Заключение комиссии экспертов Главной военной прокуратуры по уголовному делу № 159 о расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старовельского спецлагерей НКВД в апреле — мае 1940 г.
Заключение комиссии экспертов Главной военной прокуратуры по уголовному делу № 159 о расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старовельского спецлагерей НКВД в апреле — мае 1940 г.
г. Москва, 2 августа 1993 года
В период с 17 марта 1992 г. по 2 августа 1993 г. на основании постановления старшего военного прокурора Отдела Управления Главной военной прокуратуры подполковника юстиции Яблокова А. Ю. от 17 марта 1992 г. комиссия экспертов в составе:
— директора Института государства и права Российской академии наук академика Топорнина Бориса Николаевича;
— заведующего сектором уголовного права и криминологии Института государства и права Российской академии наук доктора юридических наук, профессора Яковлева Александра Максимовича;
— главного научного сотрудника Института сравнительной политологии Российской академии наук доктора исторических наук, профессора Яжборовской Инессы Сергеевны;
— ведущего научного сотрудника Института славяноведения и балканистики Российской академии наук доктора исторических наук Парсадановой Валентины Сергеевны;
— доцента кафедры спецдисциплин Военной академии Советской Армии, кандидата военных наук Зори Юрия Николаевича;
— старшего эксперта отдела судебно-медицинской экспертизы Центральной судебно-медицинской лаборатории МО РФ подполковника медицинской службы кандидата медицинских наук Беляева Льва Валерьевича провела комиссионную экспертизу по материалам уголовного дела № 159 о расстреле польских военнопленных.
На разрешение комиссии экспертов поставлены следующие вопросы:
1. Определить: какие из приведенных в описательной части постановления о назначении экспертизы документы с точки зрения юридической, исторической и медицинской науки могут быть признаны доброкачественными документами, а выводы, которые в них содержатся, научными и обоснованными?
2. С этих же позиций проанализировать с учетом собранных документов польскую «Экспертизу Сообщения Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров» и установить: заслуживают ли доверия выводы этого акта как научно обоснованного документа?
3. С учетом всех перечисленных в постановлении документов, выводов польской «Экспертизы», собранных в ходе следствия документов и свидетельских материалов проанализировать с научно-юридической, исторической и медицинской точек зрения обоснованность и состоятельность выводов «Сообщения Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров» под руководством H. H. Бурденко.
4. К каким новым выводам о сроках, причинах, мотивах, обстоятельствах и последствиях расстрела польских военнопленных в Смоленске, Катынском лесу, Харькове и Калинине, а также других польских граждан, содержавшихся в тюрьмах Западной Белоруссии и Западной Украины, с точки зрения юридической, исторической, медицинской науки и права приводят собранные в ходе следствия доказательства?
Обстоятельства дела
В сентябре — декабре 1939 г. были интернированы, частично взяты в плен, задержаны органами НКВД при регистрации населения на территории Западной Белоруссии и Западной Украины более 230 тыс. польских граждан. Из них более 15 тыс. человек — офицеры, служащие различных уровней администрации и управления — были сосредоточены в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях НКВД для военнопленных по состоянию на начало марта 1940 г. В это же время в тюрьмах западных областей Белоруссии и Украины содержалось более 18 тыс. арестованных, из которых 11 тыс. составляли поляки. В феврале — апреле 1943 г. польские военнопленные из Козельского лагеря были обнаружены в массовых захоронениях в Катынском лесу Смоленской области. Причину смерти, даты расстрела и захоронения, виновных в гибели этих военнопленных устанавливали в 1943 г. немецкие эксперты, Техническая комиссия Польского Красного Креста (проведшая основные работы по эксгумации и идентификации погибших) и международная комиссия судебно-медицинских экспертов, в 1944 г. — Специальная комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров под руководством академика H. H. Бурденко. В 1946 г. вопрос о Катынском деле был вынесен в Нюрнбергский Международный военный трибунал. В 1952 г. его рассматривала специальная комиссия Палаты представителей Конгресса США под председательством Р. Дж. Мэддена. В 1987–1989 гг. к нему обращалась смешанная советско-польская комиссия по ликвидации так называемых «белых пятен» в отношениях между двумя странами, создав под конец своей деятельности подкомиссию по вопросу о судьбах польских военнопленных и обнаружив в Особом архиве документы НКВД.
По основным вопросам «катынской проблемы», и прежде всего при определении сроков и виновников преступления, эти комиссии пришли к различным выводам. Экспертиза польской части советско-польской комиссии обоснованно поставила под сомнение выводы комиссии под руководством H. H. Бурденко. Советской частью комиссии, еще не располагавшей документами НКВД СССР, было признано, что сообщение комиссии H. H. Бурденко дает основание для его критики.
Весной 1989 г. в Особом архиве ГАУ при СМ СССР были обнаружены документы НКВД СССР, свидетельствующие о том, что массовые расстрелы поляков были делом НКВД
СССР. Это явилось поворотным пунктом в раскрытии подлинных обстоятельств этого злодеяния, открывало возможности его объективного расследования и дачи ему правдивой политической оценки. В апреле 1990 г. во время переговоров между президентами СССР и РП В. Ярузельскому была передана часть этих документов, включая списки военнопленных, расстрелянных в Катынском лесу, в Смоленске, в Калинине, а также содержавшихся до расстрела в Старобельском лагере. В мае 1990 г. двусторонняя комиссия прекратила свое существование. В сентябре 1990 г. расследование дела по факту расстрела польских военнопленных поручено Главной военной прокуратуре.
