Миф девятый ЕСЛИ БЫ НЕ ОШИБКИ ГИТЛЕРА И, ОПЯТЬ-ТАКИ, ПЛОХАЯ ПОГОДА И ПЛОХИЕ ДОРОГИ, ТО К ОСЕНИ 1941 ГОДА ГЕРМАНИЯ МОГЛА БЫ ВЫИГРАТЬ ВОЙНУ, А ГИТЛЕР — ПРИНЯТЬ ПАРАД ВЕРМАХТА НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ
Миф девятый
ЕСЛИ БЫ НЕ ОШИБКИ ГИТЛЕРА И, ОПЯТЬ-ТАКИ, ПЛОХАЯ ПОГОДА И ПЛОХИЕ ДОРОГИ, ТО К ОСЕНИ 1941 ГОДА ГЕРМАНИЯ МОГЛА БЫ ВЫИГРАТЬ ВОЙНУ, А ГИТЛЕР — ПРИНЯТЬ ПАРАД ВЕРМАХТА НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ
Заканчивая анализ мифа седьмого, где, кроме прочего, имелись и ссылки немцев на плохую погоду и плохие дороги, я обещал вернуться к этой теме ещё раз, когда речь пойдёт об оправдании провала «блицкрига» ошибками фюрера. И эти три фактора: «ошибки», «погода», «дороги» — так плотно соседствуют в западной литературе о войне, что далее я буду говорить о них, не разделяя анализ и переходя время от времени от «ошибок» к «погоде и дорогам» и — наоборот.
Миф о якобы ошибках Гитлера, не слушавшего своих высокомудрых генералов и выбравшего неверные направления ударов по России, а также мифы о «плохих дорогах» и «плохой погоде», которые якобы замедлили темпы германского вторжения, а затем и вовсе свели их «на нет», стали возникать буквально с началом Великой Отечественной войны. Причём на первых порах «погодно-дорожный» миф начал создаваться даже не в недрах ведомства министра пропаганды Геббельса, а в умах германских генералов — как некое оправдание перед самими собой того неприятного факта, что всё в России сразу пошло не так, как задумывалось и желалось.
И уже 27 июня 1941 года, на 6-й день войны, генерал Гальдер записал в дневнике:
«На фронте под влиянием изменений обстановки, состояния дорог (вот когда впервые появляются «плохие дороги». — С.К.) и других (?! — С.К.) обстоятельств события развиваются совсем не так, как намечается в высших штабах, что создает впечатление, будто приказы, отданные ОКХ (Верховное командование сухопутных войск. — С.К.), не выполняются»…
По поводу этих сетований вспоминается классическое: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги… А по ним — ходить!»
Ну, в самом-то деле! Менее двух лет назад, в Польше, где дороги были, как правило, ничуть не лучше, если не хуже, чем в России, всё шло без сучка, без задоринки, как по маслу. А ведь тогда военные действия начались на два месяца позже, и осенняя непогода сразу затрудняла немцам боевые действия. Тем не менее с поляками проблем не было, и приказы, отданные ОКХ, вполне выполнялись.
Впрочем, дела для вермахта вскоре вроде бы наладились, тема «плохих дорог» временно была закрыта. Зато достаточно быстро возникла тема «плохой погоды». Например, 21 июля 1941 года, на 30-й день войны, Гальдер записал:
«На Умань наступают лишь части 16-й и 11-й танковых дивизий (из 1-й танковой группы группы войск «Юг». — С.К.). Остальные войска группы армий из-за плохой погоды продвигаются вперед крайне медленно…»
Однако непосредственно перед этим следует запись:
«Группа армий «Юг»: Главные силы 1-й танковой группы все еще скованы контратаками 26-й армии противника, чего, впрочем, и следовало ожидать. На Умань…» и т. д.
То есть продвижению пехоты фон Рундштедта и танков фон Клейста не так мешала украинская распутица (да и какая в благодатном украинском июле может быть распутица?!), как сдерживала их советская 26-я армия! К тому же сразу после записи о «плохой погоде» Галь-дер был вынужден отметить:
«Группа армий «Центр»: На северном фланге группы армий нашим войскам, к сожалению, пришлось оставить Великие Луки.
Это очень невыгодно. Значительные силы противника смогут (перед 16-й армией) выйти из-под угрозы окружения…»
Итак, невыгодное положение для вермахта создают русские угрозы, а не русские гр?зы… И лишь 27 июля 1941 года Гальдер записывает:
«На фронте группы армий «Юг» разразились сильные грозовые ливни. Всякое движение замерло. Можно лишь попытаться продвинуть танковый клин, направленный на Умань, дальше на юг с целью перехвата железной дороги и шоссе (выделение моё. — С.К.), идущих через Умань на восток…»
Однако июльские грозы в знаменитые «воробьиные ночи» характерны не только мощными ливнями, но и скоротечностью. Сразу после них устанавливается, как правило, отличная погода. И обратим внимание на то обстоятельство, что не всегда, выходит, были плохи дороги в России, если в районе Умани требовалось перехватывать шоссе.
Пройдёт не так уж много лет, и в 1956 году на страницах коллективного немецкого (однако написанного за доллары) сборника трудов гитлеровских генералов «Роковые решения» генерал Гюнтер Блюментрит вздохнёт:
«На бескрайних просторах Востока нельзя было рассчитывать на лёгкие победы…
Некоторые наши военачальники в течение всей Первой мировой войны находились на Западном фронте и никогда не воевали на Востоке, поэтому они не имели ни малейшего представления о географических условиях России…»
Но, во-первых, многие германские военачальники в Первую мировую войну всё же воевали на Восточном фронте или воевали против Советской России в Гражданскую войну. Во-вторых, в германском Генштабе что — не знали о рельефе и климате России и о том, что её дорожная сеть, несмотря на все усилия большевиков за две с лишним пятилетки, скорее плоха, чем хороша? А в-третьих, и Блюментрит признавал после войны:
«Многие из наших руководителей сильно недооценили нового противника. Это произошло отчасти (ну-ну. — С.К.)потому, что они не знали ни русского народа, ни тем более русского солдата»…
Итак, кроме состояния русских дорог не учли ещё и русского солдата… Промах и впрямь немалый!
