ЕЕ СИЯТЕЛЬСТВО ДОСТОВЕРНОСТЬ

ЕЕ СИЯТЕЛЬСТВО ДОСТОВЕРНОСТЬ

– У меня вопрос о писательской честности…

Олди: Это не к нам. (Смех в зале.)

– Бывает, когда пишешь, все здорово, все тебе очень нравится – и сюжетная линия, и персонаж… Потом закончил, холодным взглядом посмотрел – ужаснулся. Чувствуешь, что это неправда. У вас такое бывает? И что вы делаете в этом случае?

Олди: Когда произведение закончено, и мы вдруг увидели, что это неправда и неправильно, и плохо, и недостоверно – такого не было. Фальшь надо замечать в процессе работы, а не по завершении. Вот случаи, когда мы видели, что первоначальный замысел в сложившемся контексте будет частично недостоверен – да, бывало. В частности, в романе «Нам здесь жить», написанном вместе с А. Валентиновым, мы все трое очень хотели сделать в финале что-то близкое к хеппи-энду. Не столько сохранить жизни ряду персонажей (эти метания даже отражены в финальной части романа прямым текстом), а усилить надежду, просвет в тучах. Но как только мы пытались это воплотить в полной мере, у нас сразу же получалось вранье. Раз пять перекраивали текст, и каждый раз выходила неправда.

Нам все же удалось оставить "парус на горизонте", этот листок бумаги на грани грязи и огня – может быть, он все-таки сгорит и все будет иначе. Но не более того.

Да, книга получилась жестокая, но, по крайней мере, по нашим ощущениям, правдивая. К честности это отношения не имеет, а относится к достоверности событий, к логике сюжета и мотиваций персонажей. Давайте развернем вопрос шире и вслух скажем крамолу. Крамола звучит так: личные честность и искренность автора не есть художественные достоинства. Искренним был автор во время работы или нет – без разницы. Читателю это не интересно. Классический признак графомана: он после вышедшей книги бегает по всем перекресткам, стоит у каждого книжного магазина, толкается на всех форумах и кричит гласом вопиющего: «Я писал кровью сердца! Там столько моих личных переживаний!».

Ну, писал ты кровью сердца, и что? Не любим мы кровяную колбасу, если скверно приготовлена…

Был такой режиссер Алексей Попов, работал в ЦТКА, если память не изменяет. И пришел он к Соломону Михоэлсу – был такой очень известный по тем временам актер. Фильм «Цирк» видели? Помните, в конце фильма, в зрительном зале, поют колыбельную на голоса? Похожий на бульдога дядечка – Соломон Михоэлс. Короче, Михоэлс готовил «Короля Лира». Считай, революция образа: он первый сыграл короля Лира без бороды. И вот он Попову говорит: «Я жест придумал! Замечательный жест, я его сделаю во время монолога над умершей Корделией!». Ему Попов, рьяный последователь Станиславского, говорит: «Нет, Соломон, ну как так можно, это неискренне! Жест должен родиться на сцене из твоих переживаний, из рисунка роли. Вот когда родится – возникнет естественным путем. А так – ну что ты его за полгода до спектакля придумал?!». На том и разошлись… Премьера. Попов на премьере. Монолог. Умерла Корделия. Михоэлс делает этот жест – и Попов чувствует, что плачет. Хотя знает, что жест был придуман полгода назад…

Так вот, зрителю неинтересно, когда вы придумали жест, и из чего он родился. "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…" Зрителю важно, плачет он или не плачет. Вопрос личной честности и искренности автора – очень сложная штука. Можно так соврать, что будут рыдать, аплодировать и помнить до конца своих дней. Другое дело, когда сам видишь, что соврал неудачно… С этим, конечно, надо что-то делать. Это да. А нравится мне мой собственный текст или не нравится – это не честность, а профессиональная оценка. Честность автора – отдельно, а мотивация персонажей или внутренняя логика действия – отдельно. Это уже мастерство, соответствие реализации и задумки, вопросы сюжета, характеров, их развития, взаимодействия, гармоничного сочетания.

Конечно, такие вещи желательно отлавливать заранее, доводить до ума и приводить, так сказать, в соответствие с внутренней логикой – думаем, это вполне понятно. Но когда возникает вопрос достоверности поведения героя или реалий мира, то достоверность персонажа и "арены действия" не бывает абсолютной – в этих ситуациях по уставу надо вести себя таким образом, описание автомобиля должно соответствовать техпаспорту, и конец разговору.

