РАЗНОЕ

РАЗНОЕ

В городе Чите в начале девятисотых годов среди немощеных и плохо освещенных его улиц существовала (возможно, существует и теперь) одна с несколько неожиданным названием: ДАМСКАЯ.

Вероятно, каждому, кто впервые попадал в Читу тех дней, имя казалось странным. На улицах буряты и якуты, много китайцев с косами, и вдруг — Дамская улица. Откуда могло это взяться?

А это было имя — мемориальная доска, притом созданная не мановением руки царских властей, а, несомненно, самим народом и вопреки властям.

На провинциальной и, собственно, полукаторжной улочке тогдашнего окраинного казачьего острога в двадцатых — тридцатых годах прошлого столетия образовалась как бы маленькая колония петербуржанок, светских дам. Здесь жили приехавшие в каторжную глушь Сибири вслед за своими мужьями жены декабристов — Трубецкая, Волконская, Муравьева.

Память о необыкновенных дамах и хранит читинский топоним — Дамская улица.

Разве в этом имени не отразилось огромное историческое событие прошлого? Разве за ним не ощущаются жестокая, тупая сила николаевского самодержавия и благородная сила духа русских женщин? Скуластые, узкоглазые лица местных женщин, часовые у доброй половины «присутственных» зданий, лютый холод, тот самый, на который горько сетовала еще Марковна, долготерпеливая жена протопопа Аввакума… Какой силой воли и характера надо было обладать, чтобы и здесь сохранить внутреннее горение и гордый внешний облик! Остаться «дамами» и дать жалкому переулку, где они жили, особенное название. Единственное во всей стране! Да, несомненно, и во всем мире…

Я скажу вот что. Легко представить себе, что в какой-нибудь из читинских школ ребята, пионеры, организуют отряд следопытов. И устремят свои усилия на поиски того, что, пережив столетие, сохранилось от жен декабристов. И вот где-нибудь, на каком-либо бывшем огороде или пустыре у Дамской улицы, кому-то из них повезет, и в земле он найдет безразлично что — хрустальный флакончик, черепаховый гребешок с монограммой «Е. Т.». И станет известно, что вещь, возможно, принадлежала некогда Екатерине Трубецкой…

Вы представляете себе, в какую драгоценность она тут же превратится, как ее будут бережно хранить!

Так вот я и хочу сказать: с таким же благоговейным трепетом, с таким же рачительным вниманием и бережливостью следует обращаться и с каждым топонимом-памятником.

А собственно говоря, все топонимы до единого — памятники.

В книге Георгия Гуревича «Карта страны фантазий» мой взгляд наткнулся на такую фразу:

«В Москве есть РОЩИНСКИЕ улицы, ПОЛЯНКА, КУЗНЕЦКИЙ МОСТ: рощ, полян и мостов там нет и в помине. Правда, были когда-то».

Очень точно сказано. И ведь надо признать, что самое наличие — в Москве ли, в других ли местах — таких имен мест, за которыми сегодня ничего не стоит, а позавчера стояло то, что они называют, напоминает происходящее с удаленными от нас звездами.

Помните, у Фета:

Может быть, нет вас за теми огнями,

Давняя вас погасила эпоха?..

Пока свет от звезды доходит до нас, она для нас еще существует. Мы еще можем ее изучать, познавать ее… Только надо торопиться: а вдруг Сириус в этом году погаснет?

Есть в Москве улица КАРЛА МАРКСА. Далеко не все проходящие вдоль нее, а люди помоложе — особенно, знают, что раньше она называлась СТАРАЯ БАСМАННАЯ. Рядом с ней есть вторая БАСМАННАЯ, НОВАЯ, она доныне живет при своем имени. А что имя значит?

Со времен, когда эти улицы стали «Басманными», прошли не тысячелетия — века. И все-таки то время ушло от нас в такую глубь, что мы уже не можем с прецизионной точностью однозначно ответить на этот вопрос.

Этимологист М. Фасмер указывает на существовавшую в Московской Руси профессию «басменщиков», мастеров по отделке икон металлическими «ризами». По его мнению, «улица, на которой жили такого рода иконных дел мастера, называется Басманная».

П. Сытин в своей книге «Из истории московских улиц» пишет не менее уверенно:

«В XVII веке здесь находилась БАСМАННАЯ СЛОБОДА. В ней жили „басманники“, выпекавшие казенный хлеб — „басман“».

