказавшись принять какие–либо меры для подавления беспорядков …».

Что же касается его сына, Григория Николаевича, то он после 1917 г. служил в военном и торговом флотах СССР. Григорий Николаевич Греве был расстрелян в Ленинграде — судя по характеристикам, владевший тремя иностранными языками бывший офицер не вызывал у новой власти ни малейшего доверия.

Например, советская аттестация 1928 г. говорила о том, что имярек был «дворянского происхождения, из коего не выйдет красного командира, и политически неблагонадежен».

Более поздняя характеристика расставляла акценты более жестко:

«В нем видно отвращение к коммунистам, что явствует из его отношения к членам коллектива Соединенных классов[99]. Часто очень едко отзывается о Советской власти и находит, что она ничего не в состоянии сделать. Пропитан традициями старого офицерства».

Встречались и представители таких далеких от моря наций, как армяне. Например, считающийся основателем Новороссийска известный русский флотоводец Лазарь Маркович Серебряков на самом деле был Газаром Арцатагордзяном. В 1851–1856 гг. Серебряков командовал Черноморской береговой линией, отвечая за недопуск с моря контрабанды и оружия мятежным горцам Северного Кавказа.

Был и адмирал–азербайджанец (правда, крещеный) — уже знакомый нам Авраамий Богданович Асланбегов. В 1879–1882 гг. он командовал отрядом кораблей в Тихом океане, где прославился своими чудачествами. И снова слово будущему вице–адмиралу, а тогда минному офицеру и вахтенному начальнику винтового клипера «Наездник» Генриху Фаддеевичу Цивинскому:

«.До своего неожиданного назначения в Тихий океан много лет командовал 8–м флотским экипажем, страстно любил свою экипажную музыку и превратился в сухопутного командира. Назначенный сменить адмирала Штакельберга[100] в Тихом океане, он прежде всего озаботился забрать с собой экипажный оркестр и, прибывши с ним на «Азии» в Нагасаки, возился с ним, как с писаной торбой. Наш маленький клипер был очень стеснен нахлынувшими 34 лишними пассажирами; адмиральские ящики с накопленными долларами (жалование выдавалось исключительно серебряными мексиканскими долларами, монета очень громоздка и неудобна для хранения) и инструменты отняли у команды половину жилой палубы.

…В океане наш «сухопутный адмирал» наверх не показывался. Очевидно, его укачало, и наши гардемарины зубоскалили, говоря, что на клипере единственным новичком в морском отношении был только адмирал.»

Большинство офицеров флота царствования императора Николая Первого, Александра Второго, Александра Третьего и Николая Второго были православного вероисповедания. Так, из 128 выпускников Морского кадетского корпуса 1904 г. (так называемый «Царский выпуск») православных было 117 человек. На втором месте с огромным отрывом шли лютеране — семь человек. Кроме того, было имелось два католика, а также по одному армянину–григорианцу и евангелисту–реформатору.

Иудеи морскими офицерами в России стать не могли ни при каких обстоятельствах, а вот дети крещеных евреев — вполне. Так, в Российском Императорском флоте служили три брата Бойсманы –Владимир Арсеньевич, Василий Арсеньевич и Камило Арсеньевич. Все они были детьми бывшего кантониста и крещеного еврея, однако в формулярах писались как «лютеране» либо православные.

Наиболее известным из братьев был Василий Арсеньевич Бойсман, командир эскадренного броненосца «Пересвет» и герой обороны Порт–Артура, умерший в Японии. Вот что писал о нем в рапорте контр–адмирал князь Павел Петрович Ухтомский:

«… Капитан 1–го ранга Бойсман показал собою пример, достойный подражания.

Он был тяжело ранен в начале второго боя в плечо, живот и ногу. Спустился вниз для перевязки, но через 10 минут снова вышел на мостик и оставался на ногах, как во все время боя, так и ночью при отражении беспрерывных минных атак, и сошел вниз только тогда, когда вверенный ему броненосец был в 11 часов утра введен в Западный бассейн и установлен на швартовах; после чего командира надо было отвезти на «Магнолию»[101], где ему сделали перевязку и операции. Поранение его тяжелое, но доктора надеются на выздоровление».

Когда Бойсман умер от ран в японском плену в городе Мацуяма, то при похоронах присутствовал японский почетный караул во главе с комендантом местного гарнизона.

Если приверженцы иудаизма в списках Российского Императорского флота отсутствовали, то вот мусульмане — были. Например, генерал–майор флота Исхак (Исаак) Ибрагимович Ислямов. В 1899 г. он участвовал в знаменитом походе ледокола «Ермак» в Арктику; отвечал за проведение гидрографических работ. Причина, по которой мусульманин проник в офицерский корпус Российского Императорского флота, была проста — Ислямов поступал не в Морское училище, куда принимали только христиан, а в Морское инженерное училище.

Сын генерала, мичман Яков Исаакович Ислямов, погиб в 1926 г. во время одного из первых авиационных перелетов через Атлантику.

Караим вице–адмирал Алексей Дмитриевич Сапсай числился между тем православным. И это несмотря на то, что религия караимов считается учеными ветвью иудаизма.

Сослуживцами по царскому флоту вице–адмирал характеризовался как малоэнергичный и замкнутый человек, что, однако, не мешало ему после перехода в Красный флот аттестовываться в качестве «политически благонадежного, хорошего и добросовестного работника». В последние годы жизни он занимал посты начальника Учебного отдела Управления военно–морских учебных заведений Рабоче-крестьянского Красного флота и члена Учебного комитета при помощнике командующего морскими силами Республики.

Адептами Русской православной церкви писались и другие Сапсай.

Напоследок расскажем об одной традиции, существовавшей с семьях русских морских офицеров.

Речь идет о «выжигании погон».

Издавна в России работали так называемые «выжиги», деятельность которых заключалась в том, что они добывали в специальных печках серебро и золото из старых галунов, мундиров, эполет, аксельбантов и т. д. Но мало кто знает, что такого рода «металлургией» занимались и многие семьи моряков.

Как известно, у каждого морского офицера существовало несколько форм одежды — зачастую, до двух десятков на разные случаи жизни. И на каждом кителе, шинели и мундире были погоны. После производства в следующий чин, все погоны и эполеты «демонтировались», после чего сжигались. А из полученного металла делались серебряные столовые приборы — ложки, лопаточки для пирожных и т.   д. Причем про каждый предмет хозяйка могла точно сказать, из каких погон он сделан.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.