Ужас в лесу.

Ужас в лесу.

«Страх – чувство, возникающее у человека в случае какой-либо действительной или кажущейся опасности, ожидания боли, страдания. Страх может иметь разную степень: от лёгкого испуга до состояния ужаса». Так утверждается в 41-м томе Большой Советской Энциклопедии 1956 года издания.

Страх и крайняя степень его выражения – панический ужас – довольно-таки неприятные и коварные чувства, особенно в тех случаях, когда человеку совершенно непонятна вызвавшая их причина. Диапазон поступков, которые может совершить охваченный страхом или ужасом человек, может простираться от смешного до трагичного. Непроизвольно поддавшийся этим тёмным чувствам человек, влекомый инстинктом сохранения своей жизни, способен, например, в лесу с ловкостью обезьяны невероятно быстро забраться на дерево, а в доме выпрыгнуть из окна своей «охваченной ужасом» комнаты. И винить его ни в коем случае нельзя.

Всем известен феномен лесных или пещерных страхов, овладевающих человеком без каких-либо видимых причин. Здесь не имеются в виду страхи, вызванные опасением заблудиться, встретиться со злодеем или диким животным и прочее. Сильный человек способен преодолеть эти страхи. Подразумеваются случаи, когда даже сильный и в высшей степени мужественный человек оказывается не в состоянии владеть собой под влиянием внезапно и необъяснимо охватившей его волны ужаса.

Об одной такой истории поведал Павел Гусев. Его очерк «Страх» был напечатан в газете «Московский комсомолец» 21 февраля 1988 года.

В конце августа предыдущего года Павел и три его сокурсника решили на моторной лодке подняться вверх по течению глухой, удалённой от селений речушки в Вологодской области. Двое из его сокурсников были опытны в таких делах, а Павел и его друг Миша – здоровенный угловатый парень – знали о путешествиях лишь понаслышке.

Дней через десять туристы добрались до заброшенного хутора – огромного домины с пристройками на высоком берегу реки. Сразу же за домом начинался глухой частый лес. На берегу, почти у самой кромки воды, стояла чуть покосившаяся банька. А на лужайке перед заброшенным домом, где расположились туристы, лежали старые, местами уже тронутые гниением бревна. Они лежали поодаль от дома: видимо, у хозяев были какие-то соображения на сей счёт, но они почему-то не были воплощены в дело… Все ушли, покинули это место. Когда, почему, зачем?

Впрочем, эти вопросы посетили Павла и Мишу позже. А пока все вчетвером, удобно устроившись на тех брёвнах, держали, так сказать, военный совет: не оставить ли Павла и Мишу здесь вдвоём на несколько дней, чтобы не затруднять их продолжением нелёгкого для них способа продвижения. Решили так и сделать, договорившись встретиться здесь же дней через десять. Павел и Миша остались одни. К вечеру они всё ещё были на той лужайке перед заброшенным домом. В сумерках его угрюмые, тяжёлые очертания, по словам Павла, разрослись и удвоились на фоне темнеющего неба. Сразу пропала охота подходить к дому за дровами. Дом притих, стал таинственным и, в воображении незадачливых путешественников, обитаемым… Но в этом они друг другу конечно же тогда не признались.

Для ночлега выбрали баньку, но утром завтракали все равно наверху, на лужайке.

Дальше стоит предоставить слово Павлу: "День – весь в заботах – подходил к концу. На нас сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее наваливалась темнота, забираясь сначала в дальние углы, в дом, а затем уже выходя по-хозяйски на поляну. Ужинали мы в баньке.

К вечеру Мишка стал совсем молчаливым, а с темнотой забрался на нары в нашем скромном убежище, да так оттуда и не спускался. Я вдруг, вспоминая день, почувствовал какую-то тоску. А может, это была тревога? Днём сходил в сосновый бор, который манил к себе золотистым светом, грибами…

Но прошёл немного, и захотелось вернуться. Даже не понял почему. Хотелось быть на лужайке, на открытом месте. Больше в лес не тянуло. Так же прошёл ещё один день. Мишка сделался совсем угрюмым. Почти всё время проводил у реки с удочкой, искоса поглядывая на меня, как бы изучая моё поведение. Признаться, мне было не по себе. Я не мог оценить своё внутреннее состояние, не мог понять, что со мной происходит.

