Адам и Ева фантастики

Адам и Ева фантастики

Любовь как двигатель сюжета

Ведя свою генеалогию от рыцарского романа и романтической готики, фантастика унаследовала интерес к тому, что англичане называют romance — любовным отношениям между героями. Эти отношения часто служат если не двигателем сюжета, то, по крайней мере, его существенным элементом.

Приключенческий жанр[20] изначально не требовал углубленного психологизма в трактовке характеров. В сущности, разыгрывались две основные схемы — «красавица и герой» и «красавица и чудовище», причем схемы эти часто перекрещивались — монстр обижал красавицу, а герой спасал (впрочем, чистота жанра выдерживалась недолго, уже в первых «Кинг-Конгах» если кого и жалко, так это как раз чудовище). В самом дистиллированном виде эта схема была представлена в космооперах, столь популярных в первой половине ХХ века, — и почти сразу стала объектом пародий. Еще Э.Гамильтон в своем пародийном рассказе «невероятный мир» (1947) загнал на Марс «выдуманных» фантастами марсиан; мужчины все как один уроды и монстры, женщины все как одна — красавицы, отличающиеся только цветом кожи — вплоть до синего и зеленого. Синий цвет кожи, надо сказать, красоте не помеха уже хотя бы потому, что им могут похвастаться представители индийского божественного пантеона.

Красавицы, вдохновляющие героя на подвиг, благополучно прошествовали по страницам «чистой научной» фантастики вплоть до нынешнего времени. Часто единственным функциональным назначением такой красавицы-героини была «красивая смерть», подвигающая героя ко всяческим подвигам на благо человечества и придающая некоторую видимость глубины картонным персонажам (пример — стюардесса Ада из рассказа Генриха Альтова «Ослик и Аксиома»). Иногда, впрочем, между героями разыгрывалась настоящая романтическая драма, как правило, завершающаяся смертью героини («Сказка королей» и «Леопард с вершины Килиманджаро» Ольги Ларионовой, «Солярис» Лема). Понятно, что от героини в такой ситуации требуется немногое — быть красивой и, очень часто, жертвенной. Фантасты культивировали ювенильность, хрупкость героини, ее беспомощность по сравнению с «большим мужчиной». Классический пример — Аэлита Толстого, уроженка вымирающего декадентского Марса, где мелкие синеватые вырожденцы-мужчины вызывают презрение, а вот маленькие хрупкие синеватые женщины — любовь и жалость. Ювенильны — прекрасная Уинна из уэллсовской «Машины времени», похищенная грубыми мохнатыми морлоками, прелестная Дениз из «Сказки королей», Иль из «Леопарда»… Да и Хари в «Солярисе», при всех ее достоинствах и явной «чуждости», именно женщина-ребенок. Трагическая кончина подстерегает Киру в «Трудно быть богом» Стругацких, а Рада Гаал в «Обитаемом острове» если и избегает ее, то, видимо, только для того, чтобы сходство обеих героинь не слишком бросалось в глаза (как «заместитель» Рады, умирает ее брат Гай, которого, кстати, гораздо жальче, ибо женскую красивую смерть к тому времени уже перестали воспринимать всерьез).

Впрочем, наряду с ювенильным существовал и другой тип героини — зрелая женщина, решительная, иногда коварная и загадочная, часто более опытная, чем сам герой (например, Нойз из азимовского «Конца вечности»). Произошло это примерно в то время, когда романтические отношения на страницах фантастики стали сменяться «сексуальными». Окончательно восторжествовала Настоящая Женщина во время «сексуальной революции». Пятница Хайнлайна из одноименного романа может и за себя постоять, и своего мужчину защитить — спортсменка, комсомолка… и к тому же еще и кр-расавица!

Не удивительно, что страдающие героини отошли в тень; особенно энергично это произошло на «феминистическом пике» фантастики, и уже в форкосиганской космоопере Буджолд мы видим героинь гораздо более адекватных и активных, чем их мужчины. Верность традиции, однако, сохранена — все они красивы…

Есть ли нарушения этого правила?

Ну, в общем, да.

Некрасива (вернее, физически непривлекательна) Сьюзен Келвин Азимова. Женщина-ученый, ноль личной жизни, единственная неудачная попытка «личного» заканчивается крахом («Лжец»). Именно она — горячая сторонница асексуальных и потому «чистых», свободных от соблазна роботов («Я люблю роботов. Я люблю их больше, чем людей…»).

Таура у Буджолд — генетический конструкт, женщина-солдат, обладающая, впрочем, сексуальным шармом и «звериной» (благодаря внедренным генам крупных хищников) притягательностью.

Но все эти нарушения канона носят демонстративный, провокативный характер. Как, например, в недавнем фэнтези-капустнике Натальи Резановой «Кругом одни принцессы» — где героиня-принцесса — мастер рукопашного боя, профессиональный авантюрист, вся в шрамах, да еще с носом перебитым. Что до остального — и в «сексуально-революционных» романах Хайнлайна, и в провокационном футурологическом «Нет» Горалик и Кузнецова, и в «Войне за Асгард» Бенедиктова, и в… ну, навскидку — «Войне Кукол» супругов Белаш, во всех футурологических эпопеях, да, красивы. ОЧЕНЬ красивы. Во всяком случае, главные героини. Что косвенно подтверждает тезис о том, что фантастика, даже если пишется женщинами — литература все-таки для мужчин, поскольку в дамских романах отрабатывается иная схема; там простенькая героиня берет верх над гордой красавицей.

Так что вопросы красоты — подчеркну: именно физической — всегда были близки сердцу и уму фантастов. Неудивительно, что проблема красоты — излюбленный предмет исследования фантастов с самого возникновения жанра.

Красота — это страшная сила!

