ВЫНИМАНЬЕ ЛИСЯТ

Во многих губерниях наших существовало обыкновение, и теперь существует, вынимать, или доставать, из нор лисят, выкармливать их и, когда они вырастут и выкунеют, что бывает не ранее половины декабря, воспользоваться их шкурками. Лисьи шкурки в разных местах России имеют разные цены: в Оренбургской губернии они продавались от шести до десяти рублей ассигнациями в то время, о котором я пишу, то есть около 1808 года; следовательно, это было прибыльно, потому что деньги тогда были дороже теперешнего. Но кроме выгод денежных, добыванье лисят полезно как истребление хищных зверей, которые сильно переводят всякую дичь и домашних птиц. Вот как производилось это добыванье в старые годы и, вероятно, так же производится теперь: в июне месяце, когда лисята раннего помета вырастут с обыкновенную кошку, отправляются охотники для отыскания лисьих нор, разумеется по местам более или менее им известным, удобным для укрывания лисы с лисятами. Такие места бывают по скатам гор и долинам, поросшим полевыми кустарниками, иногда по крутым оврагам, покрытым мелкими древесными побегами, но не лесом: по крайней мере я не видывал, чтобы лиса пометала детей в настоящем лесу; может быть, она знает по инстинкту, что на открытых местах безопаснее жить ее детям, что приближение всякой опасности виднее и что они, в случае надобности, могут ту же минуту спрятаться в нору. Если охотник отправляется на поиск один, то непременно должен ехать верхом, а если охотников двое, то могут идти пешком. В первом случае это нужно потому, что лиса, одаренная от природы самым тонким чутьем, не боится только конского следа и не бросит своей норы, когда побывает на ней человек верхом на лошади; во втором случае необходимо быть двоим охотникам потому, что, найдя нору с лисятами, один должен остаться для караула, а другой воротиться домой за лопатами, заступами, мешком или кошелем, за хлебом для собственной пищи и за каким-нибудь платьем потеплее для ночного времени и на случай дождя, ибо для поимки лисят надобно оставаться в поле иногда несколько дней. Если же человек пешком побывает на норе и уйдет, то лиса, хотя бы на это время была в отсутствии, воротясь, услышит чутьем следы недоброго гостя и непременно уведет лисят в другое скрытное место, сначала неподалеку от первого, как будто для того, чтоб удостовериться: случайно ли заходил человек на ее нору, или с недобрым умыслом? Как скоро в тот же или на другой день опять появится человек на норе — лиса уводит детей дальше; если же, напротив, никто не приходит — лиса возвращается с своими лисятами и поселяется по-прежнему в своей норе. Лиса редко вырывает нору сама в таких местах, где есть норы сурочьи или барсучьи; собственная нора лисы всегда очень неглубока, коротка и довольно широка; двоим работникам нетрудно разрыть ее в один день и переловить лисят; барсучья нора — почти то же; но совсем другая история с норами сурочьими. Сурки живут семьями, штук по пяти и более. Чем многочисленнее семейство и чем больше живет на одном месте, тем больше нор и поднорков (то есть задних выходов, употребляемых только в случае особенной надобности), тем глубже и обширнее их подземельные закоулки, и тем выше и шире становится сурчина, или бугор земли, выгребаемой из нор при их копанье и ежегодной расчистке. Разрыть такую сурчину со всеми ее подземными помещениями — тяжкая работа, требующая много времени и рук. После разных опытов охотники придумали способ, как доставать лисят, не разрывая норы, о чем я скажу в своем месте. Некоторые охотники утверждают, что лиса предварительно истребляет семейство сурков и потом занимает их нору; может быть, это и случается, за неименьем нор пустых, старых, брошенных сурками; но я всегда находил лисят в старых сурочьих норах, очевидно расчищенных несколько, а не вполне уже самою лисою, которой не нужно много места для временного помещения. Без сомнения, лисе нетрудно сладить с сурком, но трудно его поймать; он вечно сидит над самой норой и при всяком шорохе прячется в нее, а нора бывает очень длинна, глубока и местами узка, так что лисе тесно лазить для преследования сурка и даже не пролезть без расчистки по всем ее закоулкам. Впрочем, я не считаю невозможным, что лиса, замышляя временное помещение будущему семейству, в продолжение весны переловит сурков, подстерегши их поодиночке при выходе из норы. Барсучью нору может занять лиса, разумеется, только брошенную хозяином, потому что барсук злобен и ей не сладить с ним. Нору, в которой живет лиса с лисятами, узнать нетрудно всякому сколько-нибудь опытному охотнику: лаз в нее углажен и на его боках всегда есть волосья и пух от влезанья и вылезанья лисы; если лисята уже на возрасте, то не любят сидеть в подземелье, а потому место кругом норы утолочено и даже видны лежки и тропинки, по которым отбегают лисята на некоторое расстояние от норы; около нее валяются кости и перья, остающиеся от птиц и зверьков, которых приносит мать на пищу своим детям, и, наконец, самый верный признак — слышен сильный и противный запах, который всякий почувствует, наклонясь к отверстию норы. Лиса по необходимости должна беспрестанно отлучаться от детей, когда перестанет кормить их своим молоком. Ей нужно не только самой питаться, но и доставать пищу лисятам, а потому она в норе почти не живет: принесет какого-нибудь зверька или птицу, притащит иногда часть падали,[10] которую волочит по земле, не имея силы нести во рту, и, отдав детям, снова отправляется на добычу. Многие охотники своими глазами наблюдали такие явления. В эту трудную пору лиса бывает так худа, как скелет, кожа на ней висит и шерсть вся в клочьях. По большей части лиса приносит детям зайцев и зайчат, тетеревят и тетеревиных маток; видно, эту дичь ей легче доставать; впрочем, таскает тушканчиков,[11] сусликов и даже молодых сурков, кур, гусей, уток и всяких других дворовых и диких птиц без исключения.