Исследование
Изучив материалы уголовного дела № 159, собранные документы, комиссия считает, что для установления причин, мотивов и обстоятельств расстрела польских военнопленных, содержавшихся весной 1940 г. в трех указанных лагерях, а также разных категорий поляков, находившихся в тюрьмах западных областей Белоруссии и Украины, для определения причастных сторон и виновных в этом преступлении необходимо рассмотреть не только названные документы, но и международно-правовые аспекты, в том числе связанные с развитием советско-польско-германских отношений.
Советско-польские отношения регулировались Рижским мирным договором, заключенным 18 марта 1921 г. Подписанный РСФСР и УССР, с одной стороны, и Польской Республикой — с другой, он установил границы и заявлял о гарантировании суверенитета и невмешательстве в дела друг друга, исключении всякого рода интервенции, нарушения территориальной целостности или подготовки насильственного свержения государственного или общественного строя. 25 июля 1932 г. между СССР и Польской Республикой был заключен договор о ненападении, в котором признавалось, что Рижский мирный договор от 1921 г. лежит в основе взаимоотношений и обязательств между двумя государствами, подтверждались его основные положения (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. III. М., 1965. С. 524–525; Т. V. М., 1967. С. 533).
В июле 1933 г. СССР, Польша и другие государства по инициативе СССР подписали конвенцию об определении агрессии, в пункте 2 статьи 2 которой нападающей стороной в международном конфликте признавалось государство, совершившее вторжение Вооруженных сил, хотя бы и без объявления войны, на территорию другого государства.
Советско-польские отношения развивались трудно, однако ошибочно было бы приписывать польской стороне прогерманский, прогитлеровский курс. Ю. Бек, польский министр иностранных дел, действовал в соответствии с позицией «равной удаленности» от Германии и России — «двух врагов». Начиная с 1936 г., Германия пыталась склонить Польшу к совместным действиям против СССР. Однако 25 ноября 1936 г. польское правительство отвергло предложение Гитлера присоединиться к Антикоминтерновскому пакту. В 1939 г. во время переговоров Ю. Бека с руководством фашистской Германии немецкая сторона дважды пыталась склонить польскую к сотрудничеству, направленному против СССР, но Бек не согласился участвовать в этой акции.
Не добившись результатов, Германия изменила тактику и вступила в переговорный процесс с СССР, направленный, в частности, против Польши. Сталин рассчитывал, что путем сделки с Германией, нейтрализовав ее агрессию против СССР ценой раздела Польши, удастся ее «переиграть» — потянуть время и столкнуть Гитлера с «оплотом западного империализма» — Англией и Францией. 23 августа 1939 г. был подписан советско-германский договор о ненападении. Статья 2 секретного дополнительного протокола к нему гласила: «В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть исключительно выяснен только в течение дальнейшего политического развития. Во всяком случае оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия».
В постановлении II Съезда народных депутатов СССР от 24 декабря 1989 г. «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года» (пункт 5) указывается, что разграничение сфер интересов СССР и Германии находилось с юридической точки зрения в противоречии с суверенитетом и независимостью ряда третьих стран. Пункт 7 постановления констатирует, что «эти протоколы использовались СССР для предъявления ультиматумов и силового давления на другие государства и нарушения взятых перед ними правовых обязательств». Съезд признал, что при заключении названного договора и его ратификации (31 августа 1939 г.) факт подписания секретного дополнительного протокола был утаен от советского народа и верховных органов государства.
Таким образом, на рубеже Второй мировой войны Сталин лично, в опоре на верхушку партийно-государственного аппарата, навязал стране пагубное волюнтаристское решение по одному из узловых вопросов внешней политики, реализуя монополию на власть, на внешнеполитическую деятельность и встав на путь прямого нарушения международного права. Договор с Германией и его органическая часть — секретный дополнительный протокол с юридической точки зрения находились в противоречии с международными конвенциями и установлениями Лиги Наций, с суверенитетом и независимостью Польши, нарушали взаимные обязательства СССР и Польши при всех обстоятельствах уважать суверенитет, территориальную целостность и неприкосновенность друг друга. Более того, они оформляли сговор, направленный на решение судеб Польского государства путем его раздела, позволили фашистскому командованию беспрепятственно разгромить Польшу (а затем обрушиться на Францию и обезопасить свой тыл для войны с СССР).