Законы красоты — это, в сущности, законы восприятия; красиво то, что кажется нам красивым. Вернее, то, что в данном социуме или какой-то его части ПРИНЯТО считать красивым…

«Марвин заметил, что она красива. Миниатюрная, ему едва по грудь, но сложена безукоризненно. Брюшко подобно точеному цилиндру, гордая головка наклонена к телу под углом пять градусов (от такого наклона щемило на сердце). Черты лица совершенны, начиная от милых шишечек на лбу и кончая квадратной челюстью. Два яйцеклада скромно прикрывает белый атласный шарф покроя «принцесс», обнажая лишь соблазнительную полоску зеленой кожи. Ножки в оранжевых обмотках, подчеркивающих гибкие сегменты суставов… для Марвина она была самой ослепительной красавицей из всех, кого ему довелось повидать на Цельсии. От ее красоты у Марвина пересохло в горле и зачастил пульс. Он поймал себя на том, что не сводит глаз с белого атласа, скрывающего и оттеняющего высокие яйцеклады. Он потупился и поймал себя на том, что разглядывает сладострастное чудо — длинную членистую ногу. Густо краснея, он заставил себя смотреть на сморщенную родимую шишечку на лбу».

Узнали?

Наверняка.

Роберт Шекли, «Обмен разумов».

Впрочем, Шекли, парадоксалист и возмутитель спокойствия в данном вопросе был не первым.

Рассказ Александра Куприна «Синяя Звезда» впервые был опубликован в Париже в 1927 году. Читатели РФ из обзора Геннадия Прашкевича, посвященного отечественным фантастам, знают, что Куприн не был чужд фантастике, но вот об этом его рассказе стоит поговорить подробно.

В некоей горной стране Эрнотерре, закрытой от остального мира (генетическом изоляте, как сегодня сказал бы ученый), жители по праву гордятся своей красотой. В незапамятные времена, впрочем, один-единственный человек сумел добраться туда через горы. Умный и энергичный, он положил начало правящей династии, однако красотой, увы, не отличался. И нет-нет да и выскакивают в его потомках черты предка. Вот и у правящей четы, чья красота была безупречна, родилась уродливая дочь. И хотя любящая мать мужественно преодолела свое отвращение и девочка воспитывалась в любви и довольстве, бедняжка отчаянно мучилась своей некрасивостью, чуждалась людей и бегала по горам, как дикая коза. Однажды во время своих странствий она набрела на истощенного молодого человека, точно так же, как ее царственный предок, преодолевшего смертельный перевал, но рухнувшего без сил. Надо ли говорить, что она подняла его (а помимо всех своих недостатков, она еще была на голову выше всех своих соплеменников), принесла во дворец и выходила? Надо ли говорить, что он был так же некрасив, как и она сама? Что он оказался принцем соседней державы? И, наконец, что он тоже влюбился в нее… А дальше… Предоставим слово самому Куприну:

«Вскоре принц Шарль попросил у короля и королевы руку их дочери: сердце ее ему уже давно принадлежало. Предложение его было принято… По случаю помолвки было дано много праздников для двора и для народа, на которых веселились вдоволь и старики и молодежь. Только королева-мать грустила потихоньку, оставаясь одна в своих покоях. «Несчастные! — думала она. — Какие безобразные у них родятся дети!» В эти дни, глядя вместе с женихом на танцующие пары, Эрна как-то сказала ему:

— Мой любимый! Ради тебя я хотела бы быть похожей хоть на самую некрасивую из женщин Эрнотерры.

— Да избавит тебя бог от этого несчастья, о моя синяя звезда! — испуганно возразил Шарль. — Ты прекрасна!

— Нет, — печально возразила Эрна, — не утешай меня, дорогой мой. Я знаю все свои недостатки. У меня слишком длинные ноги, слишком маленькие ступни и руки, слишком высокая талия, чересчур большие глаза противного синего, а не чудесного желтого цвета, а губы, вместо того чтобы быть плоскими и узкими, изогнуты наподобие лука.

Но Шарль целовал без конца ее белые руки с голубыми жилками и длинными пальцами и говорил ей тысячи изысканных комплиментов, а, глядя на танцующих эрнотерранов, хохотал как безумный. Наконец праздники окончились. Король с королевой благословили счастливую пару, одарили ее богатыми подарками и отправили в путь.(Перед этим добрые жители Эрнотерры целый месяц проводили горные дороги и наводили временные мосты через ручьи и провалы). А спустя еще месяц принц Шарль уже въезжал с невестой в столицу своих предков…

И не было в тот день не только не одного мужчины, но даже ни одной женщины, которые не признали бы Эрну первой красавицей в государстве, а следовательно, на всей земле. Сам король, встречая свою будущую невестку в воротах дворца, обнял ее, запечатлел поцелуй на ее чистом челе и сказал: Дитя мое, я не решаюсь сказать, что в тебе лучше: красота или добродетель, ибо обе мне кажутся совершенными… А скромная Эрна, принимая эти почести и ласки думала про себя: "Это очень хорошо, что судьба меня привела в царство уродов: по крайней мере, никогда мне не представится предлог для ревности". И этого убеждения она держалась очень долго, несмотря на то, что менестрели и трубадуры славили по всем концам света прелести ее лица и характера, а все рыцари государства носили синие цвета в честь ее глаз. Но вот прошел год… у Эрны родился очень крепкий и очень крикливый мальчик. Показывая его впервые своему обожаемому супругу, Эрна сказала застенчиво:

— Любовь моя! Мне стыдно признаться, но я… я нахожу его красавцем, несмотря на то, что он похож на тебя, похож на меня и ничуть не похож на наших добрых соотечественников. Или это материнское ослепление?

На это Шарль ответил, улыбаясь весело и лукаво:

— Помнишь ли ты, божество мое, тот день, когда я обещал перевести тебе надпись, вырезанную Эрном Мудрым на стене охотничьей комнаты?