Но как же дороги? Они-то действительно были нередко плохими! Так-то так, однако и советским войскам тоже ведь приходилось пользоваться ими при манёврах, переброске войск и т. д. Это соображение может показаться банальным, однако оно от этого не перестаёт быть верным. И это ещё надо посмотреть — кому в начале войны «плохие» русские дороги мешали больше — вермахту или РККА? Ведь именно на этих дорогах и выходила быстро из строя не полностью отработанная ходовая часть наших новых танков и уже сработанная длительной эксплуатацией ходовая часть наших старых танков!
А пыль? Да, 2 августа 1941 года Гальдер пометил: «Состояние дорог. Пыль портит моторы». Но пыль портит любые моторы, а качество немецкой техники было более высоким, значит, и пыль ей вредить должна была меньше, чем советской. Причём Роммелю в Северной Африке пыль не мешала наступать даже в пустыне. До поры, до времени, конечно, а точнее — до Эль-Аламейна.
Английский военный историк Фуллер, отдавая дань тезису о плохих дорогах, делает тем не менее ценное признание: «Обширные равнины России облегчали проведение охватывающих операций». То есть «бескрайние просторы Востока» были для вермахта на первых порах скорее благом. Ведь и Гитлер, и его генералы были согласны в том, что главная текущая цель войны — «разгромить живую силу русских», — как это отметил главком Браухич 25 июля 1941 года (см. «Дневник» генерала Гальдера, т. 3, кн. 1, стр. 189). А уничтожить Красную Армию было проще всего в ряде «котлов», образованных серией фланговых, охватывающих операций!
А далее я скажу вот что…
Уж не знаю почему, но от внимания западных историков той войны ускользнули, похоже, предварительные записи генерал-полковника Гальдера на совещании начальников штабов группы армий 25 июля 1941 года (они приведены в «Военном дневнике» издания 1971 года на страницах 182–193 книги 1-й тома 3-го).
Разговор на совещании шёл исключительно деловой, пропагандировать друг друга было незачем, но и оценить ситуацию надо было всеобъемлюще. Тем не менее в записях Гальдера о необходимости учёта фактора плохих дорог и плохой погоды ничего не сказано. Зато там можно прочесть вот что:
«Автострады!
Не годится, когда нам докладывают, что местность для нас непроходима, а противник оттуда постоянно ведет контратаки».
Собственно, Гальдер одной этой записью высек и себя, и своих коллег, после войны ссылавшихся, как и сам Гальдер, на «плохие дороги». Но в реальном масштабе военного времени Гальдера постоянные разговоры о «плохих дорогах», оказывается, раздражали. Ещё бы! Для Красной Армии и бездорожье становится подходящим театром военных действий, а вермахт не может воевать без имперских автострад!
Да, с автострадами в тогдашней России было неважно… И в «Воспоминаниях солдата» Гудериан писал:
«Плохое состояние дорог не давало возможности передвигаться с большой скоростью… Только тот, кто сам проезжал по этим топким и грязным дорогам до передовых позиций, мог представить себе то напряжение, которое испытывали войска и материальная часть…»
Но помилуйте! Грязь не способствовала высокому моральному состоянию войск и материальной сохранности боевой техники и у русских. Однако не это даже суть важно. Существенно то, что Гудериан проехал за 10 часов 165 километров 10 сентября, а 130 километров за 10,5 часа 11 сентября 1941 года. Тоесть в тот период 1941 года, когда по расчётам «блицкрига» в России всё должно было быть закончено, а вопрос темпов передвижения по России с повестки дня снят! Почему же вышло иначе?
А потому, что первичным фактором срыва «блицкрига» стало упорное русское сопротивление, а уж оно обусловило со временем, к осени 1941 года, появление и вторичного фактора — плохого состояния русских дорог. Приэтом даже в якобы русскую распутицу немцы — когда русские им это позволяли — продвигались более чем быстро. Описывая немецкое наступление на Севск 1 октября 1941 года, Гудериан сообщает:
«…я отправился к передовым подразделениям наших танковых частей и объявил благодарность личному составу подразделения, которым командовал майор Юнгенфельдт. На обратном пути я сообщил командиру корпуса о своем приказе продолжать наступление. Передовые части корпуса продвинулись за этот день на 130 км!»
Требуются комментарии?
Говоря о состоянии войск на 9 сентября 1941 года, Гудериан пишет:
«Малочисленный состав всех частей и соединений настоятельно показывал, что войска {…} нуждаются в отдыхе и доукомплектовании…»
Но в чём причина? В плохих дорогах и погоде? Или — в ошибках Гитлера? Нет, выпущенный мной в фигурных скобках текст таков: «…после напряженных и кровопролитных боев, длившихся беспрерывно 2,5 месяца…».