После нападения гитлеровской Германии на Польшу 1 сентября 1939 г. немецкая дипломатия торопила советское руководство с выполнением вытекающих из подписанных документов обязательств. После продвижения немецких войск дальше предварительно установленной линии Красная Армия 17 сентября 1939 г. перешла советско-польскую границу на всем ее протяжении. Этому предшествовало заявление советского правительства, что Польское государство якобы перестало существовать, а польское правительство покинуло территорию своей страны. Тем самым создавалась видимость снятия договорных обязательств в отношении Польши. Мотивировавшая вступление советских войск на польскую территорию утверждением о прекращении существования Польского государства нота советского правительства была вручена польскому послу, который ее не принял, в ночь на 17 сентября 1939 года в момент нахождения польского правительства на польской территории. Содержание этой ноты признано противоречащим нормам международного права. (См.: Канун и начало Второй мировой войны // Правда. 25 мая 1989 г.) С юридической точки зрения даже полная оккупация страны не перечеркивает существования государства как субъекта международного права.
Красная Армия развернула боевые действия без объявления войны, в условиях, когда польские вооруженные силы продолжали оказывать сопротивление немецко-фашистским войскам, а правительство Польши находилось на своей территории. Это означало нарушение действующих договоров с Польшей и целого ряда обязывающих оба государства международных договоров. Война этой страны с гитлеровской Германией носила справедливый, освободительный характер, что было официально подтверждено и смешанной советско-польской комиссией по ликвидации так называемых «белых пятен». Совместные действия Германии и СССР, ведущего наступательные военные действия и превратившегося в соучастника агрессии, боевое взаимодействие двух армий, направленные против Польского государства и его территориальной целостности, подтверждаются многочисленными фактами, материалами, собранными в уголовном деле. Перед войсками Белорусского и Украинского фронтов была поставлена задача «молниеносным, сокрушительным ударом» разгромить «панско-буржуазные польские войска», «уничтожить и пленить вооруженные силы Польши» (т. 2/15. Л. д. 15, 37, 91 и др.). В приказе Военного совета Белорусского фронта № 005 от 16 сентября 1939 г. и в других документах говорилось о выполнении договорных обязательств в отношении Германии (там же. Л. д. 2), а польская сторона обвинялась в развязывании войны против нее (там же. Л. д. 15, 37).
В приказе наркома обороны СССР К. Е. Ворошилова от 7 ноября 1939 г. давалась следующая общая оценка действий Красной Армии и их итогов: «…Польское государство при первом же серьезном военном столкновении разлетелось, как старая и сгнившая телега. За какие-нибудь 15 дней войны с Германией панская Польша как государство перестала существовать, а его правительство и верховное командование польской армии позорно сбежало за границу. В силу распоряжения советского правительства войска Украинского и Белорусского фронтов, выполняя приказ Главного командования, 17 сентября перешли границу бывшего Польского государства… стремительным натиском части Красной Армии разгромили польские войска…» (там же. Л. д. 8 — 12).
«Красная звезда» 17 сентября 1940 г. в редакционной статье, посвященной первой годовщине войны с Польшей, аналогичным образом изображала военные действия и пленение сил противника, отмечая «удар по врагу под Барановичами, Дубной, Тернополем, прорыв и сокрушение укрепрайона Сарны», победу под Гродно и Львовом и в других местах: «Неудержимой лавиной хлынули танковые войска, поддержанные авиацией, артиллерией и мотопехотой. В течение 12–15 дней враг был полностью разбит и уничтожен. В это время одной лишь группой войск Украинского фронта в битвах и маневрах из числа окруженных взято в плен 10 генералов, 52 полковника, 72 подполковника, 5131 офицер, 4096 младших командиров и 181 тысяча 223 рядовых польской армии».
Для обоснования наступательных вооруженных действий Красной Армии применялись аргументы «освободительного похода», освобождения украинских, белорусских и польских трудящихся от гнета и эксплуатации польских имущих классов, а также защиты братских народов Западной Белоруссии и Западной Украины от гитлеровской агрессии.
Германские и польские войска трактовались в приказах различно. В боевом приказе штаба Белорусского фронта от 15 сентября в директивах авиации подчеркивалось: «С авиацией Германской армии в бой не вступать». В отношении польской армии рекомендовалось: «Действия авиации направлять на уничтожение живой силы, технических средств и авиации противника» (там же. Л. д. 17). В приказе № 05 Белорусского фронта от 22 сентября 1939 г. говорилось: «Во избежание возможных провокаций от польских банд Германское командование принимает необходимые меры в городах и местечках, которые переходят к частям Красной Армии, к их сохранности». В этом же приказе, как и в приказах командующего Белорусского фронта БП № 01 от 15 сентября 1939 г. и № 04 от 20 сентября 1939 г. речь идет о выдвижении «к разграничительной (демаркационной) линии между войсками» к определенным датам. Этим подтверждается совместный характер действий Германии и СССР согласно секретному дополнительному протоколу. В приказе № 05 представителям Красной Армии предписывалось «связаться с делегатами отводимых германских частей и регулировать все возникающие вопросы. Делегатов назначить первоначально Военным советам армий, проинструктировать и фамилии их сообщить мне (командующему Белорусского фронта) для доклада народному комиссару.
При обращении германских представителей к частям Красной Армии об оказании помощи в деле уничтожения польских частей или банд, стоящих на пути движения мелких частей германской армии, командование Красной Армии (начальники колонн) в случае необходимости — выделяют необходимые силы, обеспечивающие уничтожение препятствий, лежащих на пути движения» (там же. Л. д. 46). Сблизившиеся советские и немецкие части передислоцировались до 12 октября согласно демаркационной линии, установленной секретным протоколом 21 сентября, а затем — новому советско-германскому договору «о дружбе и границе» от 28 сентября 1939 г. (там же. Л. д. 43, 44, 46).