Достоверность формируется на стыке знаний, представлений о реальности писателя и читателя: верю – не верю. Я могу по-прежнему соврать, и это будет для читателя абсолютно достоверно. А могу сказать правду, и в это никто не поверит.

Как-то С. Логинов в узком кругу коллег рассказывал про тракториста. Логинов когда-то написал рассказ, в котором тракторист по пьянке утопил один за другим несколько тракторов. Пьяницу каждый раз за это ругали и давали новый трактор. Такая себе деревенская проза. Принес Логинов в редакцию рассказ. Ему говорят: «Вранье! Твоего героя бы после второго утопленника-трактора посадили или, как минимум, выгнали бы из колхоза!». Логинов уперся, говорит: «Так в колхозе один-единственный тракторист, другого нету. Где замену возьмешь? Ну, его, конечно, прорабатывали, а трактор давали…». «Ладно, – говорят, – берем рассказ. Сколько у тебя тракторов утоплено было? Четыре? Давай хотя бы два сделаем – будет более правдоподобно». Логинов поспорил-поспорил, в итоге согласился – осталось два. После чего добавил грустно:

– А на самом деле их было одиннадцать!

Вот вам и случай из жизни, на предмет достоверности. Таких случаев очень много. Выходит у нас в свет роман «Рубеж» – тут же наезжают местные ура-националисты с воплями: почему текст известной украинской песни "Їхав козак за Дунай" – на суржике? Недостоверно! Мы говорим: он так написан в оригинале, в опере «Казак-стихотворец» князя Шаховского, текст песни Климовского. Мы ж не виноваты. Критики продолжают гневаться: а почему у вас ткань – бумажная? Отвечаем: потому что слово «бумазейная» появилось существенно позже. А тогда говорили «бумажная». Читайте Гоголя, там этой бумажной ткани навалом. Мы-то объясняемся, а читатель полагает фактаж – недостоверным, ошибкой.

Правда не всегда достоверна.

– Случается, возникает сюжет, написать который можно только в условиях, которые я знаю исключительно по книгам. Допустим, мне нужна Франция 1940—1990 годов. Я пытаюсь написать свой роман по прочитанным книгам – историческим, социологическим исследованиям… Мне уже высказали упрек: ах, как мало ты знаешь о Франции! – зачем вообще это делать?.. С другой стороны я знаю, что пишу не для французов, а для людей, которые тоже знают Францию по книгам…

Олди: Мы тоже никогда не были в древней Индии и Греции, в Китае и Японии пятнадцатого-шестнадцатого века. И на другой планете не были.

– Вопрос звучит так: достаточно ли совпадения? Будет ли книга достоверна?

Олди: Вполне вероятно, что будет. Если вы сумеете узнать очень много. О времени и месте действия, об историческом материале – по максимуму. Для писателя, не для историка, который пишет диссертацию, но – всерьез, от географии и этнографии до архитектуры, флоры, фауны… Как ни смешно звучит, не зацикливайтесь на вооружении. К сожалению, у нас в последнее время как заговорят о фэнтези или альтернативной истории, так главное – это знать, каким мечом ветчину режут и какой шлем на лысине носят. Отличает автор бургиньон от салада – значит, великий мастер фэнтези и инженер душ человеческих! Спросишь у «мастера», как были устроены чердаки в домах – молчит, как партизан.

Так вот, из того, что вы узнаете, в текст должно попасть 25—30 %, не больше. Нельзя совать в роман все накопленное добро, как ребенок, хвастающийся коллекцией ракушек. Но вам надо подать это так многозначительно и с легкой небрежностью, что у меня-читателя создастся впечатление: сколько же всего автор знает, сколько недоговаривает! До чего же картина объемная! Кстати, это будет, в сущности, правильное впечатление, потому что 75 % того, что вы знаете, действительно осталось за кадром. Научитесь это делать – собирать много, вкладывать часть – вам поверят на любом материале. Рекомендуем в придачу читать художественную литературу того времени. Современники в реалиях редко врали. И обязательно вставьте одну-две детали, которые мало кто знает, и которые разрушают наши читательские стереотипы восприятия.

