КАТАКОМБЫ КРАСНОЙ ВЕРЫ

КАТАКОМБЫ КРАСНОЙ ВЕРЫ

Вы плывете на белом корабле по синему Енисею, мимо огненно-красных и желтых гор, и не ведаете, что прибрежный осенний хребет, пламенеющий в студеной синеве, весь проточен, изрыт внутри каменными туннелями, штольнями. В граните летят поезда, работают реакторы, тысячи людей в белоснежных халатах трудятся, добывая плутоний, и в толще гранита, незримая для глаз, недоступная удару ракеты, скрывается катакомбная цивилизация, которой нет равной в мире.

По преданию, место для подземного атомного комбината указал Сталин, припоминая те годы, когда тихоходный пароход вез его по Енисею в ссылку, из Красноярска в Туруханский край, и он смотрел на каменные угрюмые горы, подступавшие к воде.

Из-под солнца, где – лесная еловая круча, падающий золотой лист, голубой завиток пушистой белки, я, словно Данте, погружаюсь в гору, в черный огромный зев с бетонными, вывернутыми наружу губищами. Туннель высотой с Триумфальную арку, с полукруглым, как в храме, сводом, вдоль которого дует ровный подземный сквозняк, как ветер из центра земли. Железная колея, поблескивающая в лучах фонаря, словно металлическая нить размотанного стального клубка, помещенного в сердцевине планеты.

Полвека назад бригады зэков и военных строителей вгрызались в толщу, взрывали породу, выкалывали ниши и полости, коих накопилось триста пятьдесят километров с тупиками, огромными залами, подземными площадками, тайными лабиринтами и хранилищами. В них заплутает непосвященный, собьется заблудший путник, не ухвативший в руку нить Ариадны. Сюда, в бездну, закачивается с поверхности воздух, прошедший множество фильтров на случай отравления земли и неба. Туннель, мерно погружаясь, вдруг расширяется, создавая просторную, как Храм Христа Спасителя, камеру, – ловушку для атомной ударной волны, если взорванный на поверхности заряд направит в туннель свой клубящийся раскаленный вихрь. Ход ему перегородят чугунные выдвижные ворота толщиной в три метра. Подземное царство с запасами продовольствия, пресной воды, источниками электричества, продолжит существование, даже если испепеленная земля покроется ядовитым прахом и сорванная с поверхности жизнь в ужасе улетит в мироздание. Здесь, под землей, как в ковчеге времен потопа, сохранится код жизни, множество предметов и форм, из которых состояла цивилизация ХХ века, его научные открытия, авангардные знания. Когда остынет ожег земли и отхлынут воды потопа, они снова будут выведены на поверхность.

Комбинат, производивший оружейный плутоний, был заложен в годы, когда Америка господствовала в ядерных вооружениях. Наносила на советскую карту цели для атомных ударов. Окружила страну базами бомбардировочной авиации. Была готова испепелить СССР. Сталин дал приказ на строительство комбинатов, производящих ядерную взрывчатку. Двух наземных, в Челябинске и Томске, и одного подземного, на Енисее, с секретным городом атомщиков. Открытое наименование – Красноярск-26, закрытое – Железногорск.

«Ядерный апокалипсис» был реальностью двадцатого века. Подземное царство, куда собиралось укрыться человечество от «гнева Господня», является памятником сталинизму. Советский Союз был смыт не волной всемирного ядерного потопа, а тихими ядовитыми струйками, подтекающими из бачка «перестройки». Подземный город в Саянах – памятник исчезнувшей эре, советскому периоду всемирной истории. Этот русский опыт строительства «подземной цивилизации», множество невиданных инженерных решений, создание уникальных систем жизнеобеспечения, исследование психологии человека, переместившегося из-под солнца в кромешные подземелья, вписывают этот город в футурологическую мечту русского космиста Циолковского и его предтечи Федорова. Оба чаяли бессмертие человечества, воскрешение грешников, помещенных в адские подземелья. Планировали расселение человечества на необитаемых, лишенных атмосферы планетах, опаляемых радиацией звезд.