С польской стороны активные, организованные оборонительные действия велись преимущественно против наступавших немецких войск. Концентрация частей Красной Армии на границе оценивалась как вызванная продвижением германской армии и объективно способствовавшая интересам Польского государства. В советской ноте о вступлении на территорию Польши от 17 сентября 1939 г. не было речи о ведении войны с Польшей — самостоятельно или совместно с Германией.
17 сентября польские пограничные патрули оказывали сопротивление Красной Армии. Верховный главнокомандующий польскими войсками маршал Э. Рыдз-Смиглы дал войскам директиву продолжать сражаться с немцами, не развертывать боев с «Советами», вести с ними переговоры о выводе польских гарнизонов в Румынию и Венгрию, оказывать сопротивление частям Красной Армии только в случаях их нападения и попыток разоружить польские части. Невозможность довести до сведения всех частей приказа Рыдза-Смиглого, а прежде всего наступательные действия Красной Армии, направленные на ликвидацию польской армии, привели к ожесточенному, более чем двухнедельному противодействию части польских войск. Другие сложили оружие, тем более что на восточных территориях в основном были лагеря по обучению офицеров запаса или комплектованию частей. Командовавший обороной Львова генерал В. Лянгнер передал город Красной Армии на основе соглашения. Многие офицеры, полицейские, солдаты корпуса охраны пограничья были после взятия в плен расстреляны на месте, что являлось нарушением норм международного военного права.
Советское руководство, формально не объявляя Польше войны, на деле исходило из факта ее ведения и ликвидации Польского государства. Это отразилось в действиях СНК СССР и наркоматов. Еще в августе приказом Л. П. Берии за № 00931 был определен порядок оформления арестов военнопленных. В разгар военных действий, 19 сентября, аналогичным приказом за № 0308 было введено в действие Положение об управлении делами военнопленных при НКВД СССР, а 20 сентября 1939 г. Экономсоветом при СНК СССР было принято Положение о военнопленных. Оно четко определяло, что «военнопленными признаются лица, принадлежащие к составу вооруженных сил государств, находящихся в состоянии войны с СССР, захваченные при военных действиях, интернированные на территории СССР…».
Вопрос о судьбах Польского государства решался на двухсторонней советско-германской основе. Перед нападением на Польшу Гитлер предполагал после раздела ее территории создать в качестве буфера «остаточное Польское государство». Однако Сталин после вступления в военные действия решительно отвел эту идею — сначала, 20 и 25 сентября, через Шуленбурга, а затем в ходе переговоров 28 сентября 1939 г. заявив, что это неизбежно вызовет стремление польского народа «к национальному единству, что может привести к трениям между СССР и Германией». Гитлер отказался от этой мысли (см.: ADAP. Serie D. Band VIII. S. 81–82,101,124).
28 сентября 1939 г. был заключен договор о дружбе и границе между СССР и Германией, к которому прилагались один конфиденциальный и два секретных протокола. Договор закрепил раздел территории Польши, ликвидацию Польского государства и его армии. Были определены, в частности, взаимные обязательства по недопущению обеими сторонами «польской агитации, направленной на территорию другой стороны», принятие «соответствующих мер» и взаимное информирование о принятых мерах.
Советская оценка событий 17 сентября 1939 г. сочетала в то время декларирование «освободительного похода Красной Армии» с целью защиты братского украинского и белорусского народов от немецкой агрессии и фактическое признание боевого взаимодействия с немецкими войсками. В заявлении В. М. Молотова на заседании Верховного Совета 31 октября 1939 г. говорилось: «…надо указать такой факт как военный разгром Польши и распад Польского государства. Правящие круги Польши немало кичились «прочностью» своего государства и «мощью» своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара со стороны германской армии, а затем Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора…»
Изложенные обстоятельства убедительно свидетельствуют, что сталинское руководство грубо нарушило Рижский мирный договор и договор о ненападении между СССР и Польшей 1932 г. Оно ввергло СССР в действия, которые подпадают под определение агрессии согласно конвенции об определении агрессии от 1933 г. Тем самым принципиально важные вопросы внешней политики СССР решались с прямым нарушением международного права. Это непосредственно отразилось на судьбах различных социальных групп польского общества. Действия в отношении польской армии и так называемых «польских военнопленных» были воплощением политики, выраженной в заявлении В. М. Молотова о советско-германских отношениях как о «дружбе, скрепленной кровью».
Все захваченные в ходе военных действий, защищавшие независимость своей страны, взятые с оружием в руках или безоружными, а также задержанные в результате проведенной органами НКВД регистрации офицеры, солдаты, сотрудники администрации и управления различного уровня, в том числе полицейские, пограничники, таможенники, судьи, прокуроры и другие, как взятые в плен, так и интернированные, были признаны военнопленными, что соответствовало фактическому признанию состояния войны.