Получаются два довольно различных толкования. Впрочем, спор тут не такой уж принципиальный этимологически. Вполне возможно, что и «басма» — покров икон и «басман» — хлеб с царским клеймом связаны с тюркским «басма» — печать, изображение хана. И то и другое печаталось.

Но тем не менее, на чью бы сторону ни встать, разве не бросается в глаза чрезвычайная значительность самого существования топонима Басманная? Уже три века по меньшей мере, как исчез «дворцовый хлеб» — басман. Много лет ушло с той поры, когда, может быть, еще предреволюционные иконоторговцы, всякие «Оловянишникова сыновья», да иконописцы пользовались термином «басменное дело». Но в топонимах лучи угасших звезд еще доходят до нас, и трудно даже преувеличить важность этого обстоятельства для возможности вглядываться в далекое прошлое человечества. Для истории.

Самый спор о происхождении названия уже плодотворен. Он заставляет иной раз пересмотреть давно сложившиеся представления, а в других случаях может дать толчок к открытию истины, о которой другим способом нельзя было получить никакого понятия.

По странам Западной Европы разбросано множество мест, носящих имена, совершенно одно на другое не похожие. Перечислю здесь некоторые из них.

Вот Англия. ВИНЧЕСТЕР, МАНЧЕСТЕР, ЧИЧЕСТЕР, ДОРЧЕСТЕР, КОЛЬЧЕСТЕР, НЬЮКАСЛ, КАСТЕЛЬТАУН.

Франция. НЕВШАТЕЛЬ, ШАТОНЁВ, ШАТОРУ, ШАТЕЛЬРО, КАСТЕЛЬНОДАРИ. КАССЁЛЬ, КАСТ.

Испания. КАСТЕЛЛОН ДЕЛЬ ПЛАНО, КАСТИЛЬЯ.

Италия. КАСТЕЛЛАМАРЕ, КАСТЕЛЬВЕРАНО, КАСТЕЛЬКАРДО, КАСТЕЛЬФРАНКО.

Германия. КАССЕЛЬ.

Швеция. КАСТЕЛЬХОЛЬМ.

СССР. КАСТЁЛЬ.

Если я теперь задам вам вопрос, что общего между всеми этими совершенно по-разному звучащими именами, он, вероятно, останется чисто риторическим: вы не ответите на него.

Потому что для ответа надо быть или языковедом, или топонимистом. У имен — один источник. Так или иначе, прямо или косвенно они восходят к древнеримскому (латинскому) слову «каструм» — лагерь.

В первых пяти английских названиях старое «каструм» лежит ближе всего к поверхности.

Имя Винчестер сложного, составного и гибридного происхождения. На месте города когда-то стоял кельто-британский городок КАЭР-ГВЕНТ, что значило «Белгород», «Белый город». Римляне переделали название, неудобопроизносимое для них, в ВЕНТА БЕЛЬГАРУМ — «Бельгская Вента». С V века нашей эры имя было изменено на ВИТАН-ЧЕСТЕР, то есть «Витский Лагерь», «Витана-каструм», потому что теперешние обитатели помнили о римском лагере, находившемся поблизости, но слово «каструм» произносили уже на свой манер, не понимая его и, возможно, уже не связывая с каким-либо точным смыслом.

В названии Кольчестер по-разному объясняют начальное «коль». Одни возводят его к имени одного из кельтских богов, как его произносили римляне, другие видят в нем остаток латинского слова «колонна». А «честер»? «Честер», как всегда, передает на варварском языке латинское «каструм» и превращает название места в «мемориальную доску», в памятку давно прошедшего времени.

В имени Манчестер значение кельтского «ман» раскрыть пока что не удалось. «Честер» — римское «каструм».

Остальные имена, оканчивающиеся на «честер», построены так же: первым элементом каждого из них является то или иное кельтское слово, вторым — видоизмененное «каструм». Есть в Англии и просто ЧЕСТЕР, когда-то называвшийся КАСТРА ДЕВАНА — по имени реки, на которой лагерь был расположен; «кастра» — множественное число от «каструм».

Вы вправе спросить: «А почему слово „каструм“ должно было преобразоваться именно так?»

Вспомним латинское слово «капелла» — часовня, и сравним его с названием одного из районов Лондона: УАЙТЧЕПЕЛ. «Уайт» — белый, «чепел» — капелла, часовня. Как видите, в изменениях есть точная закономерность.