— Да, любимый!

— Слушай же. Она была сделана на старом латинском языке и вот что гласила: "Мужчины моей страны умны, верны и трудолюбивы: женщины — честны, добры и понятливы. Но — прости им бог — и те и другие безобразны"».[21]

Куприн вряд ли знал генетику, но был собачником и лошадником. С научной точки зрения эта новелла безупречна:

Имеются уродливые жители генетического изолята (теоретически, впрочем, там должны были закрепиться рецессивные гены, но, судя по дальнейшему описанию, здесь среди местных жителей имела место некая спонтанная мутация по доминантному типу: именно при таком раскладе в роду может неожиданно «выскочить» подавленный латентный признак). Видимо, скрытые, рецессивные гены присутствовали у обоих родителей — поскольку и мама и папа были «высокого рода», то есть, принадлежали царствующей фамилии, начало которой положил «уродливый» пришелец Эрн. И, коль скоро молодая Эрна сочеталась браком с Шарлем, их ребенок не унаследовал ни одного из признаков жителей изолята. Он принадлежит к рецессивной, генетически чистой линии, свободной от «мутации», и его родителям даже нет нужды беспокоиться, что когда-нибудь эти признаки «выскочат» у его потомков. По законам генетики это невозможно — разве что кто-то из них взял бы в супруги уродца из Эрнотерры, но с чего бы он стал это делать! И то, что жители Эрнотерры были мелковаты, тоже прекрасно укладывается в общую схему. При близкородственных браках (а они неизбежны без притока «свежих генов» извне) наблюдается генетическое вырождение, в частности выражающееся и в маленьком росте…

Иными словами, созданные в замкнутом искусственном мирке каноны красоты оказались подделкой, обманкой, стоило лишь открыться дверям в большой мир. Значит ли это, что каноны красоты большого мира объективны? Тем более, учитывая, что все, случившееся с жителями Эрнотерры получило вполне материалистическое, научное объяснение?

И тут на сцену выходит наш главный герой…

Сексуальная революция по-советски

Мы привыкли считать Ивана Ефремова адептом «правильной», «социалистической», «идеологически выдержанной» фантастики. Отчасти потому, что его в какой-то, не лучший для отечественной фантастики момент, стали противопоставлять «не нашим» Стругацким, а последователями объявили себя литераторы с, мягко говоря, сомнительным талантом и еще более сомнительными идеологическими лозунгами. Надо сказать, к писателю-Ефремову можно предъявить серьезные претензии — в частности, по подводу непрошибаемой серьезности его текстов (вообще свойственной философам и пламенным проповедникам), а также их вызывающей внелитературности. Что греха таить, сейчас перечитывать «Туманность Андромеды» для человека с литературным вкусом — тяжелое испытание. И все же в отечественной фантастике второй половины ХХ века нет другой фигуры такого масштаба — это единственный титан, который оказался способен в одиночку тягаться с могучими братьями.

Ефремов — фигура действительно титаническая. Родился будущий писатель в деревне Вырица под Санкт-Петербургом, работал матросом (отсюда любовь к морю, нашедшая отражение в его прозе), окончил экстерном геолого-разведочный факультет Ленинградского университета, участвовал во многих геологических и палеонтологических экспедициях, заведовал лабораторией Палеонтологического института РАН, защитил докторскую, основал новое направление науки — тафономию (наука о закономерности образования местонахождений ископаемых остатков), стал лауреатом Госпремии. Хватило бы на любую биографию.

Но в этом случае его бы знали исключительно специалисты.

Ефремов же прославился все-таки как писатель-фантаст.

Поначалу первые его рассказы были вполне «научные» и, я бы сказала, подростковые. Про геологов, про моряков, про клипер «Катти Сарк», про поиски следов пришельцев, про то, как один древний грек пересек Африку… Но в 1957 году он опубликовал свою грандиозную утопию «Туманность Андромеды» (где-то около 16 авторских листов — на этом объеме тоже, как выясняется, можно потрясать умы).

Утопия касалась в основном коммунистического будущего, братства разумных рас, межзвездных перелетов, в общем, вещей правильных и идеологически выдержанных. На самом деле эта картина будущего, при пристальном прочтении, оказалась крамольной, но сейчас речь не об этом.

После «Туманности Андромеды» уже никто не мог сказать, что «в советской фантастике секса нет». А после романа «Лезвие бритвы» (1964) — классического романа, с флэш-бэками, сложным переплетением линий, интригой и философскими отступлениями, после продолжения «Туманности Андромеды» — «Часа быка» (1968), и в особенности после исторического романа «Таис Афинская» (1973) создалось ощущение, что великий философ, ученый и писатель на этом вопросе, извиняюсь, несколько зациклился.

На самом деле помимо личностных причин (если они были, не нам о них судить), имелись и другие — исторические, идеологические, социальные. После краткой оттепели, завершившейся знаменитым фестивалем Молодежи и Студентов,[22] наступило время «социалистической морали», термина «моральный облик» и вуайеристких разборок на партсобраниях, столь исчерпывающе отраженных Галичем в песне «Товарищ Парамонова» (1963). Ханжество — вот, пожалуй, то слово, которым можно охарактеризовать моральную атмосферу того времени, и именно против этой атмосферы и восстал Иван Ефремов. Недаром слово «ханжество» у него в текстах последнего времени одно из самых частотных.

Впрочем, сексуальная революция в фантастике носила глобальный характер.