Три реактора работали тридцать лет под землей, вмурованные в гранитную толщу, омываемые охлаждающей водой Енисея. «Сжигали» в своих стальных оболочках уран. Облученные таблетки урана накапливали в себе малые толики оружейного плутония, который выделялся в сложнейших химических циклах, – в ядовитых кислотных растворах, фильтрациях, смесях, где вещество перемещалось в емких сосудах из нержавеющей стали, пронизанное смертоносной радиацией. Автоматы, индикаторы, электронные графики, выведенные на огромные пульты, управляли из диспетчерских залов безлюдным, упрятанным в бетон и сталь производством, где создавалась начинка для будущих атомных бомб. Бомбардировщики с подвесками, барражировавшие над Северным полюсом, стратегические ракеты в шахтах и на мобильных установках, нацеленные на военные объекты Америки, подводные лодки, укрывшиеся под полярной шапкой и в течениях южной Атлантики снаряжались оружием, произведенным в красноярских катакомбах. Плутониевые заряды лепили, как куличики в детских песочницах, в неимоверных количествах, способных разнести вдребезги всю Солнечную систему. И, наконец, по договору с Америкой производство плутониевых боеголовок было прервано. Два красноярских реактора, утомленных, уставших рожать оружие, были остановлены. И лишь третий, работающий, как атомная электростанция, питающая Железногорск электричеством и горячей водой, продолжает трудиться.

Нахожусь в реакторном зале остановленного реактора, залитого ровным люминесцентным светом, озаряющим округлую бетонную глубину, полые, окисленные скважины, из которых извлечены металлические и графитовые стержни, стальные элементы, змеевики, трубы охлаждения. Разобранный, умертвленный реактор напоминает кита, который выбросился на рифы, и из него уже выклевали глаза, выели мягкие ткани, выдрали внутренние органы, и сквозь лопнувшую кожу виднеются голые ребра. И это мертвое, обезображенное смертью существо все равно прекрасно. Видно, с какой изумительной красотой и разумностью оно было создано. Каким мощным и совершенным было в ту пору, когда плавало в океанские просторах, – просторах громадного ХХ века с его бурями, потоками великих идей, взрывами небывалых надежд, черными безднами катастроф и разочарований.

Когда закрывали реактор, простым нажатием красной кнопки отключали его от истории, на его успение собрался коллектив атомщиков, – инженеры, химики, управленцы, военные. Многие годы они оставались вместе с реактором. Питали его, лечили, принимали его роды, справляли его юбилеи. Сознавали себя частью огромного советского мира, который поручил им тайное, жреческое дело, как весталкам, сберегавшим в недрах горы священный огонь. На мертвый реактор положили цветы. Его оплакивали. Его отпевали.

Сейчас за озаренным пультом, где приборы в пластмассовых футлярах несут в себе эстетику пятидесятых годов, и еще можно заметить слабые биения отдельных умирающих клеток реактора, дежурит один-единственный престарелый оператор в белых одеждах. Сопровождает меня директор реактора, немолодой печальный атомщик, похожий на смотрителя музея. Рассказывает о своем загубленном детище, как моряки, всю жизнь прослужившие на могучем крейсере, что по старости разрезан автогеном и пущен на металлолом. Эту округлую глубокую полость с остатками стальной арматуры зальют бетоном, чтобы в толщи окаменелого раствора медленно, в течение целого века, остывала радиация, гасла жизнь ядерной машины, которая первоначально называлась ЛБ-120, что значит «Лаврентий Берия». Директор напоминает верного стража, который не хочет расстаться с умершим князем и ждет, когда его погребут в кургане вместе с телом великого воина.

Я перемещаюсь в катакомбах, убеленных немеркнущим млечным свечением, в котором теряется смена дня и ночи, зимы и лета. Машинный зал атомной станции бархатно ревет турбинами, накаленным паром, белеет одетыми в асбестовые шубы генераторами, мерцает множеством циферблатов и стрелок. Отсюда, на землю, сквозь гранит, изливаются электричество, пар, кипяток, освещая и согревая великолепный город в сосняках, где центральные улицы застроены неповторимой архитектурой сталинского ампира, а в зеркальном озере отражаются высотные башни, окруженные золотыми и красными иконостасами осени.