На третий день решил сходить на охоту. Закинул ружьё на плечо, зашагал в сторону леса, который стоял плотной стеной за домом, в стороне от соснового бора. В лесу меня тут же плотным нудным облачком окутали комары. Лес был старый, весь заваленный умершими, состарившимися деревьями. Они цепляли за руки, ноги, как бы не желали пускать в свою глубину. Буквально метров через сто под ногами захлюпала, зачавкала вода. Сапоги проваливались все глубже и глубже, и во впадинках следов пузырилась, крутилась чёрная вонючая жижа. Начиналось болото. Оно уходило в глубь леса, окружая со всех сторон, и лес казался мёртвым, лишённым жизни. Только комары да мошки липли на потное лицо.

И вдруг я почувствовал, понял, что меня тревожило все эти дни. Я с ужасом осознал, что я здесь не один. За мной кто-то пристально наблюдал! Но откуда? Кто? Я лишь чувствовал, но не видел.

Быстро повернув, я буквально побежал к поляне. Свалился, чертыхнулся, отряхивая налипшую грязь, и вскоре выскочил недалеко от заброшенного дома. Тяжело дыша, прошёл мимо дымящегося костерка, спустился к баньке, открыл дверь – Мишки не было. Не видно его было и на берегу.

Выскочив наверх, я озирался по сторонам, а внутри всё сжалось от подступившего тошнотворного чувства одиночества. Оно наплывало, делая ноги ватными, непослушными. Мишки нигде не было. Я заорал так, что даже сам не понял, что кричу.

Внезапно я услышал Мишкин голос. Он доносился откуда-то сверху. С трудом я разглядел его почти на самой макушке берёзы, которая росла на краю поляны, изящно изгибаясь и нависая над рекой.

Я вскарабкался туда же и, еле отдышавшись, присел на сук чуть ниже Мишки. Он с испугом смотрел на меня, виновато моргая, отводя глаза. «Ты что?» – выдавил я.

И тут выяснилось, что все эти дни Мишка находился в подавленном состоянии, потому что ощущал себя на поляне неуютно. Но главное он понял, только когда я ушёл в лес на охоту. Мишка явственно почувствовал, что за ним кто-то наблюдает.

Он чувствовал на себе взгляд. Это и заставило его опрометью кинуться к дереву и лишь на его вершине осознать свою безопасность. Тогда я поделился своими ощущениями, которые почти полностью совпали с Мишкиными. Он побледнел, руки судорожно сжали берёзовые ветки, которые служили ему опорой. С дерева мы слезли, лишь когда наступили сумерки.

Не разжигая костра, быстро прошли в баньку, закрылись, поужинали консервами.

Утром долго не вставали, но о вчерашнем не говорили, старались не вспоминать свою тревогу. Позавтракали у костра и вдруг, не сговариваясь, взглянули друг на друга: мы опять начинали чувствовать ужас чьего-то присутствия. Не сговариваясь, мы прихватили ружья и пошли к берёзе.

На ней мы и провели остаток дня. Там, наверху, в шуршащей листве, у нас родился план. Завтра немедленно уходить из этих мест. Мы больше не могли выдерживать эту пытку страхом. Он нас сковывал, превращал оцепеневшие наши фигуры в какие-то мумии. Мы проклинали день, когда решили ехать в эту глушь. И шумные многолюдные московские улицы казались какой-то нереальной, фантастической мечтой.

Утром следующего дня, собрав свои вещи, захватив немного еды, мы в буквальном смысле слова рванули что было сил из этого места. В баньке остались палатка, спальники, котелки, основная часть продуктов… И записка, в которой мы сообщали нашим друзьям, что решили уехать. Дверь мы приткнули крепкой палкой".