«Каструм» по-римски — лагерь. А маленький лагерек они звали «кастеллум». И из второго римского слова того же корня выросло бесчисленное множество самых разнообразных топонимов во всех концах Европы. Французский Невшатель — это римское НОВУМ КАСТЕЛЛУМ — «Новый лагерек». Шатору — КАСТЕЛЛЮМ РУБРУМ — «Красный лагеришко». Английское Ньюкасл — точное повторение топонима Невшатель на английском языке. Кастелло дель Плано по-испански — «Лагерь на равнине». Кастилья — «Много маленьких лагерей» или, возможно, уже крепостей, острожков на далекой западной окраине римского мира.

Кастелламаре (Италия) — «Маленький лагерь», «Укрепление на море», — итальянский язык ближе других к латыни. В названиях Кастельверано, Кастельфранко, Кастелькардо то же слово выступает в сопровождении других итальянских слов.

И немецкое Кассель было когда-то римским Кастеллюмом в стране Менапиев, КАСТЕЛЛЮМ МЕНА-ПИОРУМ. Вероятно, и шведское Кастель-хольм («хольм» по-шведски — остров) имеет то же происхождение. А название крымской горы Кастель, увенчанной развалинами генуэзской крепости, легко приводится к древней латинской основе.

Стоит приглядеться к пестроцвету однокоренных «мемориальных досок». Не требуется много слов, чтобы уяснить себе по ним силу Древнего Рима и значительность его влияния на варварские народы тогдашней Европы и многое, многое другое. И как было бы печально, если бы топонимические памятки, эти непроизвольные записи истории земли, на самой земле были бы в какое-то время случайно или злонамеренно уничтожены. Мы очень много потеряли бы.

Известно множество примеров, когда топонимическое исследование таких имен оказывало великую помощь истории.

Генрих Шлиман в поисках места, где должна была когда-то существовать Гомерова Троя (указания, которые ему удалось найти в литературе, были достаточно неопределенными), обратил внимание на урочище, носившее название ГИССАРЛЫК — по-турецки нечто вроде «место развалин», что-то близкое к русскому «городище». Место представляло собою пустынные холмы среди пустынной равнины. Внешний вид его мало что обещал.

Но имя места не обмануло: вероятно, оно было дано турками в те времена, когда на поверхности земли еще сохранились следы седой древности. Заступ Шлимана погрузился в сухую почву Гиссарлыка, и старая Троя открылась после более чем двухтысячелетнего сна.

Возле города Руана в низовьях Сены, рассказывает французский языковед и топонимист Альбер Доза, среди песчаных дюн много веков существовало урочище СЮССАК. Судя по всему, места эти искони веков должны были быть песковатыми пустырями. Историки полагали, что здесь никогда не было никаких поселений. Археологам и в голову не приходило искать каких-либо древностей среди сыпучих холмов песка.

Но имя Сюссак попалось на глаза опытным топонимистам. Оно заинтересовало их. Имена такого характера и строения типичны для галло-римской эпохи, так в то время назывались земельные владения, бывшие обычно населенными поместьями, а не пустошами. Почему бы не попробовать начать в Сюссаке раскопки?

Археологи отнеслись к предложениям крайне скептически. Однако попробовали копать сюссакский песок. И почти тотчас же наткнулись на руины. Обнаружилась самая настоящая помещичья вилла… галло-римской эпохи, как и должно было быть, судя по имени.

Это ли не торжество топонимики? Ведь тут получилось нечто вроде знаменитых предсказаний Менделеева, сумевшего предугадать существование новых неведомых еще людям химических элементов.

Ясно, что топонимисты наших дней имеют в своем распоряжении точные законосообразности и на их основании могут судить не только о том, что видимо невооруженным глазом, но и о незримом или давно исчезнувшем. А ведь наука становится наукой именно тогда, когда получает возможность не только объяснять известные факты, но и предвидеть еще неизвестные.

Впрочем, и правильное истолкование реально существующего тоже чрезвычайно важно: только на основании пристального изучения его может быть создан метод предсказания.

Вот хорошо всем нам известный топоним КРЫМ. Было предложено немало версий его происхождения. Пытались — очень неправдоподобно — выводить название из разных славянских слов — «крома» (граница), «крем?нь». Думали объяснить его ссылкой на название бывшей столицы крымских ханов, городка СТАРЫЙ КРЫМ. Это значило одно неизвестное подменить другим неизвестным: ведь тут понятен только первый его элемент.