Гаагская конвенция «О законах и обычаях сухопутной войны» от 18 октября 1907 г., принятая по инициативе России и ратифицированная ею, содержит определяющие положения о том, кто признается воюющим, и о военнопленных: «Военные законы, права и обязанности применяются не только к армии, но также к ополчению и добровольческим отрядам, если они — 1) имеют во главе лицо, ответственное за своих подчиненных; 2) имеют определенный и явственно видимый издали отличительный знак; 3) открыто носят оружие и 4) соблюдают в своих действиях законы и обычаи войны. Также можно признать воюющим и население, которое берется за оружие при приближении неприятеля и соблюдает законы и обычаи войны… Вооруженные силы могут состоять как из сражающихся, так и несражающихся, и в случае захвата неприятелем как те, так и другие пользуются правами военнопленных».
Правительство РСФСР заявило в 1918 г., не признавая прямо Гаагской конвенции, что будет соблюдать Женевскую конвенцию 1864 г. во всех ее позднейших редакциях, а также все другие международные конвенции, касающиеся Красного Креста и признанные Россией до октября 1917 г. Правительство СССР впоследствии это неоднократно подтверждало (в 1925, 1927, 1931 гг.), неоднократно заявляло о признании конвенции 1929 г.
В статье 13 Приложения к Гаагской конвенции «Положение о законах и обычаях сухопутной войны» говорится: «Лица, сопровождающие армию, но не принадлежащие собственно к ее составу, как-то: газетные корреспонденты и редакторы, маркитанты, поставщики, когда они захвачены неприятелем и когда последний сочтет полезным задержать их, пользуются правами военнопленных…» Формулировка о полезности задержания определенных категорий гражданского населения позволила органам НКВД значительно расширить круг гражданских лиц, задержанных в связи с ведением военных действий в Польше и после них, признать этих лиц военнопленными и содержать в лагерях для военнопленных и в тюрьмах.
Согласно армейским приказам военнопленными считались все офицеры польской армии. Их предписывалось направлять в лагеря на территорию СССР, как гласила статья 3 приказа № 5 от 21 сентября 1939 г. командующего войсками Белорусского фронта. В статьях 4 и 5 этого приказа предлагалось направлять в лагеря военнопленных также всех обнаруженных в городах и сельской местности солдат бывшей польской армии, независимо от того, оказывали ли они сопротивление Красной Армии и имели ли при себе оружие. Об этом говорится в приказе командующего войсками Белорусского фронта № 6 от 21 сентября 1939 г. и др. В результате военнопленными стали не только интернированные, сложившие оружие по соглашению, предусматривавшему освобождение (например, гарнизон и защитники Львова), но и проходившие обучение, частично еще не вооруженные резервисты — запасники и даже отставники, в том числе инвалиды.
Принятое 20 сентября Положение о военнопленных предусматривало, что распоряжением Главного военного командования военнопленными могли быть признаны различные гражданские лица, «захваченные при военных действиях». Это положение противоречило Гаагской конвенции, значительно расширяя круг лиц, признаваемых военнопленными, а также ужесточало их содержание, ограничивало права военнопленных. В нарушение Гаагской конвенции могло быть задержано и признано военнопленным любое гражданское лицо. Согласно духу конвенции, на гражданских лиц не должны распространяться вытекающие из отнесения к категории военнопленных ограничения и обязанности. Эти гражданские лица должны наделяться только правами военнопленных. Между тем они оказались в лагерях НКВД.
В нарушение статьи 4 названного Приложения к Гаагской конвенции в статьях 16 и 17 Положения о военнопленных ограничивались суммы наличных денег, которые военнопленный мог иметь на руках. По решению администрации лагерей излишек изымался и сдавался в сберкассы, а в дальнейшем выдавался по решению администрации. Статья 21 Положения о военнопленных в нарушение статьи 6 Приложения к Гаагской конвенции предусматривала привлечение военнопленных офицеров к работам.
В статьях 8, 12 Положения Гаагской конвенции говорилось, что военнопленные обязаны подчиняться законам, уставам и распоряжениям, действующим в армии государства, во власти которого они находятся. Всякое неповиновение с их стороны давало право на применение к ним «необходимых мер строгости». Лица же, бежавшие из плена, могли быть даже подвергнуты дисциплинарным взысканиям. Судебная ответственность предусматривалась в единственном случае — если военнопленный, отпущенный из плена под честное слово, снова брал в руки оружие и воевал против правительства, «перед коим он обязался честью, или против союзников последнего». Он терял права, предоставленные пленным, и мог быть предан суду. Таким образом, статус военнопленного по Гаагской конвенции предусматривал уголовную ответственность только в исключительном случае. В нарушение этих положений конвенции советское Положение о военнопленных предусматривало в статьях 27, 29, 30 уголовную ответственность за все воинские преступления, общеуголовные преступления, включая и исключительную меру наказания — смертную казнь.
Положение военнопленных регулировалось не армией, а НКВД. Установление правовых основ их содержания и дальнейшее решение их судеб изначально определялось при помощи нормативных актов НКВД. Уже с 17 сентября задача охраны и конвоирования польских военнопленных, принимаемых от армейских частей, была возложена на конвойные войска НКВД. С 22 сентября была развернута система лагерей.