Удостоверясь по вышесказанным мною признакам, что лисята точно находятся в норе, охотники с того начинают, что, оставя один главный выход, все другие норы и поднорки забивают землей и заколачивают деревом наглухо; главную нору, ощупав ее направление палкой на сажень от выхода, пробивают сверху четвероугольной шахтой (ямой, называемой подъямок), дно которой должно быть глубже норы по крайней мере на два аршина; четырехугольные стенки этой шахты, имеющей в квадратном поперечнике около полутора аршина, должны быть совершенно отвесны и даже книзу несколько просторнее, чем кверху, для того чтобы лисята, попав в этот колодезь, или западню, никак не могли выскочить. Пересеченную шахтою нору соединяют мостиком из тоненьких прутиков или сухих бастылин, закрыв их мелкою травою и засыпав легонько землей; верх ямы закрывают плотно прутьями и травой, чтобы свет не проходил. Когда выгоняемый голодом и вызываемый завываньем и лаем матери лисенок ступит на этот мостик, считая его продолжением дна норы, то сейчас провалится и выскочить из подъямка уже никак не может; он начнет сильно визжать и скучать, так что охотник услышит и вынет его, а мостик поправит и опять насторожит: через несколько времени попадет другой, и таким образом переловят всех лисят, которых бывает до девяти. Если они уже велики, то иногда приходится вымаривать их с неделю. В продолжение этой ловли, или, вернее сказать, подстереганья лисят, охотники наблюдают большую осторожность; ночью всегда остаются двое и попеременно не спят; ночью лиса бывает так смела, что подходит на несколько сажен к человеку, особенно когда услышит голос попавшего в западню лисенка, и, если караульный заснет, она отроет который-нибудь из поднорков и уведет лисят, что случалось не один раз и в мое время с сонливыми караульщиками. Многие охотники говорят, что при лисятах бывают отец и мать, то есть самец и самка. Мне сказывали даже, что один глупый охотник застрелил близко подошедшую лису (шкура ее в это время года никуда не годится) и что это был самец; но я сомневаюсь в верности рассказа, судя по их течке, сходной с течкою собак, у которых, как всем известно, отцы не имеют ни малейшего чувства к детям, никогда их не знают и вообще терпеть не могут маленьких щенят и готовы задавить их.

Пойманных лисят сажают в лисятник (нарочно для того построенную амбарушку), с крепким полом, потолком и толстою дверью: в противном случае лисята как раз прогрызут отверстие и все уйдут. Кормят их всяким мясом, даже дохлой скотиной, хлебом, творогом, а за неимением всего этого — овсянкой, как борзых собак.

Я помню, когда был еще ребенком, что нас одолевали грачи, переселившиеся из соседней речной уремы в садовые березовые рощи и губившие их безжалостно; чтобы отогнать эту докучливую птицу, всякий день разоряли гнезда грачей и приносили по нескольку десятков грачат, которых отдавали лисятам; это было лакомство для них, и они с жадностью съедали, каждый лисенок, по пяти и более грачат. Помню также, что по множеству ловимой рыбы бросали лисятам мелкую плотву и щурят и что они кушали их с большим аппетитом.

