С ТАЙНОЙ НА ПЛЕЧАХ — ДО КОНЦА ЖИЗНИ. «Жук в муравейнике»

С ТАЙНОЙ НА ПЛЕЧАХ — ДО КОНЦА ЖИЗНИ. «Жук в муравейнике»

«Жук» — вероятно, первая вещь, которую можно отнести к области литературы, именуемой в узких кругах «турбореализмом». Ключевой признак — абсолютная невозможность серьезного понимания книги при однократном ее прочтении. Все повести зрелых Стругацких таковы, что лучше бы их читать не менее двух раз. (Разумеется, это относится не только к АБС.) Но именно «Жук в муравейнике» требует неоднократного прочтения не просто потому, что написан умными людьми и содержит «несколько слоев». Здесь есть авторский замысел, делающий книгу в принципе не воспринимаемой полностью с первого раза: сюжет организован таким образом, что понять большую часть недосказанностей может лишь тот, кто знает, «что дальше». Так что при однократном приеме эта пилюля заведомо не сработает.

И поэтому говорить что-либо об «учительской» сути «Жука» не имеет смысла. Читайте внимательно. Раз за разом. Там все есть.

* * *

Не стареет с годами лозунг «главное — на Земле». Соответственно, и выбор точки приложения сил у пишущего Учебную Книгу невелик: или о Земле нынешней — напрямую, или о ней же — аллегорически. Скажем, маленький роман-предупреждение. Вставной. О Надежде. Хотя, если всерьез, какая уж там надежда… «…Самые разные катаклизмы — будь то глобальная пандемия, или всемирная война, или даже геологическая катастрофа — выплескивают на поверхность одну и ту же накипь: ненависть, звериный эгоизм, жестокость, которая кажется оправданной, но не имеет на самом деле никаких оправданий…» На этой площади нам делать нечего. Разве что строить гипотезы и рисовать в воображении картины, одна другой ужаснее. Или, напротив, строить догадки: как бы нам, нынешним землянам, эдак вот вывернуться — чтобы избежать неизбежного?..

Вообще, «вставные книги» не новость в русской литературе. Не единичен такой прием и в творчестве АБС. В «Жуке», однако, воплощено нечто особенное. Каноны «жанра» в каком-то смысле нарушены. Ибо история Льва Абалкина — не далекая реальность, лишь краем пересекающаяся с основным повествованием (как, скажем, главы о Пилате в «Мастере и Маргарите» и апокрифическое евангелие в «ОЗ») или вовсе отвлеченная (подобно главам о Викторе Баневе). Главы, содержащие отчеты Абалкина, казалось бы, должны вписаться в ткань повести как неотъемлемая ее часть. Однако это не так. Эти главы в «Жуке» разрывают ткань повествования без видимого смысла. Да и сама книга, виртуально составленная из этих глав, — не цельная, мягко говоря. Она ни о чем. Ни с чего не начинается, ни на чем обрывается. Казалось бы…

А читать — интересно! Сюжет не просто увлекает, но и вполне органично смотрится внутри «Жука», делая книгу и красочнее, и глубже. Вот и выходит, что каноны сами по себе, а Книги — сами по себе.

* * *

Как уже говорилось, одна из издержек литературного учительства, особенно в «странные» времена, приводит к отвлечению на дидактику части энергии, которая могла бы пойти на чисто творческие «нужды». Не у одних Учителей их, так сказать, профессиональная деятельность отнимает часть времени и сил. Порой и тот, кто по роду деятельности занят анализом творчества, сосредоточивается на тонкостях дидактики и хитросплетениях сюжета и отвлекается от Литературы как таковой. А она присутствует, и присутствует постоянно, не надо только смотреть в одну точку, да еще и через лупу… Много и разнообразно говорено о содержании книг АБС: о сюжетах, об идеях, о самом Учительстве, наконец. И правильно. Но… Во-первых, порой это доходит до абсурда, до целенаправленного поиска неких «подводных течений», порой — попросту детективных ходов, абсолютно чуждых духу прозы Стругацких. А во-вторых, азарт поиска «намеков и иносказаний» со временем отбивает желание и умение ЧИТАТЬ.