С самого начала производилась тщательная селекция контингента спецлагерей, предполагавшая дифференцированный подход к их будущему. По представлению Л. П. Берии и Л. З. Мехлиса 2 октября 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «О военнопленных», которое предписывало сосредоточить офицерский состав, крупных военных и государственных чиновников в Старобельском лагере Ворошиловградской области, а служащих аппарата управления — полицейских, жандармов, тюремщиков, а также разведчиков и контрразведчиков — в Осташковском лагере Калининской области. Рядовые и младший командный состав с отошедшей к Германии части Польши концентрировались для обмена военнопленными с немцами в Козельском и Путивльском лагерях, около 25 тысяч оставалось для строительства дороги Новгород-Волынский — Львов до декабря 1939 г. Солдат, призванных с территории Западной Белоруссии и Западной Украины, предписывалось отпустить по домам.
Л. П. Берия конкретизировал поставленные перед Осташковским и Старобельским лагерями задачи в своих приказах начальнику УНКВД по Калининской области Д. С Токареву и начальнику Осташковского лагеря П. Ф. Борисовцу № 4445/6 от 3 октября 1939 г. (т. 8. Л. д. 119–120) и начальнику Ворошиловградского УНКВД и Старобельского лагеря А. Г. Бережкову — № 4446 от 3 октября 1939 г. (т. 20. Л. д. 42–43), подчеркнув особую важность изоляции офицеров, полицейских и других выделенных в спецлагеря категорий военнопленных. Директива Л. П. Берии от 8 октября 1939 г. гласила, что эти лица не подлежат освобождению ни при каких обстоятельствах. Это противоречило Приложению к Гаагской конвенции, предписывающей освобождать военнопленных после окончания военных действий.
Директива детализировала функции особого отделения лагеря — «оперативно-чекистское обслуживание». Начальники особых отделений лагерей подчинялись начальникам особых отделов соответствующих военных округов, наркомам внутренних дел союзных республик и начальникам управлений НКВД. В задачи особых отделений входили создание агентурно-осведомительной сети для выявления «контрреволюционных формирований и настроений», аресты военнопленных (с санкции начальника особого отдела и военного прокурора соответствующего округа), с последующим ведением следствия по делам «контрреволюционных групп и одиночек — шпионов и диверсантов, террористов и заговорщиков» особыми отделами. Приказы Л. П. Берии по содержанию военнопленных конкретизировал, дополнял и организовывал их исполнение начальник Главного управления по делам о военнопленных (и интернированных) П. К. Сопруненко. Из его распоряжений усматривается, что он принимал решения о размещении и перемещениях прибывавших и переполнивших Старобельский лагерь военнопленных, офицеров и государственных чиновников. Распоряжением от 22 октября 1939 г. № 2066422 (т. 8. Л. д. 229–230) П. К. Сопруненко предписывал: «Офицеров без моего распоряжения никуда не отправлять. Вопрос о них решится в ближайшее время». 25 октября 1939 г. за № 2066565 (там же. Л. д. 231) он приказал начальникам Осташковского, Вологодского, Грязовецкого, Оранского и Южского лагерей, где временно содержались офицеры и другие категории военнопленных, направить «офицеров, крупных военных и государственных чиновников в Козельский лагерь…». «Учитывая всю серьезность этих контингентов военнопленных, — инструктировал П. К. Сопруненко начальника Старобельского лагеря А. Г. Бережкова и начальника Козельского лагеря В. Н. Королева, — надлежит установить порядок, при котором исключалась бы всякая возможность побега из лагеря» (т. 7/43. Л. д. 43–44).
По данным «Красной Звезды», в плен было взято более 230 тыс. поляков. В. М. Молотов 31 октября 1939 г. назвал цифру около 250 тыс. человек. По данным конвойных войск — 226397 человек. После проведенной регистрации в тюрьмы было заключено более 20 тыс. лиц аналогичных пленным категорий: более 1200 офицеров, более 5 тыс. полицейских и жандармов и т. д.
Согласно справке П. К. Сопруненко от 3 декабря 1941 г. (обновленной в декабре 1942 г.), в лагерях НКВД всего содержалось 130242 военнопленных и доставленных из Прибалтики интернированных. В 1939 г. было отпущено 42400 жителей западных областей Украины и Белоруссии, Германии передано 42492 человека — «изъявивших согласие выехать на оккупированную немцами территорию… жителей территории Польши, отошедшей к Германии». Следующая глухая графа справки — «Отправлено в распоряжение УНКВД в апреле — мае 1940 г. (через 1-й спецотдел) 15131 человек» — определяла количество военнопленных, содержавшихся до этого времени в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях (т. 8. Л. д. 344–345).
По выявленным данным, на 29 декабря 1939 г. в них из 15105 человек офицеров было несколько больше половины (56,2 %), из их числа армейские офицеры кадрового состава составляли 44,9 %, офицеры запаса — 55 % (т. 3/39. Л. д. 199 и др.). Остальные 650 — отставники. В результате всеобщей регистрации и задержания всех военных в их числе оказались три инвалида без руки или без ноги.
Большинство офицеров составляли офицеры запаса, в основном проходившие срочное обучение в лагерях после мобилизации. Это были люди массовых гражданских профессий — многие сотни учителей, инженеров, врачей, юристов, священников. Среди них были журналисты, писатели и поэты, общественные и политические деятели. Здесь были десятки профессоров и доцентов высших учебных заведений, ученых с мировой славой — призванный на защиту Отечества цвет польской интеллигенции, польского народа.