Ведь если здесь и проводить параллели с кем-то из Великих Мастеров, то это с Хайнлайном. Писавший вполне детские приключенческие тексты, он вдруг в почтенном возрасте с шокирующей легкостью переключился на тексты, мягко говоря, не для детей. Все эти его истории про семейку Лазаруса Лонга… Сплошь апология случайных связей, однополой любви и даже инцеста… И выходили его книги одновременно с ефремовскими — «Чужак в чужой земле» — в 1961 году, «Достаточно времени для любви или Жизни Лазаруса Лонга» — в 1973. Так что шли Хайнлайн и Ефремов, можно сказать, голова в голову, хотя Хайнлайн в этом смысле забирал круче. Какой поздний роман Хайнлайна не возьмешь — все будет про полигамию, полиандрию, промискуитет и прочие приятные вещи. И, надо сказать, даже для весьма толерантного западного читателя и критика (на деле, впрочем, средние американцы тоже те еще ханжи) это было чуточку чересчур. Хайнлайну все-таки было легче: его романы пришлись на самый пик эпохи сексуальной революции, «детей-цветов» и презрения к условностям, но у нас-то никакой сексуальной революции не было.

У нас, чтобы потрясти основы «внутрицеховой» морали потребовался удар меньшей силы, но зато по бОльшим площадям — Ефремов не забыл ни современность («Лезвие бритвы»), ни древность («Таис Афинская»), ни далекое будущее («Туманность Андромеды» и особенно «Час быка»). В результате именно Ивану Ефремову мы обязаны тем прорывом, который превратил фантастику во «взрослую» литературу. Причем прорывом провидческим, почти преждевременным.

За что ему огромное спасибо.

Хайнлайн получил неплохое образование, но это было образование технаря. Ефремов был палеонтологом, то есть, одновременно биологом и историком. Поэтому к проблеме отношения между полами и, особенно, к литературному исследованию проблемы красоты (еще одна излюбленная его тема) он подошел очень серьезно. Подбирался он к ней еще в повести «На краю Ойкумены» (1949), где эллин-скульптор, волею судьбы занесенный в Египетское царство, а затем — и в Черную Африку, пытается открыть для себя загадку красоты и гармонии. Видимо, именно эту загадку пытался открыть для себя писатель — не столько «интуит», как теперь принято говорить, сколько рационалист, он не слишком доверял наитию, предполагая, что у всего (кстати, даже у телепатии) есть своя материальная, рациональная основа. В конец концов ему, казалось, удалось вывести универсальный рецепт телесной красоты, и даже убедить себя в том, что универсализм этот носит вселенский характер.

Но лучше предоставить слово самому писателю.

В поисках совершенства.

«Чем труднее и дольше был путь слепой животной эволюции до мыслящего существа, тем целесообразней и разработанней высшие формы жизни, и, следовательно, тем прекраснее, — думал Дар Ветер. — Давно уже люди Земли поняли, что красота — это инстинктивно воспринимаемая целесообразность строения, приспособления к определенному назначению. Чем разнообразнее назначение, тем красивее форма…»

Здесь, что ни фраза, то вызов. Сразу тянет возразить.

1) на деле, что бы там ни думал Дар Ветер, ни одной разумной формы кроме как человек, мы не знаем. То есть все заключения автора, приписавшего свои мысли герою, носят чисто умозрительный характер. Никто не видел разумную форму жизни, прошедшую короткий путь слепой животной эволюции — и длинный, кстати, тоже. Ни красивую, ни ужасно, ну просто ужасно уродливую. А если бы и повстречали мы такую ужасную форму жизни, то некрасивой показалась бы она, разумеется, исключительно на взгляд человека. Вряд ли эти разумные, сравнивая себя с человеком, в ужасе кричали: «Ах, какие же мы уроды! Вот человек — венец творения! А ты-то, мы! Позор какой!»

Про антропоцентризм Ефремова говорено уже много. Для него человек — «мера всех вещей». Красиво — то, что считает красивым человек. Уродливо — то, что человек считает уродливым. И все-таки:

2) на первый взгляд справедливое утверждение о том, что «красота — это инстинктивно воспринимаемая целесообразность строения» тоже абсолютно безосновательно. Хвост у павлина красив, но вряд ли целесообразен. Ну да, он нужен, чтобы привлекать самку. Но вот зоб самца-индюка, тоже призванный привлекать самку, вовсе не кажется нам красивым. Он так и называется — сопля. Вообще-то, если честно, любое живое существо устроено целесообразно — в пределах своей ниши обитания — об этом позаботились миллионы лет эволюции. Конечно, узкоспециализированные животные (например, медлительные галапагосские черепахи) при конкуренции с другими, более энергичными и продвинутыми видами — например, с козами — обречены на гибель. Значит ли это, что коза красивее черепахи?

3) Чем разнообразнее назначение, тем красивее форма? «Разнообразное назначение» в принципе малопонятное сочетание, вероятно, Ефремов имел в виду — широкую специализацию, возможность приспосабливаться к разным условиям, выполнять различные функции, сочетать умственную деятельность с физической, и т. п.

Самая широкая специализация на земле — у крыс. Они всеядны, легко приспосабливаются к любому климату, способны решать сложные задачи, общительны, социальны. Кажутся ли они нам красивыми?

Достаточно широкая специализация у муравьев и термитов — они даже могут создавать собственную «искусственную окружающую среду», у них есть различные «профессии», они умеют охотиться, выращивать сельскохозяйственные растения, ухаживать за сельскохозяйственными животными (тлями), у них есть подземные оранжереи, ясли, мастерские и даже рабы. Последние опыты доказали, что они способны мыслить при помощи абстрактных понятий. Кажутся ли они нам красивее, чем, скажем, бабочки?

А вот акулы и скаты — очень специализированные, древние формы жизни по-своему красивы. И морские анемоны, и кораллы… И высокоспециализированные рыбы коралловых рифов.

