«Одуванчики»

«Одуванчики»

Казалось бы, дело не хитрое. Кликни клич, и найдется немало «опытных специалистов», методистов с тридцатилетним стажем, отставных и «ныне востребованных» деятелей Минпроса и ностальгирующих по лагерным ритуалам тетенек-вожатых, которые тут же примутся разрабатывать структуру, проектировать, вычерчивать схемы, расписывать положения и нормативы. Их, таких деятелей, кстати все еще немало в тех остатках прежних детских союзов и объединений (существующих в основном формально), прижившихся при всяких администрациях и ведущих тихое нехлопотное существование. Но к старому возврата нет (и слава Богу!) А если говорить о нормах жизни новой организации, сначала надо задать себе вопрос: зачем такая организация нужна?

В общем то мы уже говорили об этом: чтобы помогать детям расти творческими личностями, противостоять идеям злобы и агрессии, культивировать добро и жить для пользы человечества (звучит, конечно, чересчур глобально — но это для упрощенности изложения; и в целом все равно правильно).

«Вы что же, полностью хотите выкинуть за борт педагогики многолетний опыт пионерской организации? — слышится мне хор слегка очухавшихся после «перестроечных» потрясений оппонентов. — Да вы же сами столько лет работали под ее знаменами!»

Ничего я не хочу выкидывать. И пионерские знамена до сих пор с почетом хранятся в специальной комнате «Каравеллы». И выносятся перед строем на торжественных сборах. И не один десяток лет пресс-центр и флотилия официально числились отдельной дружиной пионерской организации. Во-первых, иначе существовать тогда было просто невозможно. Во-вторых, «Каравелла» действительно много доброго впитала в свой опыт из жизни и традиций пионерии.

Мы всегда оставляли в стороне — как бы по общему согласию «выносили за скобки» — «классовую сущность» этой организации («мы пионеры — дети рабочих…»), не принимали во внимание попытки официального руководства внушать детям оголтелый атеизм, не обращали внимания на трескучие лозунги, что пионеры — смена комсомола, который в свою очередь — смена КПСС. Мы брали для себя поэзию костров и походов, память о юных партизанах и сынах полков, о тимуровских командах и фронтовых бригадах военного времени, о героической работе пионеров пятидесятых годов по озеленению городов и сел. Мы воспитывали в мальчишках и девчонках верность красному галстуку, как символу ребячьего содружества всей страны. Мы всегда любили песни о веселом ветре, об Орлятском звездопаде и юном барабанщике. (Впрочем, и своих песен подарили пионерской организации немало.)

И мы никогда не принимали казенного духа, политической зашоренности, искусственного бодрячества и всеобщей обязательности, насаждаемых центральным руководством ВПО и недремлющим Минпросом.

Мне пришлось читать немало статей о недавнем прошлом пионерии, и почему-то нигде я не встречал простого понимания, что организация была неоднородна. Если смотреть чуть пристальнее, то видно: фактически их было две.

Одна — та самая, которая волеизъявлением руководителей страны в тридцатых годах была отдана под власть школьного начальства. То есть директоров, завучей и соответствующих инструкторов наркомпроса. Были конечно в школе и вожатые отрядов (отличники и хорошисты старших классов, боящиеся вздохнуть без позволения учительницы), и старшие вожатые (чаще всего девочки на побегушках при завучах по воспитательной работе). Но реальная власть оказалась в руках классных руководительниц. Те вовсе не радовались этому обстоятельству — лишние хлопоты на их без того замороченную голову. Но деваться было некуда и оставалось приспособить пионерское движение для своих насущных целей. Целей было две: 1) чтобы дети учились без двоек; 2) чтобы «делали то, что я сказала». При добросовестном выполнении этих требований отряду-классу были гарантированы всякие вымпелы, почетные звания («спутник семилетки», «Маяк школы», «Передовик дружины» и т. п.), а классной наставнице благосклонность школьного руководства и, возможно, какие-то скромные награды.

Таким образом, школа полностью подчинила организацию ребят своим прагматическим требованиям. Тем более, что и руководством всех мастей и рангов это одобрялось. С давних пор сидят в голове многозначительные строчки какого-то детского поэта:

Оценки в журнале — вот высшая мера,

Судить по которой должны пионера…

Ростки всякой ребячьей демократии были старательно выполоты, как сорняки с морковных грядок. Все было подчинено строгому школьному регламенту. Класс — отряд. Звенья в классе (не всегда, но часто) — по рядам парт. Если Марь-Иванна пересаживала вертлявого Петьку Иванова с одного ряда на другой, он автоматически переходил в иное звено. («Что значит привык к тем ребятам?! Сначала привыкни вести себя как следует, а потом рассуждай!»). Были времена, когда командиры отрядов («председатели совета») назначались учителем. А если и выбирались, то, как правило, под нажимом того же классного руководителя.

Пионерские отряды двадцатых и начала тридцатых годов жили, проявляя свою инициативу, исходя из понимания интересов страны и времени (понимания, часто ошибочного, максималистски детского, но порой и очень правильного; и, по крайней мере, с искренними устремлениями). Обучали азбуке неграмотных взрослых, боролись с пьянством отцов, клеймили на демонстрациях «ременную педагогику», собирали средства для иностранных безработных, возились с малышами-октябрятами, устраивали настоящие палаточные (без квохчущих тетушек в белых халатах) лагеря, воевали со скаутами (хотя свидетели тех времен рассказывают, что пионерские и скаутские отряда иногда мирно существовали рядом друг с другом — и слава Богу)…

Пионерское содружество тогда вбирало в себя тех, кто хотел. Мальчик и девочка могли вступать в пионеры, а могли обойтись и без этого. Отряды были добровольными объединениями.