Советский Союз, спроектированное государство, развивался рывками, от проекта к проекту. Ликвидация неграмотности. Севморпуть. Строительство океанского флота. Целина. Геополитическое переустройство планеты. Освоение ближнего Космоса. Среди этих грандиозных проектов, догонявших один другой, «Атомный проект» был вершиной советской цивилизации. Грозным острием, заточенным Иосифом Сталиным, которое от бревенчатых изб, тележных дорог, гнилых стожков устремлялось в ослепительное развитие, цель которого – другая история, другое человечество, другое, богоподобное бытие. Я счастлив тем, что мне посильно, за письменным столом и на полях сражений, было дано воплощать «красную утопию». Что я был свидетелем великого порыва людей вырваться из пошлости, филистерства, унылого миропорядка. Преодолеть гравитацию вековечного страха, тупой ограниченности, упования на слепые силы природы, куда нас снова, как в гнилое болото с горы, столкнула «перестройка» – последний антипроект советской эпохи.

Я двигаюсь по лесам и долам, среди золотых и коричневых гор, меж которых вдруг сверкнет ослепительной синевой Енисей. Горный комбинат – глубоко под землей, и лишь изредка дорога упрется в шлагбаум, в бетонный капонир с амбразурой. Маскировочная сетка прикрывает уходящую в глубь штольню с железнодорожной колеей. Охрана в камуфляже чуткими рысьими глазами зыркнет в твой пропуск. Здесь, под солнцем, продолжается жизнь комбината. По трубам изливается наружу радиоактивная жижа, смертельные испражнения химического производства. И вновь закачивается глубоко под землю, в водяную глубинную линзу, отделенную от водоносных горизонтов непроницаемой водоупорной породой. Эти хранилища смертоносных отходов, как воспаленные подкожные нарывы, тщательно охраняются, исследуются множеством невидимых приборов, углубленных под землю, утопленных в воду, поднятых в воздух.

Вот штольня, куда во времена Хрущева свозились для хранения первые термоядерные бомбы и где таилась его знаменитая, напугавшая Америку «кузькина мать». Вот ответвление бетонной трассы, ведущей в «могильник», где покоится на площадках привезенная из Чернобыля радиоактивная техника, – бульдозеры, бетонные миксеры, подъемные краны, грузовики, от которых и по сей день веет жестоким ветерком катастрофы. А вот из лесов подымаются призмы недостроенного завода по производству кристаллов кремния. Тончайшее химическое производство, способное выращивать черно-прозрачные драгоценные сосульки кристаллов, незаменимых для полупроводниковых приборов, солнечных батарей, будущих суперкомпьютеров и космической солнечной энергетики. «Силиконовая долина» под Красноярском. Завод окружен мертвыми рвами глины, залитыми жижей траншеями. На его завершение не хватает денег, как и на все в современной России, где казна пуста, ржавеют на стапелях заложенные во времена СССР космические корабли и океанские крейсеры, а деньги, которые прежде питали «цивилизацию будущего», теперь идут на утехи тупого и свирепого класса, синтезированного из гнойной спермы горбачевской перестройки. Чудесный город атомщиков, населенный учеными, инженерами, мыслителями, «архитекторами будущего», чахнет. Теряя подземный атомный комбинат, доживающий последние годы, Же-лезногорск не находит себе применения. Тоскливо смотрит на незавершенное кремниевое производство. «Города Солнца», которые строили Советы в тундрах, тайге и пустынях, сменились «Городами Золотых Унитазов», которые, как ядовитые поганки, усеяли упавший ствол русской государственности.

