ВИНО РАЗЛИВА 2011 года

ВИНО РАЗЛИВА 2011 года

Суеверные люди ждут в 2012 году конец света. Хороший повод посмеяться и пошутить за новогодним столом — но не следует забывать: эти социально-психологические настроения, отраженные в блокбастерах на апокалиптическую тему, указывают на глубокую общественную нестабильность, которая является следствием мирового кризиса.

В каком-то смысле эти страхи имеют реальную основу — ведь события последних лет действительно предвещают конец привычного нам миропорядка. Внимая байкам о мистических знамениях и древних пророчествах майя, жители глобализованного мира думают о вполне обыденных и совершенно реалистичных вещах— об угрозе дефолта и экономическом крахе, об инфляции и увольнениях, о сокращении пособий и увеличении пенсионного возраста, о долгах, ценах и о том, что ожидает их завтра.

Радужные представления о потребительском будущем, построенном на дешевых кредитах, которые еще несколько лет назад придавали смысл жизни многим миллионам людей, сменяются паническим страхом перед завтрашним днем. Это настоящий конец света — в том смысле, что речь идет о конце эпохи неолиберализма, который был торжественно провозглашен завершающей стадией истории человечества. Нам годами внушали, что мир может быть только таким — и вот этот мир распадается на наших глазах, и вопрос о том, что будет после него, заботит теперь не только патентованных левых, но и те самые массы, интересы которых они всегда надеялись выражать.

Революционные выступления прошедшего 2011 года были попыткой ответа на этот вопрос. Волна масштабных социальных протестов, которая прокатилась по всему миру, начавшись с январских бунтов в Тунисе и Египте, по существу, явилась политическим выражением мирового экономического кризиса. Стагнация и коллапс глобальной экономики спровоцировали глубокий кризис существующих социально-политических институтов и самой неолиберальной идеологии — то есть надстроечных форм экономического базиса капитализма.

Кризис не просто подорвал догматическую веру в эффективность неолиберальных экономических схем. Он наглядно демонстрирует, что существующая политическая система всецело ориентирована на обслуживание и поддержку неолиберальной экономики в интересах социальных элит— ради их обогащения и господства над остальными слоями общества. А представители разных политических сил одинаково выражают этот общий интерес правящего класса, который в корне противоречит интересам общественного большинства. Политическая демагогия либерализма с ритуальными заклинаниями о «демократических правах и свободах» начала терять прежнее безраздельное господство над массовым сознанием, где она полностью доминировала в девяностых и «нулевых». Ведь миллионы людей остро ощутили дефицит социальных прав и свобод, которые приносят в жертву кризису через циничную «политику экономии», спасая капиталы банкиров за счет кошельков обывателей.

Результатом этого стало «яростное отрицание системы представительства», как характеризовали эти настроения Антонио Негри и Майкл Хардт. «Ни Мубарак, ни Бен Али, ни банкиры с Уолл-стрит, ни медиа-элита, ни президенты, ни губернаторы, ни депутаты, ни избранные чиновники — никто из них не представляет нас», — формулируют они посыл этого массового недовольства традиционными системами, которое проявляет себя практически повсюду — в США и в России, в Украине, в Евросоюзе, в Израиле и в арабском мире.

За этим недоверием к политикам и банкирам, безусловно, кроется растущее недоверие ко всей представленной ими системе экономических и социально-политических отношений. Однако этот очевидный кризис капитализма одновременно с ясностью указал на системный кризис анти-капиталистической альтернативы— что наглядно продемонстрировали мировые протесты 2011 года.

Приятная эйфория от массовых выступлений, от их частных успехов и впечатляющей географической широты, не может скрыть этой общей проблемы. С одной стороны, участники глобального протеста крайне смутно представляют себе проект нового общества, которое, по их мнению, должно прийти на место обанкротившейся системы капитализма. А эта идеологическая неопределенность и увлечение утопическими, маниловскими сценариями общественных реформ мешает сформулировать программу действий, чтобы предложить ее недовольным массам — о чем очень точно говорит сейчас Славой Жижек:

«Проблема капитализма была одной из наиболее важных на протяжении XX века. Затем в последние десятилетия традиционные левые перестали ее поднимать, сконцентрировав усилия на конкретных проблемах, вроде расизма и сексизма. Но ведь проблема-то осталась, и я утверждаю, что старые варианты ответов на этот вопрос более не работают. Поэтому, как отмечают и критики левых, и симпатизирующие им люди, ощущается определенный дефицит конкретных предложений — если не считать абстрактных лозунгов, вроде испанских "возмущенных", требующих, чтобы “деньги служили людям, а не люди деньгам", — под этим мог бы подписаться и любой фашист... Речь идет не только о государственном социализме или социал-демократическом государстве всеобщего благоденствия — но также и о левых утопиях о "горизонтальной организации", локальных сообществах, прямой демократии, самоорганизации. Все это, полагаю, не работает».