Раз наши фэны так обожают оружие, возьмем любимый ими пример. Сколько у нас написано фэнтезей, где действуют "типа мушкетеры"! – бегают со шпагами и фехтуют направо-налево: парад, батман, реприза, финт… А настоящие шпаги того периода времени вы, дамы и господа, когда-нибудь видели? Боевые, не придворные, не церемониальные, не облегченные со временем? Отличная вещь! В Париже, например, в музее оружия – дивная коллекция! Шпаги и рапиры – клинок метр десять, широкий, мощный… Вес этого клинка себе представили? А теперь задумайтесь, что манеры фехтования, которые мы знаем по спорту и фильмам, появились минимум на сто лет позже! Этой чудо-шпагой так ловко фехтовать нельзя – рука от тяжести оружия через минуту отвалится! Никаких сложных парадов и батманов. Ей можно только колоть с большого расстояния. А защиты брались кинжалом в левой руке. Плащом, в крайнем случае, намотанным на предплечье. Левой, значит, отбиваешь, а правой тычешь едва ли не как пикой… Чувствуете, как сразу все меняется?! И мушкетер совсем другой возникает.

Вот найдите такие детали, одну-две вбросьте… Исторические романы нельзя писать, ибо мы не из того времени? Тогда и «космические оперы» нельзя писать – в галактике Ы тоже никто не был.

– Переходя от духа сугубо к практике: если берется исторический антураж – по крайней мере, хочется, чтобы он был предметным. Чтобы герои не носили абстрактные сапоги, не одевались в абстрактный плащ… Даже эрудированный читатель, когда видит слово «шаперон», зачастую говорит: «А что это?» Как выходить из положения? Сноски? – получается безобразная картина… Как сделать, чтобы и слово осталось, и понимание?

Олди:Сноски – это неплохо, но если их чрезмерно – уже тяжело. Если у вас в тексте есть экзотическое название предметов туалета – головного убора, кафтана, обуви – обязательно надо дать его в контексте. Чтобы было понятно: это разновидность шляпы, а не носовой платок. Герой вытащил из ножен скрамасакс, – не знает читатель, что такое скрамасакс, но если герой тащит эту штуку из ножен, значит, вряд ли это грабли.

Давайте проведем маленькую лабораторную работу. Вот мы – малограмотные читатели, мы не знаем, что такое шаперон. Какой он?

– Представьте себе Робин Гуда канонического, в своеобразном колпаке…

Олди: Допустим, не смогли представить. Не хватило знаний и воображения. Дайте нам любую фразу, где присутствует шаперон, где он является частью текста! «Робин Гуд стащил с головы свой шаперон» – допустим, так. Мы не знаем, что значит «шаперон». «Стащил с головы» – стало понятно: ага, скорее всего, головной убор! Плюс фонетическая ассоциация шаперона с шапкой… Или «поправил выбившуюся из-под шаперона прядь волос». Вы можете себе объяснить нам покрой шаперона, перо – что там есть, какие детали?

– Фестоны, хвост…

Олди: Отлично! «Робин стянул с головы шаперон; хвост мотнулся, ударил его по плечу…» «Стащил с головы» дает мне указание на назначение, детали создают визуальный образ, шаперон ассоциирован с шапкой – и не надо давать сноску! Да, мы взяли пример очень простой, не во всем удачный, но в целом должно быть понятно.

– А если это не конкретный английский Робин Гуд, а герой средневекового фэнтези?

Олди: Если это условное средневековье без точной привязки, скажем, к Англии или Франции, то используйте реалии плюс-минус того времени и места. Допустим, примерно Западная Европа, тринадцатый век. Но – придуманное вами королевство в фэнтезийном мире. Берете реальные страны условно того периода, берете книги по костюму, оружию, быту, что носили, в каких домах жили. Можете слегка перемешать, скажем, немецкое с фламандским. Правда, французское с английским вы уже легко не перемешаете – культуры слишком разные.

Или придумывайте что-то совсем синтетическое, со своими названиями, описаниями и характеристиками – тоже вариант!

– Насколько перегружают текст эти самопридуманные названия?

Олди: И опять зависит от контекста и чувства меры писателя. Впрочем, вы вряд ли сможете что-то придумать, чтобы оно принципиально вышло за рамки той или иной традиции.