Да ведь и сам Гальдер в помянутых выше записях на совещании 25 июля 1941 года отмечает вот что:
«Фактор внезапности миновал — появились новые факторы…
Опыт: Совсем другой противник, поэтому — совсем другой опыт… <…>
Общая оценка противника:
Численность танковых войск у противника оказалась больше, чем предполагалось. Особенно отмечается упорство сопротивления противника. Перед группой армий «Юг» противник оказался на высоте в вопросах общего руководства (это ведь о маршале Будённом и генерале Кирпоносе. — С.К.)и ведения наступательных действий оперативного масштаба. Перед группами армий «Центр» и «Север» противник показал себя с плохой стороны (сказываются прежде всего катастрофические последствия провала Павлова. — С.К.)…»
Сразу же за этим Гальдер, правда, пишет: «Управление войсками в тактическом звене и уровень боевой подготовки войск — посредственные», но ведь эти — пусть и не лучшим образом подготовленные — войска проявляют особенное упорство. Это они своим упорством срывают все планы немцев, и Гальдер, не сумев совладать с чувствами, пишет 25 июля 1941 года:
«Вопросы психологии: Непрекращающаяся война действует людям на нервы (угу! Это не «странная война» на Западе. — С.К.). Поэтому понятна повышенная чувствительность. Но она должна иметь свои границы! Общее дело выше личного. Если это не получается, то какой бы ни был заслуженный начальник, он должен уйти на отдых (осенью 1942 года это произойдёт с самим Гальдером. — С.К.). После нынешних сражений встанет вопрос: какие начальники требуются для выполнения новых задач? Не каждый способен на все. Поэтому выбирать и заменять…»
Что ж, это ещё не кризис руководства, но это его предвестие… Уже 5 августа 1941 года Гальдер со слов офицера связи майора Писториуса о боевых действиях на участках 251-й и 253-й дивизий записывает:
«Здесь были допущены, по-видимому, тактические ошибки. Кроме того, имели место и панические настроения. Как ни странно, эти настроения наблюдались гораздо сильнее у командования 50-го армейского корпуса, чем у войск».
Впрочем, подробнее на эти темы мы поговорим позднее, а сейчас я ещё раз обращусь к теме упорства нашего сопротивления через призму «Служебного дневника» генерала Гальдера.
Вот ряд очередных записей из него…
15 июля 1941 года, 24-й день войны:
«Группа армий «Юг»: …Противник предпринимает ожесточенные контратаки… <…>
Группа армий «Центр»: На территории, пройденной 2-й и 3-й танковыми группами, остались многочисленные мелкие группы противника, которые продолжают оказывать сопротивление…<…>
Группа армий «Север»: Русские войска сражаются, как и прежде, с величайшим ожесточением…»
18 июля 1941 года, 27-й день войны:
«Операция группы армий «Юг» все больше теряет свою форму. Участок фронта против Коростеня по-прежнему требует значительных сил для его удержания. <…>
Группа армий «Центр»: Пехотные дивизии… вынуждены постоянно частью своих сил прикрываться от мелких групп противника, оставшихся у нас в тылу. Из-за того войска все время находятся в напряженном состоянии… <…>
Группа армий «Север»: …В районе Опочки противник пытается араками пробить путь к своим изолированным частям и вывести их из окружения…»
20 июля 1941 года (воскресенье), 29-й день войны:
«…Отдельные группы противника, продолжающие оставаться в нашем тылу, являются для нас настоящим бедствием (напоминаю, что это запись в дневнике одного из высших командиров вермахта, а не командира тактического или хотя бы оперативного звена. — С.К.). У нас в тылу нет никаких войск, чтобы ликвидировать эти группы…»
20 же июля 1941 года:
«Ожесточенность боев, которые ведут наши подвижные соединения… не говоря уже о большой усталости войск, с самого начала войны непрерывно совершающих длительные марши и ведущих упорные кровопролитные бои, — все это вызвало известный упадок духа у наших руководящих инстанций. Особенно ярко это выразилось в совершенно подавленном состоянии главкома (Браухича. — С.К.)».
Гальдер тогда же приписал: «Между тем никаких оснований для такого пессимизма в действительности нет. Чтобы сделать какие-то выводы, необходимо сначала дождаться окончания крупных операций… Только тогда можно будет дать этому сражению правильную оценку».
Окончательную оценку «этому сражению» дал май 1945 года, однако, как мы знаем, уже через пять дней, 25 июля 1941 года, в записях Гальдера появляются первые раздраженные и чуть ли не пессимистические нотки. Удивляться не приходится — в его дневнике постоянно, как, например, сразу же за 20 июля, — в день 21 июля 1941 года присутствуют слова: «тяжёлые бои» и «ожесточённое сопротивление»…
Гальдер, похоже, уже так психологически измотан, что сам не замечает порой абсурдности своих записей. Так, записи 24 июля 1941 года он начинает со следующих слов:
«Обстановка на фронте:
Группа армий «Юг»: Положение на фронте 11-й и 16-й танковых дивизий обостряется. Эти дивизии слишком слабы, чтобы сдерживать натиск крупных сил противника, отходящих (выделение везде моё. — С.К.)перед фронтом группы Шведлера и 17-й армии…»
«Натиск» — это нечто направленное вперёд. «Отход» — напротив, нечто направленное назад. Однако у Гальдера отходящие советские войска теснят наступающие немецкие… Не знаю, как с грамматикой, но с логикой тут явно не всё в порядке!
И уже не приходится удивляться тому, что 28 июля 1941 года Гальдер отмечает, что немецкие войска ведут оборонительные бои в районе Луги… В конце июля 1941 года!
Да, нам ещё предстояли тяжелейшие август и сентябрь с их хорошей погодой и вполне пригодными для продвижения германских колонн просёлками, грейдерами и шоссе… Нам предстоял тяжелейший октябрь с введением осадного положения в Москве.
Но в том же тяжелейшем августе 1941 года была вначале задумана, а потом и осуществлена 24-й армией Резервного фронта Ельнинская операция 1941 года — одна из первых в этой войне наступательных операций Красной Армии, в ходе которой удалось прорвать сильную оборону противника, разгромить его группировку и освободить значительную по размерам территорию.
Во второй половине июля 1941 года немцы прорвали фронт южнее Смоленска и 19 июля захватили город Ельню, рассчитывая с этого плацдарма возобновить наступление на Москву. 24-я армия генерала К.И. Ракутина получила приказ ликвидировать «ельнинский выступ» и в течение августа несколько раз переходила в наступление, но выполнить задачу не смогла.
5 августа 1941 года Гальдер записал:
«Обстановка у Ельни. Войска смеются над тем, как наступают танковые и пехотные части. Огонь артиллерии противника невыносим, так как наша артиллерия из-за недостатка боеприпасов не оказывает противодействия».