Попав под власть школы, организация лишилась абсолютно всех элементов добровольности. Она по сути дела перестала быть организацией, а сделалась возрастной категорией (так же как ее «подготовительная ступенька» — октябрята). В первом классе все ученики получали звездочки с портретом Володи Ульянова (который сам октябренком, естественно, никогда не был), а достигнув девяти— или десятилетнего возраста, хором зачитывали Торжественное обещание юного пионера и начинали носить красные галстуки. Эйфории хватало обычно на неделю-две. Затем начиналась рутина. Выяснялось, что главная задача пионера все та же: «Учиться, учиться, и учиться…» (а зачем тогда галстук?) Сборы похожи на дополнительные уроки и классные часы («Петров, тебя зачем принимали в пионеры? Чтобы ты чесал языком с соседом, когда твои товарищи по кл… по отряду готовятся к мероприятию? Сейчас пойдешь в коридор!.. Итак, начинаем сбор. Атрибутику к доске!.. Горнист и барабанщик — к доске, я сказала! Давайте сигнал к открытию сбора! Да не так громко, в соседнем классе урок…»)

Или так:

— Кто завтра не явится на сбор металлолома, пусть заранее готовит дневники! Для двойки по поведению за неделю!

В конце семидесятых мне пришлось (увы, не первый и не последний раз) «влезать» в заурядный школьный конфликт, связанный с директором, до того момента весьма ценимым педагогическим руководством. Узнав про директора «много всего», я вынужден был пригласить с собой представительницу облоно и стремительно приехать в школу. (Потом была шумная статья «Смотреть не только в ведомости» в газете «Уральский рабочий».) Ошарашенный директор, в присутствии пострадавших школьников, был вынужден согласиться, что «да, случалось». Раздавал подзатыльники, таскал детей за волосы, насильно стриг, орал, оскорблял прямо на школьных собраниях и… ну, в общем, вполне характерный педагог советского времени. Он признавал «ошибки» и оправдывался: «Да, не сдержался… да вспылил… ну, не так уж и часто… нервы, здоровье, жена болеет… они хоть кого доведут… обещаю, что впредь…» (О, сколько прочитавших эти строчки сейчас сочувственно покивают!) Но в одном он не мог понять своей вины. Почему ему предъявляют претензии за то, что нескольким мальчишкам он выставил двойки по поведению в четверти — за то, что не участвовали в пионерской игре «Зарница»? Здесь-то что он сделал неправильно? Они злостно нарушили дисциплину, пренебрегли интересами школьного коллектива! Разницу между обязательной учебной программой и пионерскими делами директор просто не мог осознать. И мысль о том, что в данном случае поведение ребят должны оценивать не учителя, а сами пионеры, казалось ему, видимо, выходящей за рамки здравого смысла…

Практически, так было в большинстве школ…

Не принятых в пионеры школьников соответствующего возраста были единицы. Выйти из организации по своему желанию или несогласию было немыслимо. Поступивший так (или — что еще хуже — исключенный из организации за какие-то грехи) ученик становился изгоем. Самым страшным оказывалось даже не отношение окружающих, не родительские кары, а собственное чувство отлучения от ребячьего сообщества, от привычной среды, ощущение своей неполноценности. «Душевные муки» делались порой нешуточными. Об этом, кстати есть написанная в давние сороковые годы пьеса С.Михалкова «Красный галстук» — совсем не такая «примитивная, лобовая и пропагандистская», как иногда пытаются представить современные «критики», а умная и актуальная для той эпохи. Хотя и вполне, казалось бы, поддерживающая систему той, официальной пионерской организации…

Но была еще вторая пионерская организация — с великими трудами, риском, потерями, но и с определенными успехами, отстаивающая право на свое существование, право ребят быть настоящимипионерами — юными открывателями жизни, творцами, следопытами, строителями, теми, кто хочет творить добро по своему детскому вдохновению, по велению сердец.

Возникали отряды вне школ. Рождались клубы, кружки, экипажи, спортивные команды, где хозяевами были ребята и выбранные ими взрослые командиры. То на убыль шло, то возрождалось опять движение этих коллективов, появлялись методики, возникали союзы, делались конкретные добрые дела.

Естественно, и минпросовские и партийные власти, своими чуткими ко всяким неутвержденным новшествам нервами, улавливали в этих объединениях опасность для своей чиновничьей заскорузлости, для стабильности замшелой педагогической системы (два основных требования которой я уже упоминал). «Самостийные» (и «полусамостийные») ребячьи объединения подвергались проверкам, запретам и разгонам, лидеры — санкциям всякого рода и отлучениям от работы с детьми. Но это было похоже на борьбу с одуванчиками в городе Екатеринбурге (объявленными, как и могучие тополя, сорными и вредными растениями) — их каждое лето старательно изничтожают деловитые дяди с газонокосилками, а в каждом мае одуванчики на радость людям снова отважно усеивают городские лужайки и обочины.

Так же, несмотря на всякие «санкции», продолжали возникать выбивающиеся из официальных рамок, но истинно пионерские отряды.

Мне кажется, что именно опыт этих вот «одуванчиков» следует прежде всего учитывать, если речь зайдет о детской организации нового типа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.