– Ну, какую-нибудь абракадабру придумать…

Олди: Будет у вас персонаж Абракадабр – и снова возникнет ассоциативный ряд, хоть разбейся! Вся европейская мифология не смогла придумать кенгуру. Сочинять вне базовых традиций – это невозможно для человека, даже если он сознательно традициям противоречит. Но можно использовать ряд чисто технических приемов. Например: есть у вас название необходимого для текста предмета туалета или быта. Действие происходит в условном Риме. Берете название предмета на латыни, слегка видоизменяете и вводите в текст, как постоянный, стабильный термин. В итоге вся терминология латинизирована. Колорит создан на нескольких планах: фонетическом, социальном, ассоциативном – и в то же время сдвинут от нашей реальности, причем опять же в меру.

Возникает национальный, культурный, исторический акцент. Одно звучание слов – уже понятно, что оно латинское, германское или китайское.

– У меня как раз из-за такого приема возникло препирательство с супругом. Читаем одну и ту же книгу, я воспринимаю все нормально, он находит в тексте: «В лесу росли опята». И говорит: «Какие опята? – это не земля, это другой мир!»

Олди: А что, в другом мире непременно должна расти мумба-юмба?! Вы, как писатель, должны четко знать: зачем выбрали соответствующие имена и терминологию, реалии и названия, к какому месту и времени они привязаны. Тумба-юмба? – хорошо, но возникает африканский акцент. Значит, текст зачем-то вами африканизирован. Или уже вводите гриб тумбер-юмбер, дабы Европой запахло. Шутка, разумеется, но с изрядной долей серьеза. Названия и термины – они придают нужный вам колорит, вы их используете по своему усмотрению, находите в словаре, строите аналогии, исходя из СТРАТЕГИЧЕСКИХ целей и задач текста.

Еще раз фиксируем: я – писатель, я знаю, зачем я выбираю конкретные слова, имена и термины. Я их выбираю для воплощения идеи, которую хочу реализовать, для раскрытия конкретных, задуманных мною смыслов. Это тактические средства для достижения стратегической цели. Я не сижу, высасывая из пальца, как бы мне пооригинальнее назвать меру длины: ли или лига? Я ЗНАЮ, как это должно звучать, чтобы вызывало ряд нужных мне ассоциаций. Иначе работа теряет все резоны.

На эту тему когда-то была чудесная пародия. Цитата: «От одежды аборигена отражался свет с длиной волны один и триста семьдесят пять сотых гына». Расшифровка: «Один гын равен один и восемьдесят пять сотых фына».

– Есть много романов, где идет игра с читателем на уровне культурологическом и религиозном – скрытые цитаты, аллюзии, имена. В качестве примера могу привести романы «Улисс» Джойса и «Хазарский словарь» Павича. Мой вопрос заключается в том, насколько допустим уровень игры. Если автор обладает высокими энциклопедическими знаниями – он играет на своем поле, на своем уровне восприятия. Но не все читатели его игру понимают, конечно… Можно сразу сказать, что не стоит упрощать и так далее. Где эта грань упрощения? Вот, допустим, роман Джойса. Там примерно тысяча страниц и примерно пятьсот страниц комментариев. Какие-то аллюзии сразу указываются, но есть аллюзии именно его времени – времени Джойса. События, которые происходили в Ирландии – бунт и пр. – они не указываются. У Джойса есть несколько уровней: Одиссей – Телемах, Гамлет и призрак, Джойс и его окружение… Насколько эта углубленность мешает или не мешает читателю, если брать усредненного читателя?

Олди: Расположение грани понимания каждый писатель определяет для себя. Мы – не исключение. На наш взгляд, если аллюзия, скрытая цитата или намек не мешают общему восприятию текста – данную конкретную аллюзию читатель не угадал, не заметил, пропустил и не понял, но при этом эмоциональный настрой, логика сюжета и поступков персонажей, идейная составляющая и прочее от этого не страдают, общий замысел, концепция романа не разваливаются (читатель не понял аллюзии, а на ней была завязана вся следующая глава, к примеру) – все в порядке. Тогда аллюзии получаются вроде «бонусов» для понимающих, и не мешают непонимающим воспринимать весь остальной текст. А если это затрудняет концептуальное восприятие текста, тогда, конечно, лучше поостеречься.

