Жизнь революции

Жизнь революции

Революция окончена

На прошлой неделе мне позвонил Василий Якеменко – тот самый. Позвонил вот по какому делу (если, конечно, Василию можно верить): он прочитал мою позапрошлую колонку, она ему понравилась (он даже уточнил: здесь, мол, нет ошибки? это ты написал?), и он предлагает мне помочь движению «Наши» в написании программы этого движения, точнее – полностью написать программу для «Наших».

Сказать, что я удивился, – значит, ничего не сказать. Наша единственная встреча с Василием состоялась около месяца назад в подмосковном санатории «Сенеж», об этой встрече много писали в газетах, пересказывать нет смысла; плюс еще совсем недавно, когда я пришел на пикет «Идущих вместе» к Большому театру, чтобы написать об этом пикете репортаж, «Идущие» меня с пикета весьма невежливо прогнали. В общем, от Василия Якеменко я мог ожидать чего угодно, только не предложения написать программу для его «антифашистского фронта».

Пока я соображал, что ответить Василию, он сказал, что нам нужно встретиться, назначил встречу, попрощался и повесил трубку, оставив меня наедине с мыслями о том, как мне быть с отведенной мне ролью в русской контрреволюции.

«Что тут думать? – спросит меня революционно настроенный читатель. – Нужно было послать этого Якеменко куда подальше, и дело с концом». Это, конечно, правильно – человека, придумавшего и возглавившего «Идущих вместе», только посылать и надо. Я, однако, не могу назвать себя революционно настроенным читателем (в смысле – не читатель, а писатель) и, в частности, не имею права посылать своих ньюсмейкеров – но в то же время не хочу иметь никаких деловых контактов с Василием Якеменко, уж больно одиозный персонаж. Так что не нужно удивляться тому, что я очень крепко задумался над тем, как бы поизящнее отбояриться от поступившего предложения.

И придумал. Когда Василий позвонил мне на следующий день, чтобы уточнить, приду ли я в назначенный час в назначенное место, я ответил, что не приду, поскольку такие серьезные вопросы, как программа формально антифашистского, а на самом деле – сугубо контрреволюционного движения, я готов обсуждать не с исполнителем Василием, а с лицом, принимающим решения, – таковым я считаю заместителя руководителя администрации президента Владислава Юрьевича Суркова.

Теперь уже Василию пришла очередь удивляться. Если верна популярная догадка насчет того, что самые яркие наши охранители – вроде Бориса Грызлова или того же Василия – являются биороботами-андроидами, то мне страшно представить, что случилось с микропроцессорами, управлявшими этим человеком. Он молчал с минуту, потом не своим голосом произнес «Я перезвоню» – и замолчал, боюсь что навсегда (по крайней мере, когда вчера я писал заметку об опере «Дети Розенталя», мобильный телефон Василия на мои звонки не реагировал – после длинных гудков автоответчик говорил мне, что абонент не отвечает или временно недоступен).

«Вот молодец, обманул Якеменко!» – скажет мне революционно настроенный читатель. И снова окажется не прав, потому что я действительно чертовски хочу встретиться с Сурковым и сказать ему примерно вот что.

Дело в том, что в последние недели – после залповой («Эхо Москвы», «Власть», «Новая газета») серии интервью человека по фамилии Невзлин, то ли политэмигранта, то ли просто скрывающегося от Генпрокуратуры, обвиняющей его в организации убийств, – революционная ситуация в России вступила в какую-то новую фазу. Эпоха самодеятельности закончилась, борьбу за правду и справедливость берут в свои надежные волосатые руки серьезные люди – этот мессидж прозвучал вполне отчетливо. А я, так уж получилось, в той мере, в какой это позволительно для журналиста, имею к упомянутой эпохе самодеятельности самое непосредственное отношение. Мне выпало быть летописцем всех без исключения национал-большевистских захватов присутственных зданий за последние полтора года, у меня в кабинете на стене висит половинка портрета Владимира Владимировича Путина, выброшенного моим добрым товарищем Максимом Громовым из кабинета Зурабова 2 августа прошлого года. В июле прошлого года я отдыхал в Калининградской области, и когда я гулял по берегу моря, мне позвонил другой мой товарищ Илья Яшин, сказал, что завтра он со своими яблочниками будет забрасывать шариками с краской здание ФСБ, – и я немедленно полетел в Москву, чтобы увидеть это собственными глазами. Короче говоря, это немного личная история – но я знаю, что Максим Громов сел в тюрьму, а Илья Яшин лег на лубянский асфальт (и, конечно, окунулся в сенежский сугроб) вовсе не для того, чтобы на смену малоприятным, а то и омерзительным путинским чекистам снова пришли серьезные люди со зловещими прозвищами вроде «Доктор Ректор». Да и я сам не так чтобы очень хочу их возвращения.

А они вернутся. По крайней мере, сейчас их продвижение по направлению к Москве ничем не уступает по легкости движению колонн автобусов с узкоглазыми башибузуками из Оша в Бишкек. Власть не в состоянии ответить на их наступление ничем, кроме тех же «Наших» и идиотской виртуальщины государственных телеканалов. Нацболы уже месяца три озабочены исключительно вызволением полусотни своих политзеков из тюрем. Отчаянная попытка Яшина, отказавшись от невзлинских денег, построить самостоятельное протестное движение – которое и против тех, и против этих, – разбивается вдребезги о совково-яблочное воспитание самого Яшина, не позволяющее ему уйти дальше скучных оргсобраний с обязательным протоколом, который, кажется, пишется каким-то антикварным чернильным пером вроде тех, что в детстве я видел на почте, и немедленно отправляется в партийный архив «Три слепых» на Большой Дмитровке. Иными словами, никакой третьей силы нет и быть не может – есть только пресловутая политэмиграция с одной стороны и не менее пресловутая власть с другой.

Надо определяться. И я, кажется, определился: русское революционное движение начала двадцать первого века создавалось на моих глазах, а то и при моем участии, но сейчас это ничего не значит – как говориться, «мы знаем, что ныне лежит на весах и что совершается ныне». Революция окончена. Страна дороже.

23 марта 2005

Данный текст является ознакомительным фрагментом.