Нет, тут явно что-то не то…

Впрочем, Ефремов и сам довольно скоро понял, что утверждения, высказанные Даром Ветром, мягко говоря, спорны, и уже в «Лезвии Бритвы» альтер эго автора — физиолог Иван Гирин, не пускаясь в глобальные обобщения, говорит о красоте человека с точки зрения человека.

Итак, предоставим слово Ивану Гирину. Он, напомню, читает лекцию перед художниками и скульпторами, при этом еще и желая произвести впечатление на понравившуюся ему девушку — Симу. Очень, понятное дело, красивую — в ефремовском духе, разумеется.

А я, то есть автор статьи, буду комментировать его лекцию, прерывать ее репликами — иногда (хотя и редко) на семинарах и во время научных докладов такая форма практикуется.

Не родись красивой

«Пора перевести понятия искусства на общедоступный язык знания и пользоваться научными определениями. Говоря этим общим языком, красота — это наивысшая степень целесообразности, степень гармонического соответствия и сочетания противоречивых элементов во всяком устройстве, во всякой вещи, всяком организме. А восприятие красоты нельзя никак иначе себе представить, как инстинктивное. Иначе говоря, закрепившееся в подсознательной памяти человека благодаря миллиардам поколений с их бессознательным опытом и тысячам поколений — с опытом осознаваемым».

Комментарий. Восприятие красоты инстинктивное? Трудно сказать. Скорее, наоборот — то, что для нас инстинктивно привлекательно, мы воспринимаем, как красоту. А самцов и самок привлекают совершенно недвусмысленные признаки, демонстрирующие готовность к спариванию — особый запах, изменение окраски, определенные телодвижения. Для них эти признаки несомненно привлекательны, то есть — красивы.

Обратимся к нашему неисчерпаемому источнику — книге В.Р. Дольника «Непослушное дитя биосферы» (далее, когда речь пойдет о биологии и эволюции, я буду во многом опираться на нее).

«Признаки пола и готовности к размножению очень разнообразны, по возможности свои для данного вида… Назначение этих сигналов — выделить, обозначить готовящуюся к размножению особь. Подобные признаки у людей называются вторично половыми. У мужчин это борода и усы, грубый голос и особый запах. У женщин — утолщенные и яркие губы, груди, расширенные округлые бедра, высокий голос и особый запах. Для усиления запаха у обоих полов на лобке и в подмышках вырастают волосы. Набор признаков, известный у других приматов и довольно экономный. Видимо из-за лаконизма естественного отбора признаков мы дополняем и усиливаем их различием в прическах, одежде, парфюмерными запахами, подкрашиванием губ и многими другими украшениями»

Итак, женщина, подчеркивающая свои вторичные половые признаки (яркая окраска губ, платье в талию, зрительно увеличивающее объем бедер, и пушистая прическа) будет, несомненно, приятна взгляду мужчины. Она демонстрирует тем самым свою — по Дольнику — готовность к размножению, рассчитывает на любовную игру, подталкивает к ней. Кстати, те усилия, которые женщина тратит на то, чтобы быть привлекательной, заставляют мужчину думать, что она с той же степенью ответственности будет выполнять и другие женские роли — будет хозяйкой дома, женой и матерью (в жизни это не всегда совпадает, но против инстинкта не попрешь). Красота, как мы видим, дело серьезное. Но, главное — она направлена только на одно: призвана стимулировать интерес противоположного пола. И опять же — с точки зрения самки индюка «сопля» самца несомненно красива. Вздувшееся от икры брюхо необычайно привлекательно для самцов многих видов рыб. Но вряд ли — для человека. Разве что с гастрономической точки зрения.

В общем-то, и Гирин говорил не об этом. Буквально сразу же он продолжает:

«Поэтому каждая красивая линия, форма, сочетание — это целесообразное решение, выработанное природой за миллионы лет естественного отбора или найденное человеком в его поисках прекрасного, то есть наиболее правильного для данной вещи»

Комментарий. Если «развернуть» это утверждение, оно будет означать вот что: человек неосознанно выделяет наиболее выгодные, предпочтительные с точки зрения выживания в среде, особенности партнера, чтобы передать их своему потомству. Иными словами, здесь Ефремов говорит не о сексуальной привлекательности, а о некоем бессознательном «фильтре», который отсеивает все неподходящее, негодное — о привлекательности, если так можно выразиться, более общего порядка. Иными словами, о том, что Дарвин называл «половым отбором».

Половой отбор, конечно, существует. И существовал всегда — с тех самых пор, когда биологические организмы поделились на два пола.

Хотя тут можно кое-что возразить.

Во-первых, половой отбор тоже иногда может ошибаться. Действуй он безошибочно, виды бы не вымирали. В процессе эволюции половой отбор фактор значимый, но не определяющий. Он направлен скорее на закрепление и, если так можно выразиться, «подчеркивание», гипертрофию имеющихся признаков, а не на появление новых. Иными словами половой отбор с одной стороны консервативен, с другой — избыточен, вычурен (яркая окраска и длинные хвосты птиц, алые зобы, гребни, сережки). Во-вторых, человек все-таки не совсем животное. И часто требования, предъявляемые к половому партнеру в условиях «цивилизованного» мира явно противоречат именно «инстинктивным» критериям. «Повинуясь инстинкту, — пишет Дольник, — можно сделать далеко не лучший выбор. Если девушка руководствуется инстинктивной подсказкой, ее привлекает довольно примитивный типаж — крупный нагловатый субъект. В современном мире ценны другие качества, в частности, ум, трудолюбие, доброта, но о них древняя программа не знает».

Впрочем, эволюция способна хитрить. Скажем, самки некоторых певчих птиц, выбирая «престижного» самца с хорошим гнездовым участком и сложной песней, свидетельствующей об опыте, а, следовательно, способности выжить и прокормить семью, ухитряются под самым его клювом, можно сказать, изменить ему с одним из тех наглых юнцов, что шныряют на краю чужой гнездовой территории. А выкармливать чужое потомство будет «законный супруг», поскольку включается уже иная программа — программа родительской заботы. Знакомая ситуация, правда?