Тут же в лесах – второй «долгострой». Памятник злокозненным и бездарным лидерам перестройки, способным лишь умертвлять, разрушать, останавливать. Незавершенный завод по регенерации отработанного ядерного топлива. Его великолепный замысел – в том, чтобы, используя новейшие достижения химии и инженерии, вновь возвращать в энергетику «сгоревшие» в ядерных реакторах топливные элементы, делая «поленницу» ураново-плутониевых «дров», практически неисчерпаемой, каждый раз заново пуская в оборот израсходованное ядерное топливо. Множество электростанций, в России и за рубежом, обременены своими отработанными топливными элементами, которые извлекаются из реакторов и хранятся тут же, у станций, под слоем воды, в переполненных до предела хранилищах. Создать единое всероссийское хранилище, мощный регенерирующий завод, за большие, выгодные стране деньги перерабатывать топливо с иностранных станций, не отстать в этих мощных промышленно-коммерческих проектах от США, Германии и Китая – такова задача нынешних русских атомщиков, из последних сил удерживающих на плечах советский «атомный проект». Для завершения уникальной стройки нужны громадные деньги, которых нет у России и которые могли бы дать страны, заинтересованные в строительстве завода. Например, Тайвань, не знающий, куда деть свои «ядерные отходы». МИД России не хочет помогать атомщикам добывать тайваньский кредит, ибо боится осложнения отношений России и Китая. Но обязательно случится так, что тайваньское топливо заберет к себе Китай, достраивающий подобный завод, или Америка, которая уже «пристегнула» к себе построенные Советским Союзом атомные станции в Финляндии и Венгрии.

Многочисленные «зеленые», свои и чужие, субсидируемые американскими атомными концернами, а также проамериканские парламентские фракции, такие, как «Яблоко», препятствовали принятию Думой закона о «хранении и переработке ядерного топлива». Атомщики в великих трудах «продавили» этот закон, оправдывающий строительство завода. Но и сейчас «долгострой» омывается не бюджетными деньгами, не иностранными кредитами, а осенними сибирскими дождями, падающими на лишенные кровли громадные цеха.

Однако хранилище, завершенное к началу перестройки, успело заработать, принимает с ядерных станций отработанное топливо.

Из лесов, в моросящем тумане, на тусклой железной колее возникает видение. Платформы с одинаковыми белыми саркофагами, в которых под ребристыми плитами лежат мертвые великаны, окруженные едва заметным сиянием. Состав с грузом «сгоревшего» топлива, преодолев половину Евразии, подкатывает к проемам хранилища. Сквозь «царские врата», в стальные громадные створы, въезжает под своды. Медленно растворяются крышки огромных гробов. В них покоятся белые цилиндры, словно мумии с едва проступающими очертаниями забальзамированных бровей и носов. Желтый могучий кран цепляет цилиндр, извлекает его из вагона. Безлюдье. Движение огромных машин. Плавное качанье белых цилиндров, где хранятся горячие, источающие радиацию, элементы. Их погружают под воду. Пузыри, словно в темных глубинах, проплывает неведомое чудище, как в озере Лох-Несс, – сейчас взорвется поверхность и мелькнет драконий чешуйчатый хвост. Манипуляторы переносят топливо из контейнеров в нержавеющие стальные чехлы, запрессовывая в неразрушаемую оболочку. Будто подвески огромной люстры, движутся чехлы в тусклом пространстве цеха, опускаются в водяные хранилища. Цех, как огромный аквариум, где в ленивых водах дремлют недвижные рыбины, – чехлы с отработанным топливом, на долгие тридцать лет помещенные в водяные бассейны.

Стою на стальном полу необъятного цеха, словно на тонком льду, боясь провалится в черную бездну. Хранитель в белых одеждах открывает в полу люк. Зажигает подводный прожектор. Вижу в зеленом свечении таинственный предмет, отделенный от меня толщей воды. Словно утопленник слабо переливается в мертвенных донных течениях. Я, живой, думающий, временно возникший из молекул и атомов, готовый бесследно исчезнуть, нахожусь среди загадочных превращений одного вещества в другое, одного периода русской истории в другой, еще безымянный, ждущий своего философа и певца.

Я счастлив тем, что за мою долгую жизнь в разное время мне открывались контуры «Атомного проекта».

