8

8

24 янв. [1979]

Дорогие Леночка и Катюня! Пишу коротко, ибо хлопочу и бегаю. Нам объявили срок — 22 февр. Срок не окончательный. Может быть, улетим чуть раньше. Ждите сообщений.

Оформление стоит безумно дорого. Все эти штемпельные марки, фото и т. д. Фонд совершенно обнищал. Топливо и лекарства не оплачивает. А в этот раз и на жизнь отказались дать. Перенесли на 29-е. Нахалы […] умудряются выклянчивать. Мы не умеем. Хорошо, есть сбережения…

У меня совершенно лопнули ботинки, приеду рваный.

Ксану предупрежу, чтобы не совалась в Толст[овский] фонд. […] Скоро вообще заглохнут.

Сколько потянет Глаша, еще не выяснили. Все дают разные сведения. Надо было мне, идиоту, выяснить у Рухиной. У нее — овчарка. Ясно одно — дорого.

Возможно, обращусь к Леопольду. И к Максимову. (Чтобы уплатил вперед).

Книжку получил, огромное спасибо. Ношу ее в кармане. (Гнида моя несравненная!)

Перельман напечатал мой рассказ (№ 36) — приличный. Денег, конечно, не пришлет.

Мама прихварывает. Давление. Глаша похудела от разумной иностранной еды.

Юра Знаменский изнурил меня вконец. Мы от него откровенно прячемся. Он тяжело больной психически человек. Однако ковыряет в носу. […]

Есть тут поэт Бурихин, мастер говорить непонятые речи. Он фанатически верующий, но любит и порнографию.

И двое художников моего ранга. Обворованный Тюльпанов в Риме.

Дружить не с кем. Да и поздно уже.

Да, Лена, какое у вас напряжение? Если у меня бритва на 220 вольт, то ее можно выбросить? Равно и кипятильник?

Леша не пишет. Игорь тоже замолчал.

Одни мы на свете, ты, мама, Катя, я и Глаша. И это замечательно.

Про напряжение обязательно сообщи. Чтобы не везти лишнее.

Целую вас и обнимаю.

Ждите сообщений.

Брат мой и Валерий часто звонят неизменно пьяные. Валерий один раз даже не смог говорить.

Ваш папа