Впрочем, во времена Ивана Ефремова наука этология еще была полузапретна, уж очень много нежелательных параллелей могло возникнуть у людей, которые знакомились с поведением животных и его закономерностями. Впрочем, там, где касается не столько этологии, сколько физиологии — науки о функциях и строении человеческого тела, Ефремов вряд ли ошибается.

«Каковы общие отправные точки нашего заключения: человек этот красив? Блестящая, гладкая и плотная кожа, густые волосы, ясные, чистые глаза, яркие губы. Но ведь это прямые показатели общего здоровья, хорошего обмена веществ, отличной жизнедеятельности. Красива прямая осанка, распрямленные плечи, внимательный взгляд, высокая посадка головы — мы называем ее гордой. Это признаки активности, энергии, хорошо развитого и находящегося в постоянном действии или тренировке тела — алертности, как сказали бы физиологи. Недаром актеров, особенно киноактрис, танцовщиц, манекенщиц, — всех, для кого важно их женское или мужское очарование, специально обучают ходить, стоять или сидеть в алертной, мы в просторечии скажем — подтянутой позе. Недаром военные выгодно отличаются от нас, штатских, неспортсменов, своей подтянутостью, быстротой движений. Скажу больше. Обращали ли вы внимание, в каких позах животные — собаки, лошади, кошки — становятся особенно красивы? В моменты высшей алертности, когда животное высоко приподнимается на передних ногах, настораживает уши, напрягает мускулы. Почему? Потому, что в такие моменты наиболее резко выступают признаки активной энергии тела! Неспроста древние греки считали удачными изображения своих богов лишь в том случае, если ваятелю удавался энтазис — то серьезное, внимательное, напряженное выражение — основной признак божества. Вспомните великолепную голову Афины Лемнии — в ней алертность или энтазис может служить образцом для всех остальных скульптур. Итак, тугая пружина энергии, скрученная нелегкими условиями жизни, в живом теле человека воспринимается нами как прекрасное, привлекает нас и тем самым выполняет поставленную природой задачу соединения наиболее пригодных для борьбы за существование особей, обеспечивая правильный выбор. Таково биологическое значение чувства красоты, игравшего первостепенную роль в диком состоянии человека и продолжающееся в цивилизованной жизни».

Комментарий: можно ли возразить фантасту? В первой части — там, где он говорит о «признаках красоты» — коже, волосах, глазах — возразить нечего. Все так. Правильная балансировка желез, правильная осанка, свободные движения — все это свидетельствует о способности принести здоровое потомство, и, значит, привлекательно с биологической точки зрения. А вот насчет «алертности», «энтазиса»… Тут в принципе возразить можно. Красота бывает разная. И вздыбившиеся кони, и бегуны, и мраморные дискоболы не столько красивы, сколько живописны, выразительны. Их позы привлекают скульпторов и художников сложностью задачи и богатством возможностей — показать организм в действии, движение во всей его полноте. Для «естественного» природного существа состояние «алертности» не столь уж распространено, большую часть времени животные — от травоядных, до крупных хищников — проводят в покое. Кстати, именно умение быстро переходить из состояния полной мобилизации организма в состояние полного покоя и есть признак здорового существа. И вид спящих животных, спящих детей тоже кажется нам красивым, тоже вызывает в нас умиление и восхищение, только иного плана — он «запускает» родительский инстинкт, столь же сильный, как половой. Поскольку существо, позволяющее себе полностью и доверчиво расслабляться на твоих глазах, в первую очередь будет ассоциироваться с ребенком.

Чем пахнет?

Послушаем Ивана Гирина дальше.

«Идеально здоровый человек не испытывает потребностей сморкаться или плевать и обладает лишь слабым собственным запахом. Излишне пояснять, какое большое значение имела такая отличная химическая балансировка организма в дикой жизни, когда человека выслеживали хищники или он сам подкрадывался к добыче».

Комментарий. Так-то оно так… Хотя в Китае хрупкие женщины то и дело отхаркиваются и плюют на улицах — их бытовая культура это позволяет. И даже обставляет это малоприятное дело всякими эстетическими причудами:

«Однажды, когда сестры сидели рядом, государыня, сплюнув, случайно попала на накидку Хэ-дэ.

— Поглядите, сестрица, как вы изукрасили мой фиолетовый рукав. Получилось, словно бы узоры на камне. Да прикажи я смотрителю за придворным платьем, даже и он вряд ли исполнил бы подобный рисунок. Здесь вполне подошло бы название «Платье с узором на камне и при широких рукавах»»

(Лин Сюань, «Частное жизнеописание Чжао — Летящей Ласточки», Древнекитайское повествование).

Но это, что называется, позднейшее культурное наслоение. А вот что касается запаха… На деле человек обладает слабым собственным вовсе не потому, что ему надо подкрадываться к добыче. А просто поскольку, что называется, Бог не дал. И чувствует он от этого ужасное неудобство. Иначе с чего бы так процветала парфюмерная индустрия.

Но сначала подробней о запахах вообще.