Молодым человеком в Туве с геологами я двигался таежными тропами среди изумрудных пахучих лиственниц и кричащих кукушек. В руках моих – длинная труба радиометра, вынюхивает рыльцем породу, упирается то в малиновый цветок «Марьины коренья», то в черный скользкий валун. Как слепец, держу перед собой его зрячий посох, ведущий меня по уступам Саян. И вдруг среди красных песчаников стрелка начинает дрожать, циферблат зашкаливает, и я стою пораженный среди огненно-рыжих урановых руд, и солнце, мешаясь с радиацией, выжигает под закрытыми веками фиолетовый вензель.

Мангышлак у лазурного Каспия. На кромке пустыни и моря встала атомная станция «на быстрых нейтронах». Рядом с ней – опреснитель морской воды, похожий на огромного рыцаря, закованного в сияющий доспех. Под латами стального великана вскипает морской рассол, опадает из раскаленных туч пресным дождем. Животворная река по трубам бежит вверх на скалы, и на ее берегах, там, где раньше пыльный верблюд жевал сухую колючку, как чудо, возникшее из мертвой пустыни, сверкают белоснежные башни, переливаются кристаллы домов, цветут, благоухают сады. Атомный «город солнца» Шевченко сотворен футурологами советской страны. Повторяя стихи Маяковского про «Город-Сад», подношу к каменной, выбитой динамитом лунке саженец дерева, погружаю корень в мягкую, привезенную за тысячу километров землю, подключаю к деревцу металлическую трубу с блестящей струйкой воды. Где-то и теперь в пустыне цветет посаженная мною черешня.

Секретный город под Томском. Фабрика по обогащению урана. В огромном зале крохотные центрифуги, жужжащие, как веретена. Разделяют изотопы урана. Драгоценные, сверхточные механизмы, плод инженерного гения. В стерильных безлюдных залах, пронизанных лучистой энергией, где невозможна жизнь кровяных телец, движутся ленты конвейеров, медленно качаются щупальца механических рук. Сквозь прозрачную защитную толщу вижу, как осторожная рука стального скелета извлекает из матрицы серебристое полушарие плутониевой бомбы. Несет мимо моих глаз с тусклым металлическим блеском. Сближение двух таких полушарий обеспечит взрыв, от которого, как тростинки, поникнут небоскребы Манхэттена. В этих залах создаются запасы энергии, которыми можно согреть ледяную Луну, перебросить на нее воздух и почву, засадить лесами, наполнить Мертвое море чистейшей, как в Байкале, водой, построить столицу оживленного спутника – Луноград.

На Семипалатинском полигоне двигаюсь вдоль хребта, где каждая гора взорвана и расколота, как горшок, с ломкой, превращенной в щебень вершиной. Еще одна гора заминирована ядерной бомбой. В штольню, от подножия, в центр скалы проложен туннель. От заряда наружу изливается черный кабель с тысячью проводов, по которым датчики, перед тем как сгореть и расплавиться, передадут бесценную информацию, – «портрет взрыва». Обратный отсчет времени: «Три… Два… Один…» И словно колыхнулась земля. По ногам ударило железным рельсом. Взрывная волна побежала вокруг земли. Вершина горы поднялась, словно кто-то огромный изнутри бился о нее головой. Осела, оставив над пиком облако грязной пыли. С полковником, искателем приключений, лезу в старую, полуобвалившуюся штольню, где десяток лет назад случился ядерный взрыв. Камни опадают на спину, луч фонаря утыкается в рваную сталь. В круглой сердцевине горы, оплавленной ядерным взрывом, сверкают драгоценные стекла, свисают стеклянные слюни, – «волосы ведьмы», как их называют атомщики. Я ощупываю пальцами лоно, где полыхнуло подземное солнце. На ладони – красные и зеленые бусинки.