Впрочем, игра ассоциациями и скрытое цитирование появились не в двадцатом веке, а существуют с момента развития письменности. Просто мы в стихах Абу-Нуваса не всегда замечаем скрытые цитаты из Абд-аль-Аттахии, а у последнего, скажем, заимствования из Башшара. В монологах Гамлета мало кто видит целые периоды из Эразма Роттердамского. Но воспринимать спектакль по «Гамлету» это не слишком мешает. Дело не в постмодернизме: Рабле, Сервантес – скрытых цитат и аллюзий, намеков и третьих-четвертых планов немерено. Постмодернизм придумали литературоведы, чтобы денег заработать.

Далее: мы искренне ненавидим само понятие УСРЕДНЕННОГО читателя, ради которого мы все время должны думать: а поймет он нас или не поймет?! А уловит он шестой план или не уловит?! Да ну его! – чего о нем думать-то? Он же усредненный. Ну и пусть читает усредненную книжку. Вы хотите написать усредненную книжку? Зачем вам нужны аллюзии, скрытые цитаты и намеки – весь комплекс дополнительных планов? Он вам нужен для того, чтобы поставить свое произведение в общекультурный контекст, не побоимся этого слова. В контекст мировой культуры. Вот как до меня говорили, и после меня скажут – но и я в этом ряду, чем богат, тем и рад. Аллюзии говорят О МОЕЙ культуре, О МОЕМ жизненном и литературном опыте, о моем представлении о литературе – что я знаю, что мне нужно, чтобы дорисовать картину, создать максимальный "объем звучания".

И не так уж плохо, если про вас через сто лет напишут восемь томов комментариев.

– А грань насыщенности все-таки есть?

Олди: Мы только что сказали: грань строится, исходя из ваших стратегических задач. Если вы пишете рассказ о вампирах, которые захватили Голливуд и снимают фильмы про вампиров, то аллюзии с Одиссеем и Телемахом не обязательны. А вот с Дракулой из книги Брема Стокера уже не повредят.

– Насколько важна для фэнтезийного мира тщательно проработанная и легко визуализируемая карта? Если таковой нет, не обеднеет ли от этого произведение?

Олди: Карта нужна в первую очередь для автора, а не для читателя. Если она требуется для точной ориентации в пространстве действия. Опять же, карта не слишком нужна хоть автору, хоть читателю, если описывается небольшой регион, где и так все понятно: здесь – деревня, здесь – город, здесь – дорога, здесь – лес с разбойниками, здесь – горы, в которых живут драконы. Не планета, чай, не огромная страна от моря до моря.

Если действительно в наличии несколько разных стран со своими географическими нюансами, то, в принципе, неплохо набросать карту, или привлечь друга-художника. Вставлять ее потом в книгу или нет – личное дело писателя. У нас к «Бездне Голодных глаз» была карта, к «Пути меча», «Одиссею…» и «Герою…» были карты. И в одних изданиях они печатались, а в других – нет, и какой-то серьезной разницы в восприятии книги читателем мы не заметили. Кроме пары возмущенных отзывов: куда в новом издании карта пропала? У человека, значит, украли предыдущее издание, а ему хотелось, чтобы все было комплектом. Но чтобы читатель из-за этого запутался в географии происходящего… Таких случаев мы не знаем.

– А если в созданном мире важны лишь три места – три отдельно взятых города, но при этом они разнесены на расстоянии достаточно далеко друг от друга? Насколько необходимо прописывать то, что находится между ними?

Олди. Герои путешествуют из города в город? По дороге с ними ничего не происходит? Спокойно доехали?

– Вроде да…

Олди: Ну и не прописывайте ничего! «Они прибыли в город Н через четыре дня» – все! Раз по дороге с ними ничего важного для книги не приключилось. Карты, словари, глоссарии – вспомогательный материал в книге нужен или нет опять же исходя из ваших стратегических целей. Дело не в том, что речь зашла о фэнтези. Если я пишу о Париже двухсотлетней давности, карта Парижа тоже не помешает. А если я пишу о своем родном городе, здесь и сейчас, а вы в этом городе сроду не бывали – может быть, тоже неплохо карту иметь? Почему обязательно фэнтезийный мир – у Профессора была карта, и мне хочется? Если это строгая НФ и действие происходит на другой планете, можно вообще глобус сделать.