6 августа 1941 года он прибавил в дневник очередную «ельнинскую» запись:
«…Артиллерия противника применяет метод огневого вала. Предстоит большое наступление. Противник, видимо, считает, что полк «Великая Германия» и дивизия СС «Рейх» являются отборными войсками фюрера (но так ведь оно и было! — С.К.). Если эти войска будут разбиты, получится большой политический резонанс. Такая катастрофа не может быть с гарантией предотвращена силами одной лишь танковой группы»…
Итак, войска Рейха на фронте ещё «смеются», а один из их высших командиров, сидя в Рейхе, уже опасается катастрофы. Однако до неё в августе было не так уж и близко… 16 августа 1941 года Гальдер писал, что «несмотря на понесенные потери, войска исполнены чувства превосходства над противником». Тем не менее во второй половине августа немцы вынуждены были отвести из «ельнинского выступа» сильно потрёпанные две танковые, одну моторизованную дивизию и тот самый моторизованный полк «Великая Германия», заменив их пятью пехотными дивизиями.
28 августа генералы Гальдер и фон Бок обсуждали уже вопрос об общем отводе войск. Однако решительный перелом был обеспечен лишь нашим наступлением 5 сентября 1941 года.
Ельня была освобождена к утру 6 сентября, и только недостаток танков и авиации (что было, то было) спас немцев от полного разгрома в этой полосе фронта — выйдя на рубеж рек Устром и Стряна, наши войска остановились перед укреплённым рубежом немецкой обороны. Тогда, в боях за Ельню, родилась советская гвардия. 100-я, 127-я, 153-я и 161-я стрелковые дивизии были преобразованы в 1-ю, 2-ю, 3-ю и 4-ю гвардейские стрелковые дивизии.
Тремя последними дивизиями командовали армейские полковники А.З. Акименко, Н.А. Гаген и П.Ф. Москвитин… Сотой дивизией командовал известный нам армейский генерал Руссиянов. Сам командующий армией генерал Ракутин был пограничником.
5 сентября 1941 года Гальдер сухо пометил в дневнике: «Наши части сдали противнику дугу фронта у Ельни…».
А к 8 сентября Ельнинский выступ был окончательно ликвидирован. Однако планы наступления вермахта на Москву похоронены не были. 5 сентября 1941 года Гитлер на совещании у главкома сухопутных войск Браухича дал директивные указания о подготовке и проведении «решающей операции против группы армий Тимошенко», то есть о наступлении на московском направлении…
Это решение Гитлера впоследствии его генералы тоже определили как «роковое», но единственным роковым решением фюрера, которое в первые дни русской кампании не осуждал никто из его генералов, было решение начать войну с Россией. После этого решения любое развитие событий неизбежно программировало для Германии лишь один конечный результат — поражение.
Одно из стандартных объяснений неудачи Гитлера в России — «югославская» задержка с вторжением, обусловленная необходимостью ликвидировать опасность румынской нефти и южному флангу Рейха со стороны проанглийски настроенных Югославии и Греции.
Думаю, что в этой весьма краткой книге я смогу ограничиться послевоенным свидетельством на сей счет бывшего начальника штаба 4-й армии генерала Блюментрита, который в 1956 году написал следующее:
«Начало операции «Барбаросса» намечалось предварительно на 15 мая. Это была самая ранняя дата, так как приходилось ждать, пока высохнут дороги после весенней распутицы (то есть германские генералы о русской распутице были всё же осведомлены. — С.К.). Механизированные части застряли бы в апреле, когда вздуваются реки и ручьи и огромные просторы западной России покрываются вешними водами. Балканская кампания задержала начало войны с Россией на пять — пять с половиной недель.
Но (sic! — С.К.)если бы даже не было Балканской кампании, все равно начало войны с Россией, очевидно, пришлось бы отсрочить, так как в 1941 г. оттепель наступила поздно и река Буг на участке 4-й армии вошла в свои берега только в начале июня…»
Странно, что на последний факт никто из «историков» не обращал внимания! Но кроме того, ни Гитлер, ни тот же Гальдер в любом случае не рассчитывали вожжаться с Россией до осенней распутицы. Гитлер заявлял, что Балканы отсрочили его поход на Россию «на пять минут», а Гальдер 30 июня 1941 года, на 9-й день войны, писал в своём дневнике:
«Фюрер считает, что в случае достижения Смоленска в середине июля пехотные соединения смогут занять Москву только в августе».
На рубеж Смоленска вермахт в июле вышел, но занять Москву не смог даже к декабрю 1941 года. При этом перед Гитлером уже в середине лета 1941 года возникла та дилемма, которая не возникнуть вообще-то и не могла: «Москва или Киев?» Именно так назвал генерал Гудериан один из разделов главы пятой своих «Воспоминаний солдата».
Гудериан винит Гитлера в том, что он повернул его танки на юг, на Украину, вместо того, чтобы продолжать наступление на Москву. Но Гудериан мыслил как генерал, а Гитлер — как стратег.
Да, в июле 1941 года Смоленск был взят, но русское сопротивление оказалось таковым, что крупные массы советских войск оказались неразгромленными, Смоленское сражение продолжалось. А с южного фланга немецких войск, наступающих на Москву, нависали войска Будённого и Кирпоноса. Теперь Гитлер начинал понимать, что «блицкрига» не получилось и не получится. И надо что-то решать с Украиной.
Уже в конце июля 1941 года возникает директива Кейтеля Браухичу на овладение промышленным районом Харькова, но что было тогда Браухичу и Гальдеру до мало что значащего Кейтеля! Тем не менее вскоре последовали грозные распоряжения самого Гитлера. 4 августа 1941 года Гальдер записал, что фюрер «придает особое значение Ленинграду, а также захвату южных районов — уголь, железо, уничтожение воздушной базы противника в Крыму (против румынской нефти. — С.К.)».
Далее Гальдер констатировал:
«Овладению Москвой фюрер не придает никакого значения».
Итак, одновременное наступление по расходящимся направлениям на Ленинград, Москву и на Украину оказывалось для немцев далее невозможным, и Гитлер вполне разумно решил повернуть танковый «клин» Гудериана на Украину.