Через пять дней натерпевшиеся ужасов друзья были в Москве. А через две недели они встретились с оставившими их на том заброшенном хуторе товарищами. Те рассказали следующее. Когда они вновь попали на хутор, на месте стоянки Павла и Миши стояла мёртвая тишина. Никого не было. Они злились на Павла и Мишу, недоумевая: что же всё-таки случилось? Дверь в баню оказалась открытой настежь. В воде у самого берега лежал смятый котелок…

Войдя в баньку, они увидели.страшную картину: рассыпанная вермишель, крупа, разорванные спальные мешки. А самое необычное – содержимое канистры с топливом для лодочного мотора было вылито на пол. Для этого надо было отвернуть крышку!

Собрав уцелевшее, они уплыли. Оставленную Павлом и Мишей записку не нашли…

Больше, сообщил Павел Гусев, бывать в тех местах ему не доводилось. Остались лишь память и ужас, панический ужас, испытанный впервые в его жизни. Испытать такое вторично не было никакого желания.

А вот другая история – похожая, но с одним отличием: источник ужаса показался на глаза человеку! Но тому от этого стало лишь ещё хуже. А описал странное происшествие Герман Арутюнов в замечательном труде «О природе ужасного». В нём приведены примеры встреч людей с гоминоидом, иными словами, с так называемым снежным человеком. При внезапных столкновениях с ним людей обуревает невыразимое чувство ужаса. Что интересно (не для жертвы, разумеется) – иногда ужас накатывает ещё до того, как появится его мохнатая причина. Именно это и произошло в августе 1966 года со студентом И. Староверовым, который охотился на рябчиков в лесу километрах в пятидесяти к северу от Вологды. На обратном пути вдруг налетел шквалистый ветер. Разразилась гроза. "Внезапно, – сообщает Староверов, – меня охватил ужас: я почувствовал на себе чей-то взгляд… зарядил оба ствола дробью. Всё время осматривался. Остановился в месте, где во все стороны можно было окинуть взглядом местность метров на двадцать-тридцать.

При очередном шквале ветра обратил внимание на берёзку метра три высотой, которая росла от меня метрах в двадцати перед большой елью. При одном из порывов ветра она наклонилась так, что я увидел за ней странное существо, от которого далее уже не мог оторвать глаз.

Первое, что пришло в голову: леший! Хотя в него я, конечно, не верил и никогда о нём не думал. Существо стояло под ёлкой в метре от ствола. Правым боком ко мне. Хорошо были видны рука, вытянутая вдоль туловища, и плечо. Голова находилась в ветвях ёлки. Ноги были скрыты травой и кустами. Рост существа до двух метров.

Из ветвей меня буравил его взгляд. Он как бы «предлагал» мне покинуть территорию. Было видно, как ветер трепал шерсть на нём. Цвет её серо-бурый.

Взяв ружьё в правую руку, я двинулся далее по дороге. Она подводила меня все ближе к существу – всего восемь-десять метров разделяло нас. До этого места я старался не смотреть на него прямо. Лишь фиксировал его фигуру боковым зрением, направив ствол ружья в сторону ёлки. По мере же удаления от него поворачивался в его сторону, а под конец шёл задом. Существо не пыталось выйти из-под ёлки. Как только дорога пошла сквозь густой лес, побежал. Никто меня не преследовал… До 1990 года никому о происшествии не рассказывал".

Иногда же бывает так, что нечто вызывающее ужас действует, оставаясь невидимым. О таком именно случае рассказал в 1983 году Арутюнову, когда тот был участником экспедиции, искавшей гоминоида в Таджикистане, учитель по имени Николай. С ним Арутюнов познакомился на одной из туристских баз под Душанбе. Вот рассказ Николая:

"Было это недалеко от озера Пайрон. Решили мы с крепким хлопцем Вовкой дежурить в палатке по очереди. Причём с условием – не братье собой никакого оружия и техники, например рации. Первую ночь дежурил он. Утром пришёл весь белый. Говорит: «Пусть Коля идёт. И если подтвердится то, что со мной было, тогда и я расскажу».