Пример «Жука в муравейнике» — один из наиболее ярких. Вряд ли с какой-нибудь другой книгой АБС ее ВТОРАЯ сущность сыграла такую злую шутку. Книга — умная и многослойная. И требует умного, искушенного читателя. Но именно Читателя! Это не картинка-загадка, это Литература. Прочее — вторично. Не хочется думать, что многие читатели-«фэны» сами себя ставят в положение пресловутого владельца молотка, который в бесконечном разнообразии мира видит только гвоздь. Можно годами жарко дискутировать об «истинном» положении дел в истории с подкидышами. Но кто заметил и описал в «Жуке» хотя бы самое очевидное: новаторство психологических портретов, новаторство первой «подачи» героя, новаторство выстраивания лоскутного сюжета, который подводит ЛЮБОГО читателя к точке кульминации идеально подготовленным — «в кондиции». Не говоря уже о таких «мелочах», как приемы чисто языковые. К моменту написания «Жука» Стругацкие овладели ими настолько, что способны, например, подбором стиля и ритма читаемых героем «документов» буквально выстроить в восприятии читателя сочувствие двум персонажам одновременно: и тому, кто документ читает, и тому, кто его писал, да еще все это — в динамике. Таким образом, известное шизоидное раздвоение читательской психики выходит здесь на новый уровень: «слоев» становится три.

Столь же мало внимания уделено аналитиками перемене, которая совершилась с описываемым миром Полудня от первого его явления, в «Возвращении», — к явлениям прощальным: в «Жуке» и «Волнах». А ведь Полдень стал едва ли не на порядок сложнее! Прежде всего — за счет разнообразия населяющих его людей. На эту тему можно говорить много и серьезно, однако для иллюстрации вполне достаточно одного яркого примера: Лев Абалкин.

Этот литературный образ уникален. И не потому вовсе, что он кроманьонец и Прогрессор. Но именно по цельности характера, не похожего ни на какой другой в истории литературы — с детства и до самой смерти. Это и в самом деле один из тех примеров, когда герой способен выжить, будучи перенесенным из мира описанного — в реальный. «Лев Абалкин был мальчик замкнутый. С самого раннего детства. Это была первая его черта, которая бросалась в глаза. Впрочем, замкнутость эта не была следствием чувства неполноценности, ощущения собственной ущербности или неуверенности в себе. Это была скорее замкнутость всегда занятого человека. Как будто он не хотел тратить время на окружающих, как будто он был постоянно и глубоко занят своим собственным миром. Грубо говоря, этот мир, казалось, состоял из него самого и всего живого вокруг — за исключением людей. Это не такое уж редкое явление среди ребятишек…» (Отметим тонкое и точное понимание психологии одаренного ребенка.) И это описание — лишь один из штрихов, которые в итоге собираются в живой, осязаемый образ человека. При всей немногочисленности таких штрихов. А эта детская любовь в XXII веке! Никто в школе и не замечал… Как это? В Полуденной школе, в интернате?.. А когда узнали обо всем, то, конечно же, ужаснулись, идиоты. Проклятые разумные кретины… И все это — в мире Полудня. Не слишком похоже на обычную «детскую» историю, не правда ли?.. Так что многое здесь — куда сложнее, чем кажется на поверхностный взгляд. Вот и приходится — думать и перечитывать.

Привычнее искать в книгах социологические, политические, детектив— ные проблемы. Разбираться в том, как «на самом деле» развивалось дело Абалкина. Устраивать в пространстве книги «самую увлекательную из охот — охоту на человека…». О темпора, о морес! Ведь и Абалкин, и Каммерер, и Сикорски, и Глумова — прежде всего литературные образы… Поэтому давайте будем видеть в книге — КНИГУ. И пусть уж многое в сюжете ее как было невыясненным, так и останется таковым во веки веков, аминь. Зато кто-то, может быть, читая, зарыдает. Пусть даже от умиления. Это не стыдно, честное слово. Куда хуже, разглядывая жука в расположенном под деревом муравейнике, так и не увидеть, что за этим деревом — Лес…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.