По сути, август 1941 года оказался для высшего руководства войной в Германии месяцем препирательств между Гитлером, ОКВ во главе с Кейтелем, ОКХ во главе с Браухичем и Гальдером, а также ввязавшимися в эту свару командующими группами армий и даже генералами более низкого уровня (я имею в виду прежде всего рвавшегося к Москве Гудериана).
Характерны в этом отношении августовские записи в дневнике Гальдера…
11 августа 1941 года, на 51-й день войны, генерал пишет:
«…В сражение брошены наши последние силы. Каждая новая перегруппировка внутри групп армий требует от нас крайнего напряжения и непроизводительного расхода человеческих сил и технических ресурсов (а к перегруппировкам вынуждают русские. — С.К.). Все это вызывает нервозность и недовольство у командования (главком) и все возрастающую склонность вмешиваться во все детали…»
15 августа 1941 года:
«…Дивизии растеряли свою материальную часть. Они только частично способны к совершению марша. До сих пор фон Бок играл ва-банк с превосходящими силами противника и мог вести эту игру только потому, что собирался переходить в наступление. Теперь же группа армий должна перейти к обороне…»
28 августа 1941 года:
«10.30. — Телефонный звонок от фон Бока: он взволнованно сообщил мне, что возможности сопротивления войск группы подходят к концу. Если русские будут продолжать наступательные действия, то удержать восточный участок фронта группы армий не будет возможности…»
30 августа 1941 года:
«Совещание с главкомом. Он имел продолжительный разговор с фюрером с глазу на глаз… Фюрер высказал ряд мыслей, в серьезности и последовательности которых я сомневаюсь. По существу, он отказывается от своих прежних слов. Он заявил: «Я не так думал»…
Было дано только деловое указание…»
И далее Гальдер вздыхает:
«…части, уже введенные где-либо в бой, непременно сковываются противником. И поэтому вопрос о том, когда и как можно будет вывести эти войска для использования их на другом участке фронта, тоже будет зависеть от противника».
Это, напоминаю, — 30 августа 1941 года, 70-й день войны…
Впрочем, к 23 и 24 августа препирательства почти закончились. В штабе группы армий «Центр» состоялось совещание главкома Браухича с генералами, в том числе и Гудерианом. Браухич сообщил о решении Гитлера наступать в первую очередь не на Ленинград и Москву, а на Украину и Крым. При этом Браухич заявил Гудериану:
— Я запрещаю вам поднимать перед фюрером вопрос о наступлении на Москву. Имеется приказ наступать в южном направлении, и речь может идти только о том, как его выполнить. Дальнейшее обсуждение вопроса является бесполезным…
Гудериан — вся выше и ниже приводимая прямая речь взята, естественно, непосредственно из его мемуаров, — оказался упрямцем, и при последовавшем затем разговоре уже с Гитлером на вопрос:
— Считаете ли вы свои войска способными сделать ещё одно крупное усилие при их настоящей боеспособности? — ответил:
— Если войска будут иметь перед собой настоящую цель, которая будет понятна каждому солдату, то да!
Гитлер уточнил:
— Вы, конечно, подразумеваете Москву?
— Да, — подтвердил Гудериан и попросил позволения объясниться, почему он так считает.
Далее Гудериан подробно излагает свою беседу с фюрером, выставляя последнего мало что понимающим в стратегии и полководческом искусстве. Это чисто генеральское высокомерие Гудериана производит забавное в общем-то впечатление, зато можно лишь удивляться терпению Гитлера, который дал Гудериану высказаться, не прервав его ни разу, а потом начал втолковывать Гудериану азы Большой Стратегии, без которой современной войной руководить нельзя.
Гудериан был упрям, и тогда Гитлер, посетовав по поводу того, что его генералы «ничего не понимают в военной экономике», закончил строгим приказом немедленно перейти в наступление на Киев, «который является его ближайшей стратегической целью».
Гитлер был прав, как был, впрочем, прав и Гудериан — с чисто военной точки зрения. Не прав был лишь тот чёрт, который дёрнул Гитлера начать войну с Советским Союзом.
Неразрешимую дилемму, стоявшую перед Рейхом, отважившимся на войну с Россией, хорошо обрисовал всё тот же генерал Блюментрит:
«Гитлер подходил к войне с чисто экономических позиций. Он хотел завладеть богатой хлебом Украиной, индустриальным Донецким бассейном (показательно, что даже после войны генерал в отличие от Гитлера так и не понял экономического значения районов Харькова, Днепропетровска, Запорожья. — С.К.), а затем и кавказской нефтью.
Браухич и Гальдер (как и Гудериан. — С.К.) смотрели на войну с совершенно иной точки зрения (узколобо-генеральской. — С.К.). Они хотели сначала уничтожить Красную Армию, а потом уже бороться за достижение экономических целей…»
Но генералы не понимали, что в современной войне моторов нельзя уничтожить живую силу, если она не лишена источников своего оснащения моторами.
Гитлер же — понимал. 17 марта 1941 года на совещании с высшим генералитетом по плану «Барбаросса» он высказал ряд соображений, которые Гальдер занёс в свой дневник. Гитлер считал, что группа армий «Север» «должна продвинуться до р. Днепр, а затем под прикрытием Днепра развернуть свои силы на север. Захват Москвы не имеет никакого значения…».
К этой записи советская редакция дала следующее примечание:
«После выхода наступающих немецких войск к Днепру Гитлер намеревался повернуть главные силы группы армий «Центр» на север для быстрейшего захвата Петербурга. По другому его варианту предполагалось повернуть силы от Днепра на юг для захвата Украины, Донбасса и Кавказа. ОКХ (Oberkommandos der Heeres, то есть Браухич и Гальдер. — С.К.), однако, считало, что всех целей, в том числе и тех, о которых говорил Гитлер, можно будет достигнуть, если удастся занять Москву. Поэтому ОКХ настаивало на том, чтобы после выхода к Днепру (в районе Смоленска. — С.К.)продолжать наступление на Москву».