Карта возможна, но не обязательна. Даю ли я какие-то вводные материалы вне текста, зависит от того, чего я хочу добиться. Если мы пишем роман на тему древней Индии, и там кругом зубодробительные имена на санскрите, но все они значимые (по-индийски для нашего слуха звучат ужасно (Дхритараштра с Дурьйодханой), но четко переводимы на русский: Арджуна – Серебряный и т. д.), то мы даем глоссарий, чтобы читатель мог понять – это ЗНАЧИМЫЕ имена, в них есть важный смысл, часть характера персонажа. В придачу легко понять, кто чей сын, отец и прочее. При наличии сложных родословных читатель может заглянуть в глоссарий и вспомнить: а, так это же мать и дочь! А в другой книге этой необходимости не возникает.

А вот помочь читателю, чтобы он в дальнейшей ролевой игре на природе мог хорошо ориентироваться – это не обязательно.

– Вчера на мастер-классе возникла ситуация. Обсуждали мой рассказ, а у меня очень тщательно было выведено бытописание – мелочи, подробности. И возникло два разных мнения: одни говорили, что все хорошо и отлично, а другие – что это вообще не нужно. Дескать, есть экшн, который должен развиваться, а бытописания ему мешают…

Олди: Как знакомо! Стрелять таких критиков! Экшн им подавай! Даже русского слова подобрать не могут – «экшн»! Мародеры…

Итак, насчет бытописания – деталей интерьера, одежды, привычек героя и т. д. В принципе это здорово, это хорошо. Иначе получается текст голый, нет картинки и объема. Читатель, конечно, и из простенького «граффити» что-то додумает сам, но он должен иметь хотя бы основу, по которой будет достраивать недостающие детали. Здесь нужно различать большие, малые и средние формы. В рассказе бытовая проработка может быть менее тщательной – штриховой рисунок-набросок, где не выписана каждая черточка, каждый прыщик или волосок на лице. Но само лицо, по крайней мере, нарисовано. В романе уже необходимо, по Галичу, "давать подробности", раз пространство текста позволяет и требует. Мы уже говорили: желательно делать это несколькими яркими штрихами, по возможности образными, чтобы подробное перечисление, мелочей – вся мебель в комнате, какого она цвета и габаритов – не утомляло. И вплетать это по возможности не отдельным огромным куском текста, а разбрасывая в разных эпизодах.

Помнится, к Сальвадору Дали приходили юные сюрреалисты, надеясь этим его обрадовать. И он к ним приставал с единственным требованием – нарисовать лошадь. Когда же «сюрреалисты» рисовали лошадь с коленками, выгнутыми в другую сторону, с нарушением пропорций и т. д., он их гнал пинками, нецензурно выражаясь по-испански. И говорил, что пока они не получили классическое образование, не научились реалистическому рисунку, сюрреализмом заниматься нельзя. Научитесь сперва рисовать как Рафаэль, а потом можете быть хоть сюрреалистами, хоть кем угодно.

Мы бы всем писателям-фантастам в обязательном порядке предлагали один тест: написать маленький рассказ, где действие происходит во дворе современного дома – бабушки на лавочке, дети в песочнице, кто-то выгуливает собаку… Минимум фантастики: просто напишите хороший рассказ. У нас бы отвалилось "в шлак" 90 % «фантастов»: они не в состоянии это сделать. Если с них содрать шелуху бластеров-шмастеров, клинков заговоренных, рун поперечных и драккаров продольных, то ни черта не останется под шелухой! Пустышка. Ноль. И поэтому будут обсуждать веками на форумах: ах, у него эльф пошел не направо, а налево! И эльф-то оригинальный – желтая полоса на лбу! Ни у кого такого эльфа раньше не было. И уши на дюйм длиннее стандарта.

Так вот, обязательно напишите маленький – на пять страничек, на семь – рассказ, где действие происходит в вашем дворе, который вы видите из окна квартиры. Сможете написать так, чтобы мы слюной захлебнулись от восторга – значит, писатели. Не можете – так, погулять вышли. Когда убраны все экстремальные средства, которые привлекают внимание в первую очередь – фантастический антураж, фантастические допущения, яркие костюмы средневековья или, допустим, далекого будущего, – тогда сразу видно, что и впрямь способен сделать автор.

– Вы не считаете, что существует в фантастической литературе проблема кабака? 90 % завязок ключевых моментов – все происходит в кабаке, в таверне, в пивнушке.