Запахи бывают трех видов — репелленты, аттрактанты и маркеры. Репелленты отпугивают потенциальных хищников, иногда становясь настоящим химическим оружием: например, запах скунса. Маркеры нужны, чтобы метить территорию, обозначать ее «для своих» и отпугивать «чужих». Так делают все — и хищники, и жертвы. Самый простой способ пометить территорию — мочой или калом. Причем, чем выше, тем лучше. Это значит — ты большой и страшный. Если у вас есть собака, вы, наверное, заметили, как она выбирает пригорок, чтобы опорожнить кишечник и задирает ногу, чтобы струя попала как можно выше. Моча сама по себе содержит информацию о состоянии организма (молод ли тот, кто «повесил это объявление», здоров ли, какого пола, готов ли к размножению). Дополнительную стойкость и яркость этой информации придают специальные железы, расположенные рядом с выделительными отверстиями. Их запах даже используется в качестве «закрепителя» запаха духов в парфюмерной промышленности. В микродозах, естественно. Городские собаки исследуют оставленные их собратьями метки, как мы читаем газеты — с их помощью они узнают все новости. Кто тут прошел? Зачем? Большой он или маленький? Взрослый или щенок? Какого он полу? Скоро ли течка? Что он ел на завтрак? Но вот насколько опасны запахи в дикой природе? Выдают ли животные тем самым себя, как утверждает Ефремов? Информация, которой животные обмениваются, исследуя чужие запахи и оставляя свои, настолько важна, что они готовы пренебречь риском, хотя, честно говоря, этот риск не столь уж велик. Волки и собаки охотятся согласованно, стаей. Кто-то сидит в засаде, кто-то выгоняет добычу на загонщика. Обоняние в этой охоте не так уж важно — скорее, зрение, согласованные действия, взаимопомощь и скорость реакции. Для жертвы запах играет свою роковую роль либо если хищник уже готов к охоте, или в процессе ее, либо когда жертва уже ранена или больна — запах крови запускает механизмы агрессии хищников, заставляет их идти по кровавому следу. Тут коснемся несколько деликатной темы. Половозрелые женщины готовы к оплодотворению каждый месяц (в животном мире уникальное явление). Соответственно раз в месяц запах их резко меняется и на охоте действительно может привлечь крупного и опасного хищника. Поэтому женщину во время менструации, скорее всего оставляли дома — все целее будут. Тем более, все равно от нее никакого толку — женщина в эти периоды обычно рассеяна, невнимательна, да попросту неспортивна. Запрет на самое сакральное, важное дело — охоту, добычу еды — оказался настолько силен, что женщина во время месячных во многих культурах объявлялась «нечистой». Ей запрещалось охотиться, притрагиваться к пищевым продуктам, готовить, убирать… Доходило до того, что женщины отправлялись в специальный дом, сидели там пару дней в полной изоляции — даже еду им просто ставили у входа и уходили. Вы подумайте, вот ужас-то!

Подозреваю, что тупым мужикам мысль о том, что их в определенные дни лунного цикла надо оставить в покое и не нагружать работой, исподтишка внушили сами бабы. Припугнув мужчин страшными карами и проклятьями богов, они добились того, чего только в ХХ веке и то не везде добились западные феминистки: возможности хотя бы на «критические дни» увильнуть от тяжкого, изнурительного труда.

Впрочем, отмечу, менструации для первобытных женщин скорее были исключением, чем правилом. Женщины в детородном возрасте либо носили ребенка, либо кормили.

К чему я это говорю? К тому, что любое явление неоднозначно — особенно, если углубиться в его историю, поглядеть и так, и этак.

Теперь поговорим о самой приятной теме — об аттрактантах. Это запахи, призванные привлечь либо потенциальную жертву, либо существо противоположного пола (что в большом философском смысле одно и то же).

Несколько молекул, рассеянных в воздухе — и самец непарного шелкопряда преодолевает расстояние в несколько километров, чтобы найти свою бескрылую подругу. Что такое для кобеля метки, оставляемые сукой в период течки, знает каждый, у кого хотя бы однажды была собака.

Для животных, таким образом, аттрактанты — вещь чрезвычайно приятная. Как следствие для любого существа запах особи противоположного пола в период готовности к размножению должен быть приятен.

Кстати, с чего Ефремов взял, у человека не так, что собственный запах человека так уж неприятен?

Читатели «Реальности Фантастики» наверняка помнят рассказ Геннадия Прашкевича о волшебной силе запаха — именно как сексуального раздражителя, афродизиака. Надо сказать, собственно фантастическое зерно рассказа имеет под собой реальную почву — духи-ферромоны уже продаются в парфюмерных магазинах. Правда, стоят недешево. Но можно и потратится, дело себя оправдает — если, конечно, тебе не подсунули какое-то шарлатанство. Ведь запахи действуют на людей так неуловимо и тонко, что человек даже не может объяснить, что именно показалось ему таким привлекательным, так околдовало именно в этой женщине. Впрочем, хорошие духи (лично я сторонница французских) тоже являются отличным афродизиаком.

Понимающие женщины, кстати, отлично знают, что на коже разных людей даже одни и те же духи пахнут по-разному: они усиливают какие-то естественные компоненты запаха человеческой кожи, а какие-то подавляют. А поскольку запах кожи зависит от гормонального баланса, а тот определяется генетическим кодом человека, то запах хороших духов в сочетании с твоим индивидуальным запахом, уникален. Поэтому так важно подобрать «правильные духи». Трагедия человека не в том, что представители этого вида «дурно пахнут», а в том, что с одной стороны, обоняние у людей развито плохо, с другой — «приятные» биологические запахи слишком слабы. Вот и приходится их усиливать при помощи искусственных химических «подпорок».

Именно эти две особенности обонятельной коммуникации человека (хемокоммуникации) привели ко всем странностям и нелепостям, связанным с запахами. Началось все еще с первобытных времен: поскольку у других животных обоняние несравненно лучше, чем у человека, охотники стремились отбить свой естественный запах: натирались пахучими травами, глиной, пометом других животных (неприязнь к помету — позднейшая культурная «заморочка»). Самые пахучие части тела (ступни и ладони, там больше всего потовых желез) натирались соком особых растений… С тех пор, пожалуй, естественный запах человека и стал считаться «неприличным», «дурным тоном». И эта первобытная установка странным образом воплотилась сейчас в западной культуре, где существует целая индустрия истребления естественного запаха, который стал просто не моден. Но природный запах для человека, как я уже говорила, сильнейший сексуальный раздражитель. Последствия налицо — нарушение сексуальных ритуалов, принятых в нормальном «биологическом» обществе. Ни заигрывания, ни сексуальных авансов (ритуала ухаживания) в общественных местах. Результат — неврозы индивидуальные и социальные, депрессия, вырождение сложных человеческих отношений, сведение их к формальному общению. И, как следствие, падение рождаемости.