Но тут получалось так…
Попытаешься взять Москву — не сможешь лишить СССР важнейшей доли его оборонного потенциала на Украине и вскоре получишь удар в бок с юга.
Попытаешься перед тем, как взять Москву, захватить Украину — не сможешь выбить ударную силу России на московском направлении и вскоре получишь удар в лоб, как оно в реальности и произошло!
То есть в любом случае выходило: «Хоть верть — круть, хоть круть — верть, а «блицкригу» рейха — смерть».
К завоеванию России вооружённой силой вели два пути — через Смоленск на Москву или через Украину на Москву. И оба были в конечном счёте для любого агрессора проигрышными.
Что такое Белоруссия и Западная Россия? С одной стороны, это кратчайший путь на Москву, но путь через болота и леса. С другой стороны, для Белоруссии и Западной России образца 1941 года, это — путь по регионам с относительно слабо развитой промышленностью, кроме Тулы уже на подступах к Москве.
А что такое Украина образца 1941 года?
Это, с точки зрения военной экономики, — прежде всего мощная индустрия, мощная ещё с царских времён и неизмеримо выросшая за годы пятилеток, Украина — это и богатая сырьевая база! И эта база во второй половине лета 1941 года работала всё ещё на оборону России, а не на агрессию Рейха. Мог ли Гитлер, с его комплексным пониманием проблем современной войны, терпеть такое положение вещей и далее?
Совещание у Гитлера состоялось 24 августа 1941 года, и вскоре Гудериан повернул на юг. Оборона непосредственно Киева началась раньше — с 11 июля, но в результате перемещения основных боевых действий на Украину 19 сентября 1941 года столица Украины пала. Тем не менее лишь 20 октября наши войска оставили Харьков. Бои в районе Запорожья шли в августе и сентябре, как и бои в районе Днепропетровска.
Если бы не августовское решение Гитлера, этих боёв не было бы, а большая часть Украинского промышленного района работала бы на оборону Родины.
Киев, Харьков, Запорожье, Днепропетровск — это специальные стали и марганец, танки и орудия, самолёты и авиадвигатели, приборы и электромоторы…
А Донбасс!
А Крым, который Гитлер в разговоре с Гудерианом назвал «авианосцем Советского Союза в его борьбе против румынской нефти»!
Гитлер это понимал, а его генералы — нет.
Между прочим, тут, пожалуй, будет уместным немного остановиться на той предвоенной концентрации советских войск в районе «белостокского» выступа, которую резуны-«суворовы» подают как доказательство наступательного характера дислокации соединений РККА. На деле же эта дислокация является, напротив, доказательством оборонительного характера намерений Сталина!
И вот почему…
Гитлер упрекал своих генералов в непонимании военной экономики, в которой сам Гитлер, безусловно, разбирался. Но ведь и Сталин разбирался в военной экономике и рациональной стратегии крупной современной войны как минимум не хуже Гитлера. И поэтому он — мысля за Гитлера — естественным образом предполагал, что Гитлер свой основной удар нанесёт по Украине. Это был не просчёт Сталина, как о том нам талдычат с хрущёвских времён, а разумная прогнозная оценка Сталиным возможных действий Германии.
И вот в рамках такой оценки наличие «белостокского» выступа, образовавшегося, к слову, не в результате военных действий, а в результате разграничения государственной границы по советско-германскому договору о дружбе и границе 1939 года, было очень удобным. Этот выступ нависал с запада над возможным «украинским» ударом вермахта и обеспечивал возможность советского глубокого флангового удара но немецким войскам, ворвавшимся на Украину.
Ожидая удара Гитлера через Украину, Сталин мыслил верно, потому что, сам будучи крупным политическим мыслителем, мыслил за Гитлера, которого оценивал высоко, верно. Верно, если иметь в виду то, что англосаксы называют «Большой Стратегией».
Реально Гитлер — поддавшись на настояния генералов, мысливших как генералы, — основной стратегический удар с первых дней войны нанёс в направлении, кратчайшем до Москвы. Но затем Большая Стратегия войны и наше упорное сопротивление вынудили его повернуть на Украину.
Решив вчерне «украинские» проблемы, Гитлер вернулся к удару по Москве. Но все эти метания от Москвы к Украине и наоборот были всего лишь метаниями. И концу ноября 1941 года они приобрели характер уже конвульсивный. Киплинг метко заметил: «Вопрос считается решённым, когда он правильно решён…» Однако «русский вопрос» Германии нельзя было решить вооружённой силой на любом пути — хоть через Пинские болота и Смоленск на Москву, хоть через хлебодарную и индустриальную Украину к Крыму, Ростову-на-Дону и далее.
Тем не менее, раз начав эту войну, Гитлер был вынужден её продолжать. И он продолжил её так…
19 сентября 1941 года пал Киев… А 30 сентября немцы начали «генеральное», как они его назвали, наступление на Москву ударом 2-й танковой группы Гейнца Гудериана. вернувшейся на московское направление с Украины. С 5 октября 1941 года 2-я танковая группа была развёрнута во 2-ю танковую армию.
1-я танковая группа Клейста, двигавшаяся с Восточной Украины к Крыму и далее к Ростову-на-Дону, была в тот же день 5 октября развёрнута в 1-ю танковую армию.
Что же до остальных танковых групп, то 3-я ТГ под командованием Германа Гота и 4-я ТГ под командованием Эриха Гёпнера наступали на московском направлении. При этом активные действия под Ленинградом были ещё к середине сентября свёрнуты, и танки Гёпнера из группы армий «Север» теперь тоже рвались к Москве.