Полк стратегической авиации готовится к взлету. Под покровом ночи пройдет над Белоруссией, Польшей. Теряя машины, прорвет ПВО Германии. Нанесет ядерный удар по штабам и танковым группировкам НАТО, по балтийским портам, по железнодорожным узлам и заводам, покрывая Европу, ее готические соборы, барочные дворцы и музеи пеплом ядовитых пожарищ. Смотрю, как в липком свете прожектора в бомбовый отсек самолета подвешивают бомбу, похожую на тучного сонного поросенка. Заводская маркировка, красные и черные литеры. Летчики прячут в кожанки запечатанные конверты с секретными указаниями целей. Садятся в кабины. Полк всей своей ревущей громадой, скользя в аметистовых прожекторах лучистыми плоскостями, выбрасывая красные метлы огня, уходит в небо. Молкнет гул последней машины. Мерцает звездное небо. И мысль: «Господи, неужели в последний раз вижу эти звезды, мну в руках листочек осенней полыни, и сейчас на горизонтах начнут разгораться красные шары взрывов, и меня, и мой дом, моих близких зальет белой слепящей плазмой…»

На космодроме «Плисецкий» присутствую при пуске ракеты. Далекая, невидимая в темноте, окруженная сырыми лесами, стоит на старте среди бетонных желобов и площадок, опаленных прежними пусками. Сверхдальняя, с разделяющимися боевыми частями, она должна установить долгожданный паритет с Америкой, сломить стратегическое превосходство противника. На командный пункт привел меня главком ракетных войск Толубко. Представил главным и генеральным конструкторам, генералам, членам комиссии. Те смотрят на меня недружелюбно, сторонятся, суеверно считая, что посторонний, незваный человек принесет им несчастье. Как женщина на корабле. Как некрещеный, забредший в алтарь. До старта – минуты. Мы выходим на смотровую площадку. Далеко, за лесами полыхнуло белым. Стало разгораться пышное млечное зарево. Узкий факел, убыстряясь, отрываясь от черных лесов, пошел в небеса, превращаясь в ослепительную колючую искру. Вошла в прозрачное перистое облако, небо наполнилось нежной радугой, словно над миром проплыло невесомое павлинье перо. Ракета, незримая, летела над тундрой, роняла ступени, вписывалась в траекторию, сопровождаемая радарами слежения. Пуск состоялся. Конструкторы и генералы, как дети, ликовали, смеялись, целовали друг друга, били по плечам и толкали. Меня обнимали, норовили щипнуть, приобнять, словно я был амулетом, который принес им удачу, и они хотели оторвать от меня лоскуток. По сей день вспоминаю летящего в небесах прозрачного ангела, несущего горящую свечку.

Дивизия мобильных ракет, неуязвимых для удара противника. Ночные броски по снежным лесам и равнинам. Тяжкие туши, груженные на лафеты, мнут проселки, давят сугробы, несут в электронных контейнерах координаты вражеских целей. Бэтээры охранения. Штабная машина. За окнами дремлющие городки, подслеповатые огни деревень. Придорожная сельская церковь с растворенной дверью, где ярко, красно от икон, светло от свечей и лампад. За околицей – внезапный, учебный налет «диверсантов». Схватка на зимней дороге. Стрельба автоматов, взрывы гранат, долбящий стук пулемета. Я лежу в снегу, в ребристой колее, продавленной ракетным тягачом. На руке моей кровянеет царапина. Заслоняя звездное небо, горбится огромное туло-во ракеты.

Атомная подводная лодка уходит из базы Гремиха. Покидает гранитный фьорд, толкая перед тупым черным носом мощный бурун океана. Погружение в пучину на несколько недель, под полярную шапку, где движется карусель из подводных лодок, своих и чужих. Идет непрерывная охота и слежка. Главная добыча – наш подводный «стратег», способный расплавить лед, швырнуть в небеса десяток тяжелых ракет, накрыть Америку зонтиком термоядерных взрывов. За нами ходит многоцелевой «американец», выискивает нас среди подводных течений, перепадов соленой и пресной воды, чтобы в «судный час» послать на шелест наших винтов ядерную стаю торпед. За «американцем», как гончий пес, по его турбулентному следу, ходит советская, оснащенная торпедами лодка, вслушиваясь в гулы моря, в рокоты надводных кораблей, в скрипы планктона, в жалобные крики касаток. Среди какофонии моря найдет чуть слышный, едва уловимый акустический всплеск, отраженный от скользящей подводной махины. Всплытие под Северным полюсом. Лодка упругой спиной ломает лед, выдавливается на поверхность черным огромным пузырем. Стоим с командиром в рубке среди шипенья и шелеста моря, звона льдистых осколков. Ветер, слезы в глазах. Над нами трепещет, полыхает сияние, словно кружит прозрачный подол небесной танцующей Девы.