Ах, ножки, ножки! Где вы ныне?

Человеческое восприятие красоты порою подчиняется законам столь неуловимым, что разобраться в них гораздо труднее, чем казалось даже Ефремову. А уж он, казалось, уделял внимание самым мельчайшим подробностям.

Вот, например, его объяснение привлекательности высокого каблука. Причем, на полном серьезе.

«Что вы можете сказать, кроме того, что каблуки удлиняют ногу и делают маленькую женщину выше? Но ведь и высокие выглядят лучше на каблуках. Почему же так важно это удлинение ног? Не просто удлинение, а изменение пропорции ноги — вот в чем суть каблука. Удлиняется голень, которая становится значительно длиннее бедра. Такое соотношение голени и бедра есть приспособление к бегу, быстрому, легкому и долгому, то есть успешной охоте. Оно было у древнейших представителей нашего вида кроманьонской расы, оно сейчас есть у некоторых африканских племен. Наше эстетическое восприятие каблука доказывает, что мы происходим от древних бегунов и охотников, обитателей скал, — это подсознательное воспоминание о совершенстве в беге. Добавлю, что каблуки придают вашей ноге крутой подъем. Тут эстетика прямо, а не косвенно сходится с необходимостью высокого подъема для легкой походки и неутомимости. Все обладатели крутых подъемов знают, насколько они экономнее в носке обуви, чем люди с обычной или плосковатой стопой».

Комментарии: Красоте женских ног мужчины вообще придают немаловажное значение.

«Увы, на разные забавы

Я много жизни погубил!

Но если б не страдали нравы,

Я балы до сих пор любил!

Люблю я бешеную младость,

И тесноту, и блеск, и радость,

И дам обдуманный наряд;

Люблю их ножки; только вряд

Найдете вы в России целой

Три пары стройных женских ног» —

писал Александр Пушкин, не меньший возмутитель спокойствия, чем Ефремов. Возмутитель тем более, что как раз в его время именно «ножки» в европейской культуре были зрелищем табуированым. И даже упоминать их было не совсем «прилично».

Это отдельный феномен, скорее, социальный, культурный, чем биологический: в разных странах разные части тела женщины оказывались под запретом. В странах Востока, например, лицо:

«— У этих нечестивых нет харимов, о Ади, — сказал я. — Каждый из них берет одну жену, и вера запрещает им брать в дом других жен, даже если они могут их прокормить.

— Тогда мне понятно, почему они ходят с открытыми лицами, — сообщил Ади. — Если у каждого мужчины только одна жена, то для всех женщин не хватает мужей, и они вынуждены привлекать внимание мужчин всеми средствами. И там, где наши женщины всего лишь на ходу бьют ногой об ногу, чтобы звенели браслеты, и мы оборачивались на звон, там эти распутницы обнажают лица»

(Далия Трускиновская, «Шайтан-Звезда»).

Это, конечно, ироничная трактовка обычая, но не отменяющая самого обычая. Кстати, Джейран, героиня «Шайтан-Звезды», белокурая, высокая, статная и сероглазая, с коротким вздернутым носом, в землях Востока считалась уродиной, что еще раз подчеркивает условность всех критериев.

Вот как описывает «настоящую» восточную красавицу Наталья Резанова («Кругом одни принцессы»):

«О, если бы ты знала, о незнакомка, как прекрасна эта дева, подобная тысяче кумиров! Голова у нее круглая, щеки точно розы, шея короткая, на нее ста складочками ложится двойной подбородок. И пупок ее подобен чаше для благовоний, и бедра — словно два одногорбых верблюда, и ноги — как концы курдюка, и она не могла ни стоять, ни ходить из-за своей изнеженности».

Красивая женщина, верно?

Конечно, Резанова пародирует здесь не столько представления о красоте, сколько цветистый восточный стиль (вспомним библейское — «нос ее — башня ливанская, к Дамаску обращенная…»). Но в общем, да, восточная традиция полагала красавицей невысокую, очень пышнобедрую, круглолицую женщину, обязательно с родинкой на щеке (мода на «мушки» в ХVII веке с Востока пришла и в Европу, вероятно, как неожиданное следствие крестовых походов) и сросшимися на переносице бровями.

Но вернемся к «ножкам».

«Приспособление к бегу, быстрому, легкому и долгому, то есть успешной охоте»?

Но мы уже выяснили — первобытные племена предпочитали загонную охоту, а женщины, скорее всего, вообще не охотились. Ну ладно, предположим, они передадут свои длинные ноги «по наследству» сыну. Но…

Зачем?

Испугайте лошадь или оленя — и он прыгнет в сторону и убежит со всей возможной скоростью. Испугайте человека — и он застынет на месте.

Недаром говорят «как к земле прирос», «как громом поразило…»

Для копытных — исторически жителей равнин — бегство — способ защиты от врага. Но предками человека были последовательно сперва брахиаторы — живущие на деревьях обезьяны, позже видимо — обезьяны живущие в скалах. Для них любое неудачное движение — верная смерть. И способность застыть на месте в случае опасности, вообще любой неожиданности — защитный механизм, предотвращающий возможность упасть и разбиться.

Иначе говоря, по природе своей люди вообще не бегуны.