Для РККА и СССР вновь наступила пора тяжелейших испытаний — немцы, подобравшись материально, физически и психологически, наносили мощный удар. И это был сильный, умелый противник, которым он, собственно, оставался практически до самых последних дней войны. В начале октября 1941 года Гальдер был вполне доволен, что видно и из его записей в дневнике…
3 октября 1941 года, 104-й день войны:
«На фронте, где осуществляется операция «Тайфун», весьма значительные успехи. Танковая группа Гудериана достигла Орла. На остальных участках фронта сопротивление противника почти повсюду сломлено (за исключением фронта 2-й армии). Танковые дивизии продвинулись на 50, а пехотные — до 40 км (как видим, «плохие дороги» быстрому продвижению не мешали. — С.К.)…»
4 октября 1941 года, 105-й день войны:
«Операция «Тайфун» развивается почти классически. Танковая группа Гудериана, наступая через Орёл, достигла Мценска, не встречая никакого сопротивления. Танковая группа Гёпнера стремительно прорвалась через оборону противника и вышла к Можайску. Танковая группа Гота достигла Холма, подойдя, таким образом, к верхнему течению Днепра…»
6 октября 1941 года, 107-й день войны:
«…В целом можно сказать, что операция, которую ведет группа армий «Центр», приближается к своему апогею — полному завершению окружения противника…»
Успешным был октябрь 1941 года для Рейха и на других участках Восточного фронта. 16 октября румыны при помощи немцев взяли Одессу. 11-я армия Манштейна прорвалась через Перекоп в Крым. 1-я танковая армия Клейста своим правым флангом вышла на северо-западные подступы к Ростову, в район Миуса, а левым флангом — к донбасской Горловке. 16-я армия заняла Харьков и Белгород. 48-й моторизованный корпус группы армий «Центр» вошёл в Курск. 16 октября группа армий «Север» нанесла удар в сторону Тихвина, за три недели продвинувшись на 120 километров и 8 ноября заняв Тихвин.
На московском направлении группа армий «Центр» продвинулась на 230–250 километров, выйдя на подступы к Москве.
19 октября 1941 года в Москве было объявлено осадное положение.
Гальдер всё ещё доволен… 8 октября 1941 года он перечисляет те воздушные силы, которые «после окончания операций намечено оставить на Востоке», но уже 9 октября 1941 года в его дневнике появляется — нет, даже не тучка, а так — небольшое облачко забот: «Давление противника на западный фланг танковой группы Гудериана все время усиливается…»
Проходит месяц — какой месяц! — и 11 ноября 1941 года, на 143-й день войны, Гальдер записывает:
«Противник предпринимает мощные атаки против танковой армии Гудериана. Обстановка не вполне ясная… Видимо, небольшой мороз».
Комментарием к предыдущему рассказу я возьму цитату из Гудериана об октябрьских боях:
«…в районе действий 24-го танкового корпуса у Мценска… развернулись ожесточенные бои местного (не совсем, как оказалось в итоге, так. — С.К.) значения, в которые втянулась 4-я танковая дивизия, однако из-за распутицы она не могла получить достаточной поддержки. В бой было брошено большое количество русских танков Т-34, причинивших большие потери нашим танкам. Превосходство материальной части наших танковых сил, имевшее место до сих пор, было отныне потеряно и теперь перешло к противнику…»
Замечу, что распутица не помешала, как видим, нашим наступательным действиям, но сковала — по заявлению Гудериана — его войска. Что ж, армия, рассчитывающая воевать лишь в тепличных условиях, рано или поздно объективно обречена на провал и не имеет права оправдываться «плохой погодой»!
В Москве в середине октября 1941 года обыватели впадали в панику, а советские воины в это время под Орлом постепенно создавали условия для решительного перелома в ходе войны. И 15 ноября 1941 года, на 147-й день войны, в дневнике Гальдера появляется ещё одна, ранее невозможная для хозяина дневника, запись:
«…Получено донесение: «Противник отходит!» Это что-то новое! Между тем противник ведет энергичные контратаки на фронте 4-й армии (где начальником штаба был, к слову, генерал Блюментрит. — С.К.)…»
Итак, на 147-й день «блицкрига» начальника Генерального штаба Сухопутных сил Рейха уже удивляют (!) сообщения с фронта об отходе советских войск… Но дальше — больше!
17 ноября 1941 года, 149-й день войны:
«…Командование 4-й армии докладывает, что вследствие больших успехов, достигнутых противником на её правом фланге, оно вынуждено ввести в бой резервы, предназначавшиеся для намеченного на завтра наступления. В общем, перейти в наступление в районе между Москвой и Окой они не могут…»
18 ноября 1941 года, 150-й день войны:
«Совещание у главкома. Он очень недоволен тем, что все больше исчезают шансы на быстрое приближение к Москве. Это не зависит от его желания! <…>
…фельдмаршал фон Бок, как и мы, считает, что в настоящий момент обе стороны напрягают свои последние силы и что верх возьмет тот, кто проявит большее упорство…»
Тут немцы были правы, но Гальдер ошибался, что мы, как и немцы, к концу ноября уже не имели резервов.
Мы их имели!
И уже наступали — пока, правда, под Ростовом.
21 ноября 1941 года Гальдер начал записи как раз с Ростова:
«Наши войска овладели Ростовом. Севернее Ростова идут тяжелые бои с численно превосходящим противником, который, действуя, по-видимому, под умелым руководством (это, к сведению Марка Солонина, — о маршале Тимошенко. — С.К.), ведет наступление в плотных боевых порядках несколькими группами, по 2–3 дивизии в каждой. Особой опасности для наших войск пока не существует (но вскоре она возникнет, и Ростов будет отбит! — С.К.)».
А на московском направлении всё еще наступал вермахт, но чего это ему стоило, говорит запись беседы Гальдера с полковником Цейцлером 1 декабря 1941 года:
«О состоянии и положении отдельных дивизий. Численность этих дивизий очень незначительна. Командир 13-й танковой дивизии и один из наиболее способных командиров полков страдают полным расстройством нервной системы…»
2 декабря 1941 года Гальдер облегчённо вздыхает:
«Наступление под Тулой развивается успешно… Общий вывод: сопротивление противника достигло своей кульминационной точки. В его распоряжении нет больше никаких новых сил»…
Уважаемый читатель! Это было написано за три дня до начала нашего контрнаступления!