Я зарёкся не спать, поэтому перед дежурством заранее отоспался. Сижу, слушаю. Вдруг в двенадцать ночи – шаги. Мягкие такие, но слышно. Открываю полог палатки – никого. Закрою, посижу – опять шаги. Всё время палатку открытой держать нельзя, так нас инструктировали, чтобы не отпугнуть гоминоида. Но другого выхода нет. Решил низ палатки, примерно сантиметров сорок, не закрывать. Думал: опять услышу шаги – высунусь и успею рассмотреть его прежде, чем убежит. Немного посидел – опять шаги. Правда, далеко, еле слышно. Тогда я на коленях подполз к незастёгнутому пологу и прижал голову к брезенту. Все просто: шаги будто ближе – высуну голову и увижу. Но тут началось непонятное… В середине живота закрутило, разлилось что-то холодное, в голове застучало, заколотило. И накатило странное ощущение, сонливость, что ли, или ещё что-то. Видимо, отключился. И, наверное, ткнулся носом прямо в полог, так что голова оказалась на улице.

Сколько пробыл в таком состоянии, не помню. Потом прикинул: наверное, минут сорок.

Очнулся от того, что меня кто-то гладит по щеке! На ощупь оно, это самое гладящее, твёрдое, как дермантин. Я спросонья и хлоп, и накрыл то, что меня гладило! Чувствую: рука, покрытая негустым волосом. Тут только до меня что-то дошло, и я заорал нечеловеческим голосом. И… потерял сознание. Когда пришёл в себя – вокруг никого, все тихо. Но так было мне тогда мерзко, так не по себе, что с меня хватит, встречаться больше не хочу".

Про то озеро Пайрон, что у Гиссарского хребта на Памире, издавна ходила дурная слава. Местные пастухи сообщали о встречах со страшным человекоподобным существом. Исследователи, забредавшие на берега озера в поисках гоминоида, иногда сталкивались с тем же, о чём говорили пастухи. Например, 14 октября 1972 года очевидцем и участником крайне странного и жуткого происшествия близ озера Пайрон оказался томский художник и исследователь «снежного человека» Г. П. Бурцев. В тот день вечером он испытал «нападение» того, что, как он считал, было «снежным человеком». Во время «нападения» он почувствовал какую-то обездвиженность всего тела, у него пропал голос, слышал звуки шагов снаружи палатки, заметил исчезновение вещей, до того находившихся под рукой, были упругие продавливания боковин палатки и другие эффекты (например, «вонь, у которой нет аналогов»). Утром Бурцев пошёл навестить местных пастухов. У него были три флакона – под лак «пинен» и масло для живописи; флаконы – образца 60-х годов из толстого стекла, не бьющиеся при падении на плиточный пол. Вечером 14 октября 1972 года эти три флакона находились в печурке вне палатки. Вернувшись от пастухов к палатке днём 15 октября, Бурцев нашёл флаконы разбросанными. Мало того, на одной из стенок каждого из них появилось по гладкому круглому отверстию! Кстати, такие же отверстия в оконных стёклах, бывает, возникают в результате «жизнедеятельности» НЛО, полтергейста или шаровой молнии…

Как и в случае с Павлом Гусевым и его товарищем, то, что вызывало непереносимый ужас у Бурцева, к тому же ещё и оставило материальные следы своих странных жизнепроявлений.