Значительную часть обитателей лагерей составляли гражданские лица, также зачисленные в военнопленные. Во время немецкого наступления государственные служащие, чиновники всех уровней управления, местная администрация, полиция эвакуировались на восток страны. Известны предписания польской администрации об их явке в распоряжение советских частей (см.: Zbrodnia katynska: Droga do prawdy. Warszawa, 1992). После задержания их отправляли в лагеря военнопленных или тюрьмы. Наиболее массовую категорию из них составляли полицейские. Другие обычно перечисляемые для «классовой оценки спецконтингента» категории по статистике выглядят весьма скромно: на 26 декабря 1939 г. во всех трех лагерях было 5 разведчиков, 27 помещиков, 27 осадников, 6 «активных членов антисоветских партий» и т. д. (т. 3/39. Л. д. 180). Режим трех лагерей со «спецконтингентом» далеко не во всем соответствовал международным правилам содержания военнопленных. Несмотря на окончание военных действий, вопрос об освобождении и репатриации военнопленных из трех лагерей не решался. Действовала противоречащая нормам международного права система допросов и репрессивных мер. Это вызвало многократные обращения с запросами кадровых офицеров из Старобельского лагеря (осенью 1939 г. — генерала Ф. Сикорского на имя В. М. Молотова с попытками перевести вопрос о статусе и содержании польских военнопленных на уровень международного права, их освобождения; в начале января 1940 г. — военного юриста полковника Э. Ю. Саского и группы полковников на имя начальника лагеря с просьбой выяснить позицию советского правительства в отношении статуса задержанных: являются ли они военнопленными, арестованными или интернированными). Помимо ряда бытовых вопросов, поднимались проблемы соблюдения прав военнопленных: права обращения к посольству того иностранного государства, которое взяло на себя защиту интересов польских граждан, возможности действовать через Красный Крест, опубликования списка военнопленных, освобождения отставников и офицеров запаса, которые не были призваны и не участвовали в войне, старых и больных и т. д. (т. 13/49. Л. д. 186–190). Вопрос об уточнении своего правового положения офицеры-военнопленные ставили и в Козельском лагере (см. дневник В. Вайды: Pamietniki znalezione w Katyniu. Paris — Warszawa, 1990. S. 151).
В ответ на запрос начальника Старобельского лагеря от 4 ноября 1939 г. П. К. Сопруненко и начальник учетного отдела И. Б. Маклярский разъяснили, что Женевская конвенция 1929 г. о военнопленных «не является документом, которым вы должны руководствоваться в практической работе. Руководствуйтесь в работе директивами Управления НКВД по делам военнопленных» (т. 7/43. Л. д. 57). Как известно, входивший в Лигу Наций СССР должен был соблюдать международные конвенции.
С завершением комплектования состава лагерей в ноябре 1939 г. режим в них стал еще более жестким, особенно после введения в действие приказом Л. П. Берии от 19 ноября 1939 г. «Временной инструкции о войсковой охране лагерей военнопленных (приемных пунктов) частями конвойных войск НКВД СССР» (т. 3/52. Л. д. 62–76).
Одновременно органы НКВД активизировали свою работу на территориях Западной Белоруссии и Западной Украины «в целях быстрейшего очищения от враждебных элементов» согласно приказа замнаркома внутренних дел СССР В. Н. Меркулова от 5 ноября 1939 г. за № 001353. Силами НКВД БССР и УССР проводились выявление, а затем аресты чиновников местных органов управления, служащих и чинов полиции, суда и прокуратуры, работников образования, священнослужителей и т. д. Они квалифицировались как агенты, провокаторы, диверсанты, резиденты, участники различных контрреволюционных организаций, содержатели конспиративных квартир, контрабандисты, разведчики, контрразведчики и т. п. Эта кампания приобрела столь массовый характер, что местные тюрьма и лагеря вскоре были переполнены. Оперативные органы НКВД стали пересылать часть «следственного контингента» в лагеря для военнопленных, поскольку среди этих лиц были задержанные, в том числе содержавшиеся в больницах больные и раненые офицеры, офицеры запаса и отставники, а в их числе — не призывавшиеся в армию и не участвовавшие в боевых действиях. При аресте на них, как и на гражданских лиц (чиновников администрации — воеводских, т. е. областных, и повятовых, т. е. уездных, управлений, бургомистров, почтовых чиновников, прокуроров и судей, помещиков и др.), задержанных по «классовым мотивам», заводились дела с общим обвинением в «совершении контрреволюционных преступлений», но без указания на конкретные преступные действия. Как известно, содержание офицеров в следственных тюрьмах не соответствует международному праву.
П. К. Сопруненко ходатайствовал перед Л. П. Берией и его заместителями, чтобы арестованные «по классовым мотивам» не направлялись в лагеря. Как следует из его отношения на имя Л. П. Берии от 29 декабря 1939 г., он настаивал на их возвращении «по месту ареста», чтобы эти дела были там «закончены» (т. 13/49. Л. д. 27). Заместитель наркома внутренних дел В. В. Чернышев издал специальный приказ, запретивший пересылку арестованных в Западной Белоруссии и на Западной Украине без согласования с соответствующим управлением НКВД (там же. Л. д. 34).