За три дня!!!
При этом уже 23 ноября 1941 года на совещании обер-квартирмейстеров армий Восточного фронта в ставке Гитлера было заявлено, что «военная мощь России более не представляет угрозы для Европы».
Немцы не сразу поняли, что произошло! 6 декабря 1941 года Гальдер на совещании у Гитлера записал: «Артиллерия противника на нулевом уровне». А вечером того же дня, обобщая в дневнике обстановку на фронте, пишет о боях под Тихвином: «Противник производит массированные артиллерийские налеты на город».
А 9 декабря 1941 года войска Ленинградского и Волховского фронтов освободили Тихвин, а войска Юго-Западного фронта в тот же день освободили Елец.
И декабря 1941 года войска Западного фронта освободили Истру, 15 декабря — Клин.
16 декабря 1941 года войска Калининского фронта освободили Калинин, 20 декабря войска Западного фронта вошли в Волоколамск и Наро-Фоминск, а 30 декабря — в Калугу.
16 декабря 1941 года командующий группой армий «Центр» фон Бок отдал совершенно секретный приказ № 3147, начинавшийся так:
«Уже несколько недель поредевшие соединения группы армий ведут упорные бои с численно превосходящим противником. Перенося мороз и лишения, войска мужественно выполняют свой долг… Сменить уставшие в боях соединения в настоящее время невозможно. Каждый должен устоять на своём месте…»
Заканчивался же этот приказ, который ещё в октябре 1941 года не мог бы присниться генерал-фельдмаршалу фон Боку даже в страшном сне, так:
«Письменная передача настоящего приказа запрещена. После того как его содержание будет доведено до всех командиров дивизий, он должен быть сожжен».
18 декабря 1941 года была издана с грифом «совершенно секретно, государственной важности» директива ОКХ. Вот её начало:
«1. Фюрер приказал:
Отступление крупного масштаба недопустимо. Оно может привести к полной потере тяжелого оружия и техники. Личным примером командующие, командиры и офицеры должны побуждать войска к фанатическому сопротивлению на своих позициях, даже если противник прорвался с флангов и с тыла…»
В июне 1941 года немцы в своих донесениях писали о «большевистских фанатиках» с некоторой долей снисходительного презрения — мол, что возьмёшь с этих дикарей… В декабре 1941 года немцы хватались в своих приказах за слово «фанатический» как за некий пароль к спасению… Это слово присутствовало в директиве фюрера, в донесении штаба 4-й армии в штаб группы армий «Центр», в телеграмме штаба группы армий «Центр» командованиям 2-й, 2-й танковой, 4-й армий, 4-й танковой группы, 9-й армии…
В последней телеграмме от 21 декабря 1941 года говорилось:
«…Фанатическая воля к защите той территории, на которой стоят войска, должна прививаться каждому солдату всеми, даже самыми жестокими средствами… <…>
История отступления Наполеона грозит повториться вновь…»
Вряд ли здесь требуются комментарии.
19 декабря 1941 года покинул свой пост — якобы по болезни — фельдмаршал Браухич. Фон Бока на посту командующего группой армий «Центр» заменил фельдмаршал фон Клюге. За полмесяца до этого, 3 декабря, фюрер отставил командующего группой армий «Юг» фельдмаршала Рундштедта, а 16 января 1942 года пришёл черёд и командующего группой армий «Север» Лееба.
20 декабря 1941 года Гитлер на совещании в ставке заявил: «Мы должны научиться ликвидировать прорывы». Но русские уже худо-бедно научились их создавать! 26 декабря 1941 года началась Керченско-Феодосийская десантная операция Закавказского фронта и Черноморского флота, Керчь и Феодосия были освобождены.
2 января 1942 года войска Западного фронта освободили Малоярославец, 20 января — Можайск, а 5 марта 1942 года — Юхнов.
К слову, о погоде… Накануне нашего декабрьского контрнаступления морозы под Москвой были действительно велики — до 36 градусов. Но тогда же Гитлер приказал изжить выражение «русская зима», назвав его «психологически опасным». Он, конечно, не подозревал, что со временем, после войны, это выражение окажется для его генералов психологически выгодным и его подхватят все аналитики Запада — от академичного англичанина Фуллера до полужёлтого английского журналиста Лена Дейтона…
К концу 1941 года всё стало ясно и немцам.
Записи за 29 декабря 1941 года Гальдер начал со слов:
«Очень тяжелый день!»
30 декабря 1941 года:
«Снова тяжелый день!»
31 декабря 1941 года, на 193-й день войны, первая строка записей Гальдера не изменилась:
«Опять тяжелый день!»
2 января 1942 года:
«Весь день тяжелые бои… <…>
Сложившаяся обстановка побудила фельдмаршала фон Клюге запросить разрешения на отвод войск… У меня произошло бурное объяснение с фюрером.
<…>
Неоднократные переговоры с фон Клюге, который находится в каком-то трансе и говорит о том, что ему не доверяют»…
3 января 1942 года, 196-й день войны:
«…В ставке фюрера разыгралась драматическая сцена. Он высказал сомнение в мужестве и решительности генералов…»
Далее Гальдер прибавил: «В действительности же все дело в том, что войска просто-напросто не могут выдерживать морозы, превышающие 30 градусов». Однако в действительности дело было в том, что русское сопротивление, начавшееся 22 июня 1941 года и день за днём не прекращавшееся ни на день весь оставшийся 1941 год, имело своим результатом создание такого положения вещей, когда германские войска оказались вынуждены замерзать у самых ворот Москвы.
Не так ли, господа?
9 января 1942 года Гальдер обеспокоен тем, что «к западу от Ржева локализовать прорыв противника не удалось», а на следующий день радуется, но чему: «Из-за весьма неблагоприятной погоды день прошел сравнительно спокойно».
Итак, на 203-й день войны плохая русская погода оказалась не врагом для войск Рейха, а их союзником. Что делать — времена постепенно изменялись…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.