Олди: Существует! С одной стороны, не стоит так уж целенаправленно избегать кабаков в фантастике (смех в зале), но уж больно часто там происходит действие. Особенно в фэнтези. Почему-то в НФ и космоопере частота кабаков значительно ниже – пьют прямо в рубке звездолета.

Наверное, это частично оправдано – действительно, было такое место встречи, где люди могли посидеть, выпить и поговорить. Но злоупотреблять этим нелепо: какой роман ни откроешь, смотришь, куда идет герой узнать новости и о чем-то договориться? – в кабак. Хотя новости он мог узнать на площади или на рынке. В сущности, вы затронули проблему, которая называется "проблема штампа". Дело не в кабаке. Дело в том, что подавляющее, к сожалению, большинство «фантастов» не творит новое, а складывает паззл из стандартных наборов. Кабак, площадь, боевка, эльф, пришелец, звездолет. И поэтому сразу на поверхности: где надо переговорить? – в кабаке; куда пошел герой? – в кабак. Заказал пиво или вино: вино в кувшине, пиво в кружке. Самое большое разнообразие – это крепкое темное пиво у одного и светлое легкое у другого.

Если вы едете на штампах – ну, в лучшем случае, вы неплохой конструктор. Но не писатель.

– Вам не кажется, что набор этих штампов зависит от того, что экшн не нуждается в деталях? Все штампы давным-давно детализированы…

Олди: Вы правы. Кабак каждый себе худо-бедно, но как-то представляет. Рыночную площадь, где зачитываются указы, помост для казни, позорный столб – все достаточно представимо заранее. Ряд типовых моментов – так проще. Детали этого конструктора читателю, да и писателю, естественно, тоже известны. Вставил – готово. И не нужно заморачиваться лишними описаниями, можно гнать дальше экшн или «студенческий» диалог. Если мы вдруг захотим описать кабак, всерьез уйдя от штампов… Давайте вместе подумаем. Чем кабак отличается от трактира или ресторации?

– Нормально не кормят.

Олди: Нормально не кормят? А вообще кормят?.. Дамы и господа, В КАБАКЕ НЕ КОРМЯТ В ПРИНЦИПЕ! Это и означает слово «кабак». Поэтому когда вы пишете, что в кабаке кормят – вы не разбираетесь в материале. Таверна, харчевня, ресторация, трактир – пожалуйста. Кабак – слово появилось для места, где только наливают и не кормят, дабы «градус не падал». Возьмем, допустим, российские кабаки времен далеких. Помните, в наших пенатах однажды появилась водка двойной перегонки, близкая к крепости водки нынешней? А знаете, как ее пить полагалось? Учитывая, что лишь в одном кабаке разрешалось подавать малую закуску – каленые яйца. Это было допущение, в кабаке разрешили – в Москве, кажется, «Негасимая» звался, из-за лампадок. Вы в курсе, как пили эту водку ужасную, крепкую, страшную? Полагалось выпить стакан, запить обычной слабенькой сивухой (второй стакан) – и в лучшем случае заесть каленым яйцом. Смертных случаев было немерено. Представили эту неочищенную дрянь – стакан «двойной», стакан «ординарки» и яичко? Две-три дозы – и мертвых, как с конвента, выносят…

Мы сейчас с вами фактически начали придумывать эпизод, как описать ситуацию в кабаке, уйдя от штампов. Опять же в кабаке не было кухни – в лучшем случае где-то калили яйца, а для этого, грубо говоря, много места, оборудования и персонала не надо. А во всех остальных кабаках стояло исключительно пойло, и его вам наливали, зачастую прямо из ведра. Кроме того, в кабаке, как правило, не наливали ничего хорошего – ни дорогого вина, ни приличного пива. Поэтому когда герой в кабаке заказывает дорогое вино – значит, автор даже в «конструкторе» скверно разбирается. А трактир – это то, что стоит на тракте, у дороги. Поэтому при нормальном трактире была коновязь, конюшня, место для карет, для телег, комнаты для постояльцев. А ресторация – это третье, со своими нюансами.

Можно все это хорошо описать, если захотеть. Ну, так это же надо захотеть, а паззл собрать проще.

– Насколько обоснованы сложные вставки, даже если они употребляются для создания атмосферы? К примеру, описывается средневековый университет или политические интриги. С одной стороны, это может быть нужно, но, как показывает мой опыт общения с друзьями и знакомыми, очень многие просто перелистывают лишние страницы и читают дальше.