В одном осьмиаршинном лисятнике более девяти или двенадцати лисят держать не годится: когда сделается холодно, они начнут жаться в кучу, отчего нижним и средним бывает так жарко, что шерсть на них подопревает. Несмотря на видимую дружбу во время холода, лисята бывают очень недружны и злобны между собой; жестоко грызутся за корм и в случае голода пожирают друг друга. Лисятник надобно содержать в чистоте и сухости, если охотник хочет получить хорошие шкуры: летом и осенью ежедневно чистить и усыпать пол песком, а когда выпадет снег, то всякий день накидывать свежего снега, о который они трутся и лучше выцветают, или выкунивают. Сытые лисята очень живы и резвы; они любят играть и прыгать по лавкам, которые нарочно для того устроивают в лисятнике; они весьма похожи на щенят-выборзков, только в первом своем возрасте, покуда не сложились, покуда не распушились их хвосты и покуда бесцветные, молочные, как называют охотники, глаза их не загорелись тем фосфорическим блеском, от которого светятся они в темную ночь и во всяком темном месте. Не охотник, не видавший лисят прежде, с первого взгляда не различит лисенка от обыкновенного щенка-выборзка; но всмотревшись пристально, по выражению даже молочных глаз можно узнать, что это дикий и в то же время хищный зверь.

При одиночном воспитании лисенка постоянно между людьми и домашними животными дикость его постепенно уменьшается и он может сделаться совершенно ручным; но это требует беспрестанных забот и попечений, чтобы лисенок не ушел сначала, покуда еще не привык; притом его не должно кормить мясною пищею и особенно сырым мясом. Многие охотники утверждают, что лису можно перевоспитать и совершенно обратить в дворную собаку. Я не делал таких опытов, но слыхал о них от людей достоверных. В этом даже нельзя сомневаться: всем известно, что знаменитый Бюффон воспитал двух лис, которые ходили под ружьем, как легавые собаки.

Я очень любил рассматривать и наблюдать лисят в узкие и длинные отверстия лисятника (какие делаются в конюшнях), которые нарочно вырубаются высоко от пола для свободного протока воздуха, без чего в лисятнике, летом, было бы очень жарко и душно. Когда лисята сыты, они играют между собой, точно как щенята: прыгают, гоняются друг за другом, прячутся по углам и под лавками, притворяются спящими и вдруг бросаются на того, который нечаянно подойдет к ним; подкрадываются один к другому ползком и соединяют в своих приемах и ухватках вместе с собачьим что-то кошечье. Если лисята голодны, то ссорятся и грызутся беспрестанно; если корм получат только некоторые, то все остальные бросятся отнимать; если каждому лисенку дано по куску хлеба, мяса или по птице, то все разбегутся в разные стороны, и который съест проворнее свою добычу, тот кинется отбивать у другого, не доевшего своего участка. Когда корм дается общий, в корыте, то поневоле едят вместе, но беспрестанно огрызаясь друг на друга. Лисята очень прожорливы, и трудно их накормить до отвала; до живых птиц весьма лакомы и, прежде чем начнут есть, перегрызают им крылья, а потом шею, что делают даже и с мертвыми птицами: очевидное доказательство слепого инстинкта, который не умеет различать живых птиц от мертвых и употребляет ненужную предосторожность.

Будучи в ребячестве безотчетно страстным охотником до всякой ловли, я считал, бывало, большим праздником, когда отпускали меня на лисьи норы; я много раз ночевывал там и часто не спал до восхода солнца, заменяя караульщика. Тут я наслушался, какими разными голосами, похожими на сиплый лай и завыванье собак, манит лиса своих лисят и как они, в ответ ей, так же скучат и слегка взлаивают. Лиса беспрестанно бегает кругом норы и пробует манить детей то громко, то тихо. Как скоро взойдет солнце, она удаляется. Должно признаться, что ни малейшее чувство жалости не входило мне тогда ни в сердце, ни в голову. Впрочем, это всегда так бывает: мальчик-охотник — существо самое безжалостное в отношении к зверям и птицам. Оставя в стороне охоту, уже непонятную в зрелом возрасте, я не могу, однако, вспоминать без живого удовольствия, как хороши были эти ночевки в поле, после жаркого дня, в прохладном ночном воздухе, напоенном ароматами горных, степных трав при звучном бое перепелов, криках коростелей и посвистываньях тушканчиков и сурков. Как сладко дремалось перед солнечным восходом и потом как крепко спалось под кожаном, или ергаком, короткий мех которого серебрился утренней росою!..