С другой стороны, как показали протесты 2011 года, у левых все еще нет инструментов политического действия, которые позволили бы претворить в жизнь программу общественных преобразований. Негри и Хардт вслух мечтают о «новых формах реальной демократии», которые должны родиться из стихии протестов, будто Афродита из пены бушующего моря, — но ничего не говорят о том, каким образом эти формы смогут утвердиться в обществе, заменив собой буксующую ныне систему «представительской демократии».

Этот острый кризис политической субъектности левых является одним из наиболее показательных результатов революционных событий. Ведь очевидно, что дискредитированные кризисом элиты отнюдь не собираются добровольно передавать власть в руки «недовольных». Они игнорируют протесты — или попросту разгоняют их силами полицейских нарядов. Политика — это реальное соотношение реальных сил. Огромный мировой резонанс движения «оккупай» не помешал властям ликвидировать протестный лагерь в Зукотти-парке через обыкновенное решение суда с гербовой печатью на бумажке, подкрепленное полицейскими патрулями Нижнего Манхэттена. Миллионы американцев искренне сочувствовали участникам этого самого популярного движения последних десятилетий. Однако его представители так и не выработали организационных форм, которые позволили бы перевести это сочувствие в политическое действие — превратив разрозненную массу недовольных в организованную силу, способную не только защитить свое право на публичный протест, но и претендовать на то, чтобы самостоятельно осуществлять управление страной.

«Проблема в том, что переход от стихийного возмущения к организованной борьбе — это и есть самое большое чудо, которое мы должны осуществить в данный исторический момент — и сами до конца незнаем, как, В том смысле, что рецепты, наработанные историей, верны, но недостаточны. Нужно что-то ещё, какой-то "пятый элемент" политического действия. Некий консолидирующий проект, способный вызвать процесс стихийной политической самоорганизации снизу— в дополнение к нашим усилиям сверху. Как ленинские "Апрельские тезисы", как лозунг республики, ставший у Робеспьера социальным лозунгом. Что-то из области политической интуиции, когда настроения и потребности масс консолидируются в одной решающей формуле», — заметил в переписке с автором этой статьи Борис Кагарлицкий.

Вопрос в том, способны ли мы выработать сейчас эту формулу? В то время как буржуазия консолидируется перед лицом угрозы своему безраздельному классовому господству, левые антикапиталистические группы продолжают пребывать в бессильном и разрозненном состоянии. В этом смысле особенно показателен пример Греции, где левые избивают друг друга, вместо того чтобы решиться на попытку взять власть в этой наиболее ослабленной кризисом стране — пока местные элиты формируют коалиционный кабинет, чтобы спасти от краха неолиберальный режим.

Инфантильность и маргинальное прозябание левых резко контрастирует с значением и масштабом задач, которые ставит сейчас перед нами история. Нужно признать, что мы не в силах ответить на эти вызовы. Ведь именно кризис левой субъектности объясняет тот факт, что протестные выступления 2011 года нередко проходили под либеральными лозунгами — а имперские хищники и оппозиционные группировки националистов и либеральной буржуазии практически повсеместно пытаются использовать их в своих интересах, идущих вразрез с интересами протестующих масс.

Эти события нередко сравнивают с волной европейских буржуазно-демократических революций 1848 года, в которых участвовали представители разных социальных слоев, невзирая на противоречия в своих лозунгах и классовых интересах. Это верно — в том смысле, что современные левые обязаны преодолевать сектантские настроения, активно участвуя в массовых уличных протестах. Но нельзя забывать, что, начавшись февральским восстанием против «короля-буржуа» Луи-Филиппа, французская революция 1848 года уже в июне закончилась расстрелом парижских рабочих, которых убивали их вчерашние союзники, патриоты и либералы-республиканцы. Принимая участие в нынешних выступлениях, левые обязаны последовательно проводить в них собственную политическую линию, выдвигать свои лозунги, выработать левую политическую программу и бороться за то, чтобы она стала программой движения разоренных кризисом масс. В противном случае буржуазия использует энергию народных протестов во внутренней конкурентной борьбе — а затем постарается брутально подавить этот протест, как это недавно случилось в Египте.

В конечном счете от этого зависит успех будущих массовых акций. Ведь победа либерально-националистической фракции оппозиционеров, по существу, будет означать продолжение нынешнего экономического курса и сохранение существующего порядка — под новой демократической вывеской, но за теми же щитами полицейских кордонов. Только левая политика позволяет ставить на повестку дня вопрос системных общественных изменений, превращая стихийный бунт в настоящую социальную революцию.

Фридрих Энгельс однажды шутливо сравнил счастье с бутылкой «Шато-Марго» разлива революционного 1848 года. Гроздья гнева дали хороший урожай в 2011 году. Это молодое вино разлито в новые меха, а его букет будет выдержан в будущие годы, которые пройдут под знаком новых потрясений.

Встречая 2012 год, не грех выпить за грядущий конец света — конец мира эксплуатации и неравенства, который предвещает эпоха глобальных протестов. Пусть даже нам придется пройти через свой украинский апокалипсис.

Liva.com.ua, декабрь 2011 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.