Олди: Если автор считает, что это необходимо для текста, для того, что он хотел сказать, для его мыслей, идей или хотя бы просто для понимания, куда попал герой – что за университет, секта или масонская ложа – подробности необходимо давать. Можно дать фрагмент истории университета, что в нем преподают, кто из знаменитых ученых там работал и кто работает сейчас. Можно дать принципы и философию секты – к чему стремится, какие догматы, устав и так далее… Иначе попал герой к каким-нибудь крепс-масонам, а что это за крепс-масоны, чем они занимаются и чем отличаются от обычных масонов или, скажем, жидомасонов – тайна.

Во-первых, это интересно. Мы не знаем, как вашим друзьям, а нам, например, философские отступления, исторические или псевдоисторические экскурсы, особенно если там поданы любопытные факты и реалии, всерьез или иронично – очень интересны. Отказываться от нюансов только потому, что какой-то торопыга это пролистал, мы считаем неправильным. Автор должен писать то и так, как он считает нужным, а не так, как ему сказал друг, приятель, муж, жена, редактор… И снова мы упираемся в проблему среднестатистического читателя. Вот он, зараза, среднестатистический, описания пролистывает, бытописательство ему не нужно, характеристики персонажа – в пень, детали – в топку. Экшн: побежали-прибежали, порубились-постреляли и закончили.

Он висит над нами, как дамоклов меч, этот среднестатистический. Дамы, вы же когда одеваетесь в гости, макияж делаете, брошечку подбираете – неужели вы ориентируетесь на среднестатистического, который из подворотни вам брякнет: «Во, блин, пошла коза!»? Джентльмены, вы же галстук учитесь завязывать не для среднестатистического? Почему мы должны писать под него, постоянно думая: вот он как пролистнет… Ну неинтересны средней статистике ваши вставки – ладно. Вам интересно? – значит, должны быть в тексте. Поверьте, найдутся люди (да, будет их меньше, чем тех, кто пролистывает) которые вам скажут большое спасибо, что это не голый экшн с диалогами. Одна похвала от такого читателя перевешивает десять откликов «пролистал, потому что многабуков».

Единственное, что следует добавить: здесь есть шанс уползти в другую крайность. Периодически попадалось в руки то, что мы называем «этнографическим» фэнтези: когда книга из себя представляет на две трети подробный справочник по географии, этнографии, истории выдуманного автором мира. И в этом тонет и сюжет, и идея, и персонажи. Все хорошо в меру.

– А он не миф – среднестатистический читатель?

Олди: Не миф, к сожалению. Откуда взялось издательское понятие «формат»? Его что, издатели придумали? Нет. Это ниши, занятые среднестатистическим. Форматная литература – то, что любит среднестатистический. Массовый. Кстати, мы в слово «массовый» не вкладываем дурного смысла. Не пытаемся кого-то обидеть. Издательства – коммерческие предприятия. Значит, есть читательская категория, делающая погоду на рынке фантастики, беллетристики и так далее. Среднестатистический любит оправданные ожидания – его представления о мироздании должны оправдываться. Он не любит неожиданностей… Вдумайтесь: читатель фантастики не любит неожиданного. Он не любит, когда ему ломают стереотипы, он такой ломке сопротивляется! И он хочет РАЗВЛЕЧЬСЯ, а не УВЛЕЧЬСЯ! – перепутал приставки в этом слове. Развлечься – это я лег на диван: «Развлекайте меня!». А увлечься – можно увлечь себя или спутника в дорогу. Совсем разные вещи. Это не хорошо и не плохо, это определенный класс потребителя – ОН ДЕЛАЕТ ПРОДАЖИ НА НАШЕМ РЫНКЕ.

Издатель совершенно четко понимает: у этой читательской ниши есть 13 % от общего рынка читателей, минимальный тираж оправдан – ему с тобой о литературе зачастую спорить неохота. Это мы вам говорим, как знакомые с маркетингом издательств, с данными складов, с темпами продаж. Он, потребитель, хочет ФОРМАТ. Если это космическая опера, в ней не должно быть философских рассуждений. Если это фэнтези, в ней должны быть эльфы и драконы… Ага, и маги еще, да. А если маги отдельно в зеленом и отдельно в красном – тогда потребитель (не читатель, а именно потребитель) счастлив.

Таковы факты жизни, данной нам в ощущениях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.