Чернобыль. Четвертый блок, как гнилой распавшийся зуб, из которого дышит ядовитое зловонье. Вертолет, обшитый свинцом, завис над полосатой тубой, огибает облако гари, и я вижу, как в кабине пилота движется стрелка радиометра, и мне кажется, чувствую, как распадаются мои кровяные тельца. Вместе с шахтерами пробиваюсь в туннель под днище реактора, касаюсь рукой ребристой бетонной плиты, над которой, отделенное метрами монолита, тлеют комья урана. Медленно прожигают бетон, опускается вглубь, к грунтовым водам, которые готовы вскипеть, ударить в небо взрывом раскаленного пара. На кровле третьего блока с солдатами химзащиты убираем осколки графита. В бахилах, комбинезонах, полиэтиленовых колпаках вбегаем по одному в солнечное озаренное пространство. С совком, метелкой, подскакиваем к черному черепку графита, от которого веет смертью. На всю работу – десять секунд. Поддеть осколок совком, добежать до контейнера, кинуть страшный мусор в железный короб, уложить у дверей совок и метелку и выскочить из солнечного овального зала, уступая место другому. Снимаю комбинезон и бахилы. Они пропитаны липким потом страха, который капает на пластмассовый пол. В городе Припять, безлюдном, словно в одночасье улетел в небеса весь народ, катим на бэтээре по чистым цветущим улицам с мигающими светофорами, ошалелыми, перебегающими дорогу кошками. За городом, в золотых пшеничных полях, видна далекая египетская пирамида станции с затуманенным небом. На ум приходят слова апостола про Звезду Полынь, – чернобыльник.

На Новой Земле в последнее лето существования СССР, вместе с генералами, адмиралами, министрами, членами правительства осматривали полигон для возможных подземных взрывов. Уже веяло в воздухе бедой. Печальный Олег Бакланов, предчувствуя поражение, предавался мистическим размышлениям о бренности бытия. Мы кидали в студеное море удочки, выхватывая блестящих, сочных, шершавых, словно огурцы, гольцов. У берега колыхалась темная, отшлифованная морем доска, как след старинного кораблекрушения. Мы оба молча, думая об одном, смотрели на этот таинственный печальный обломок.

Об этом я вспоминал, перемещаясь в катакомбах красноярского горно-химического комбината. Мне было хорошо под землей, куда укрылась великая история прекрасной страны, изгнанная с поверхности, где торжествуют теперь мерзость, глупость, разбой. Великий народ, изгнанный из истории, мучится в тошнотворных выборах, избирая себе все новых и новых мучителей. Лучшими людьми слывут лавочники, проститутки, обманщики. Вместо атомных «Городов Солнца» возводятся «Города Золотых Унитазов». И на святом алтаре кривляется, строит мерзкие рожи золоченый, размалеванный языческий бог, распевая срамные скоморошьи частушки. Мне хотелось остаться под землей навсегда, двигаться в огромных каменных залах, встречаясь с исчезнувшими героями Родины, которые не умерли, не исчезли, а только переместились в подземное царство с немеркнущим млечным свечением.

Как в псковских Печерах упрятаны в песчаной горе кладбища праведников, высечены подземные храмы, движутся богомольцы, славя из-под земли Царство Небесное, так и я в катакомбах несу перед собой немеркнущую «красную лампаду», светоч моей любви и веры. Молюсь о завещанном «Русском Рае».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.