Наиболее правдоподобным кажется сближение топонима Крым с тюркским «кырым» — ров, вал. Судя по историческим данным, тут разумеются укрепления на месте современного нам ПЕРЕКОПА, за которые всегда цепляется каждая армия. (Врангель в 1920 году, гитлеровцы в Отечественной войне.) Вполне возможно, что русско-украинское «перекоп» является лишь точным переводом тюркского «рва» — «кырым’а».

Впрочем, монголисты думают, что исходным словом могло быть и монгольское «хэрэм». Значение его почти то же: стена крепости, вал.

Так или иначе — перед нами снова характерная «мемориальная доска». Не будь в нашем распоряжении других данных, само название Крым должно было бы натолкнуть на подозрение: а не отделялся ли полуостров когда-либо от континента оборонительным сооружением, засекой, перекопом?..

Конечно, очень часто исследователь встречается здесь с особым и неизбежным затруднением. Существуя века и века, переходя от народа к народу, из языка в язык, топонимы меняются порою до полной неузнаваемости.

В Алжире имеется местность, именуемая БЕШИЛЬГА. Арабисты, опираясь на один только арабский язык, так же как и грецисты, исходя из греческого, бессильны сказать что-либо вразумительное по поводу ее названия. И только в союзе друг с другом, а также с историками, исследующими прошлое Северной Африки, они могут нащупать решение. Бешильга, измененное в арабском произношении «базилика», в эпоху раннего христианства — «храм», «церковное сооружение». В местности Бешильга и на самом деле много руин таких древних церквей, скитов…

Любопытно, пожалуй, сказать тут вот о чем. В Швейцарии есть город. Швейцарцы, говорящие по-немецки, называют его БАЗЕЛЬ, говорящие по-французски — БАЛЬ. Хорошо известно, что в раннем средневековье город назывался БАЗИЛЕА, из греческого «базилейа» — царская власть, царство. В германских языках слово, близкородственное слову «базилика», дало Базель, во французском — Баль. Такие пертурбации закономерны. А вот в арабском из той же основы получилась Бешильга. Тоже закономерно.

Прослеживая в веках пути изменения названий, топонимист обязан руководствоваться чисто языковыми законами. Только там, где они соблюдены, можно допустить: такое-то имя могло родиться из такого. Там, где они нарушены, даже самое близкое сходство между словами-именами ничего не означает и ни о чем не говорит. Вот почему топонимика должна опираться на языкознание.

А помимо всего, и Бешильга и Базель — Баль — типичные топонимы — мемориальные записи.

Такие записи нередко хранят едва ли не единственную память о событиях, которые не представляют собой всечеловеческой сугубой важности. Но ведь часто бывает так, что сведение о пустяке внезапно может бросить свет на проблемы чрезвычайной широты и значения. Может. Хотя иной раз проходят века, пока оно будет «востребовано» для каких-либо научных целей.

Справочники конца XIX — начала XX века отмечали в нынешней Литве, в тогдашнем Вилькомирском уезде Ковенской губернии, на речке ВИКТОРКЕ местечко ПОБОЙСК. Местные жители толковали имя так: в 1435 году здесь произошла-де битва, в которой Ягеллон Сигизмунд разбил брата Витовтова Свидригайла. Победители наименовали речку горделиво Викторкой (от латинского «викториа» — победа, они были католиками), побежденные назвали поселок горестным именем Побойск.

Я не знаю ни того, насколько правильно историческое сообщение о битве, ни того, как сегодня зовутся река и поселок. Но все же с 1435 года до 1900-го названия продержались, и я очень сомневаюсь, чтобы было на свете много людей, которым о схватке между Витовтами и Ягеллонамн было известно больше, чем говорят эти имена.

Как во всякой другой группе сходных топонимов, и в этой сквозит удивительное единство приема, которым пользовались люди во всех концах мира, чтобы называть места вокруг себя.

Вот мы видели разноязычные «лагеря» и «крепости». Неудивительно: война и ее бедствия всегда затрагивали воображение человека.

Но с очень давних пор не меньше того владела умами людскими и возможность мирного общения между отдельными людьми, между племенами, между народами, она чаще всего выражалась в торговых связях.

Нет, по сути дела, ничего странного, что множество населенных мест на всем пространстве шара земного носят названия «рынок», «торг», «место торговых сделок». Только читая карту, вы, мои русские читатели, не всегда имеете возможность оценить их всесветное множество.