Как следует из записки НКВД СССР И. В. Сталину от марта 1940 г., к тому моменту в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии содержалось 18632 арестанта, из которых 10685 составляли поляки, а количество офицеров достигало 1207 человек.
С ноября 1939 г. в лагерях широко развернулась работа особых отделений. По указанию особых отделов военных округов арестовывались и направлялись в их распоряжение, в тюрьмы польские военнопленные, другие переводились из тюрем в лагеря. Дела рассматривались военным трибуналом армий (т. 3/39. Л. д. 87, 89, 95, 114; т. 6/42. Л. д. 46 и др.).
Заместитель начальника особого отдела Главного управления государственной безопасности обращался 23 декабря 1939 г. к заместителю наркома В. В. Чернышеву с предложением переслать поступивших ранее из тюрем Тернополя и Станиславова на Западную Украину, в распоряжение соответствующих УНКВД «для дальнейшего следствия и привлечения виновных к ответственности» (т. 3/39. Л. д. 94–95). Аналогичным образом военнопленные передавались в особый отдел в Калинин (там же. Л. д. 96). Гарантированное международными конвенциями право на защиту, на участие в рассмотрении дела представителей государства-опекуна, на трехнедельный срок с момента его информирования о вынесении приговора о высшей мере наказания (Женевская конвенция 1929 г.) не соблюдалось.
Наиболее суровым был режим содержания в Осташковском лагере, где были сконцентрированы военнопленные — гражданские «классово чуждые элементы».
Работники Управления НКВД СССР по делам военнопленных занялись в этом лагере не только и не столько учетом, сколько подготовкой следственных дел для передачи на особое совещание. С начала декабря эта работа велась с большой интенсивностью, до поздней ночи, и была ориентирована на сжатые сроки (до конца января). Дела составлялись по упрощенной схеме, вместо анкеты арестованного на бланках опросных листов, при этом особое внимание уделялось заполнению дополнительного листа, где выяснялся вопрос об участии в войне 1920 г., сообщались сведения о родственниках и месте их проживания (т. 7/43. Л. д. 156).
На 30 декабря следственная группа из 14 человек оформила 2000 дел и 500 из них отправила на особое совещание (т. 3/39. Л. д. 57).
Для текущего рассмотрения дел была выработана процедура, которая просматривается на оформлении дела № 649 полицейского С. Олейника. На едином, унифицированном бланке, свидетельствующем о массовом, поточным оформлении дел, по статье 58, пункт 13 УК РСФСР 1929 г. ему вменялась в вину «активная борьба против революционного движения», без конкретизации состава преступления. Дело было рассмотрено начальником особого отдела НКВД 7-й армии 29 декабря 1939 г. с постановлением направить на рассмотрение особого совещания при НКВД СССР и утверждено начальником Осташковского лагеря 6 января 1940 г. Олейник получил срок, но вскоре был расстрелян (там же). В тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии применялись аналогичные статьи республиканских кодексов (см. дело Ю. Чурека по статье 54–13 УК УССР: там же. Л. д. 128). Применялись и другие пункты статьи 58 УК РСФСР. Например, С. Свяневичу инкриминировался пункт 6 той же статьи (шпионаж).
31 декабря 1939 г. Л. П. Берия направил директиву за № 5866/6 П. К. Сопруненко и начальнику УНКВД по Калининской области Д. С. Токареву об ускорении подготовки на особое совещание следственных дел «на всех военнопленных — полицейских», чтобы в течение января оформление дел было закончено.
В начале февраля 1940 г. в Управлении НКВД СССР по делам о военнопленных был выработан порядок прохождения дел при «убытии» военнопленных. По инструкции от 8 февраля 1940 г., если они отбывали «одиночками или группами (в том числе после рассмотрения их дел Особым совещанием при НКВД)», карточки на них высылались в управление (там же. Л. д. 68).
Масштабы селективно-репрессивных акций были столь велики, что не хватало лагерей и тюрем для размещения задержанных и арестованных. Обстановка осложнялась тем, что остро стоял вопрос о принятии новых контингентов жителей Западной Белоруссии и Западной Украины, в том числе поляков, передаваемых из Литвы и Латвии, Германии, Венгрии, Словакии, о чем Л. П. Берия непосредственно сносился со Сталиным. Еще 9 ноября 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О пропуске в СССР интернированных в Литве военнослужащих бывшей польской армии». Однако его выполнение затянулось до лета 1940 г.
Намерения в отношении сосредоточенных в лагерях военнопленных определились с самого начала. Не менялось стремление не распускать по домам, а изолировать как командный состав армии, включая офицеров запаса и отставников, так и чиновников аппарата управления различных уровней. Решив свои ведомственные оперативные задачи (интересы наркомата в основном сводились к допросам, вербовке и защите агентуры), руководство НКВД с логической неизбежностью приближало ликвидацию военнопленных как людей, на которых опиралась польская государственность и которые не собирались смириться с оккупацией своей страны, стремясь к возрождению Польши.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.