Кстати, в таком жанре фольклора, как былички, когда рассказчик сообщает о встрече в лесу с «лешим», он нередко говорит об испытанном при этом ужасе, таком, что доводит до беспамятства даже самых храбрых людей. Вот одна такая быличка из составленного новосибирским фольклористом В. П. Зиновьевым сборника «Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири» (Новосибирск, 1987); она записана в 1976 году со слов А. М. Бронникова из села Знаменка Нерчинского района Читинской области:

"Правда или нет… Бабка мне рассказывала про моего деда. С ним произошло это на охоте…

Дед у меня был бесстрашный: все был охотник. Не боялся ни черта, никого. И в бога не верил. Ну, один раз собрался он на охоту. Бабка его отговаривала: – Не ходи на охоту, не время. Ну, раньше были поверья: в такой день нельзя ходить и в такое время. Точно не знаю в какое. Это было давно дело, бабка мне рассказывала, я точно не расскажу…

Было так. Пришёл он в тайгу. Один, без собаки. Пошёл на медведя. Решил медведя завалить. Ну, обычно на медведя как охотятся? Или с собаками группа, или сидьбу на деревьях делают и скрадывают: На деревьях делают настил, от земли несколько метров. Ну, от медведя это, конечно, не спасёт, но если винтовка хорошая или ружьё… Ну, с ружьём делать нечего – глухо. Деревья тоже не спасут. Но если вовремя… Он сидит.

Дело было осенью. Медведи уже нормальные были, как сейчас говорят, в полной кондиции были, при теле. Перед тем как ложиться в берлогу, они жирные. Ну, сидит. Нет и нет, нет и нет. А сидьба была на солонцах (по-нашему, солонцы – это куда козы, гураны приходят соль грызть. Ну, а медведь тоже приходит на их, на коз. Караулит). Смотрит (раньше часов не было, по звёздам определяли время), смотрит: уже полночь. Только ровно полночь, слышит – затрещало. Он, говорит, приготовился, винтовку скинул, с предохранителя снял. Смотрит: вроде не видно. Ближе, ближе затрещали кусты. Я, говорит, хотел стрелить – руки не. поднимаются, отнялись и все. Ни крикнуть, ни двинуться – ничего не могу. Слышу, грит (это дед потом рассказывал бабке), в кустах затрещало, захохотало таким голосом громким.

«Что, – говорит, – не можешь стрелить? Не сможешь ты стрелить. Не сможешь и не убьёшь!» – Ишшо раз захохотал, затрещали кусты. Он ушёл.

Дед был бесстрашный. Но, говорит, здесь забыл про винтовку. Когда очнулся, и до дому километров пять или десять рвал из тайги только так. Прибежал, говорит, сам не свой. А бабка ему говорит:

«Я же тебе говорила: не ходи – ты пошёл. Нельзя было».

Не знаю уж, это точно или нет. Подробностей-то я всех не знаю. Основное все запоминал, а подробности пропускал мимо ушей".

Некоторые исследователи полагают, что вызывающая ужас нечисть – нечто подобное материализованному с помощью медиума на спиритическом сеансе призраку, энергетический потенциал которого позволяет как нагнать ужас на человека, так и навести беспорядок в его окружении. То есть это – нечто вроде привидения, запас «жизненных сил» которого позволяет ему вести относительно продолжительное и самостоятельное существование. А о том, почему такого рода создания неведомой реальности поражают нас ужасом, ещё во второй половине прошлого века поведал нам выдающийся русский поэт В. А. Жуковский. Вот что он писал об этом в статье «Нечто о привидениях»: «Мир духовный есть таинственный мир веры, очевидность принадлежит миру материальному – она есть достояние здешней жизни, заключённой в пределах пространства и времени… Эти явления духов, непостижимые рассудку нашему, строящему свои доказательства и извлекающему свои умственные выгоды из материального, суть, так сказать, лучи света, иногда проникающие сквозь завесу, которой мы отделены от духовного мира. Они будят душу посреди ленивого покоя земной очевидности, они обещают ей нечто высшее, но его не дают ей, дабы не произвести в ней раздора с тем, что ей дано здесь и чем она здесь должна быть ограничена и определена в своих действиях. Вот причина, почему и всякое явление духа производит в нас чувство ужаса, не похожего ни на какой земной ужас».