Вы хорошо понимаете, что старинный город ТОРЖОК на берегах реки Тверцы носит имя, обозначавшее «небольшой торг» (а может быть, и просто «торг», поскольку «-ок» может тут быть не уменьшительным, а топонимическим суффиксом). Вы при изрядной доле сообразительности, может быть, и сможете заподозрить, что имя финского города ТУРКУ тоже является видоизмененным славянско-скандинавским словом «торг». Но никогда вам не придет в голову, что то же самое значение имеет название ОТТАВА — индейское слово, значащее «место торговых сделок». Что, скажем, имя уже упомянутого мною французского города РУАН есть переделанное кельтское РОДОМАГОС, а «магос» по-кельтски означало тоже «торг», «рынок».

Да что говорить о названиях иноязычных: они непонятны потому, что они нерусские. Возьмите такое имя места, как ГОСТИНОПОЛЬЕ, так называется небольшое селение на реке Волхов, километрах в сорока выше ее устья. Сомневаюсь, чтобы вам самостоятельно пришло в голову связать его имя с «Садком, богатым гостем», то есть «купцом», и вообще с терминами «гость», «гостиный двор», в свою очередь связанными в языке наших предков с понятием торговли, и признать в Гостинополье один из бесчисленных всесветных торгов, базаров древности.

Что такое сейчас Гостинополье? Ничем не примечательная деревушка на берегу суровой древней реки, у которой останавливается далеко не каждое суденышко, бегущее вниз, к Новой Ладоге, или вверх, к Новгороду. А место известно со времен Ганзейского союза городов, со времен великого водного пути «из варяг в греки». Тут было пристанище всех, кто со страхом и с надеждой великой прибыли вез шкуры, меха, смолу, мед из Скандинавии в Цареград и Киев, всех, кто возвращался оттуда с восточными курениями, золотым узорочьем, бесценными шелковыми тканями… Гостинополье — место, где встречались и вступали друг с другом в первые сделки гости варяжские с гостями индийскими, гости венецианские с гостями новгородскими и псковскими… Здесь звучала разноязычная речь, звенело золото всех стран, делались дела большие и темные…

И теперь от всего варварского великолепия нам осталась одна прибрежная «табличка»: имя «Гостинополье» — 12 букв, которые стоило бы, пожалуй, выложить на берегу чистым золотом…

Сами скажите, что можно будет подумать, если через год или два какому-нибудь прекраснодушному, но ничего не смыслящему в истории Родины человеку придет на мысль заменить напитанное временем, беременное прошлым имя каким-нибудь практически удобным новообразованием? «Отрадное». Или «Перевалочная». Или «Рыбосовхоз»… Мало ли какие названия могут подойти к сегодняшнему Гостинополью?

В разных случаях имена-памятки имеют не одинаковый характер вот в каком отношении.

Нередко случается, то древнее сооружение, которому они обязаны своим существованием, вопреки всем превратностям истории сохранилось.

Скажем, населенный пункт ABA в Бирме, означающий, как говорят, «Рыбный пруд». Так здесь из семи прославленных историей страны рыбных озер-садков и посейчас пять сохранились.

Вот на острове Рюген в Балтийском море и в Эльзасе имеются два селения, носящие сходные имена: АЛЬТЕНКИРХЕН и АЛЬТКИРХ. Оба значат одно: «Старая церковь». Я не знаю, как там обстоит дело сейчас, но еще на рубеже веков в справочниках можно было прочитать по поводу обоих: «древняя церковь сохранилась».

Конечно, умилительно наблюдать такое чудесное стечение обстоятельств. Но, пожалуй, еще драгоценнее те случаи, когда имя — мы это уже видели — переживает вещь. Когда таинственная сила языка, слова, как янтарь насекомое, облекает то, что казалось некогда таким вечным и нетленным по сравнению с человеческой речью, и сохраняет гранит, кирпич, гордые колонны и непреодолимые стены внутри себя, столетиями, после того как в реальном мире от них уже не осталось и порошинки… И неудивительно, что иногда, рассматривая поразительный отпечаток жизни в слове, мы не можем все же точно установить: что, собственно, он изображает?

Вот в очень древнем по топонимике Лужском районе Ленинградской области на берегу большого озера Врево стоит деревенька ЗАТУЛЕНЬЕ. Имя ее не вызывает нашего недоумения; как сказано в словаре Даля:

«Затулять, затулить что — заслонять, заставлять, закрывать… Затуленье — действие по глаголу…»

Но вот почему открытая всем ветрам деревенька получила такое имя, кто и от кого, чем, как и когда в ней «затулился» — как мы узнаем теперь?

Есть город БЕРДИЧЕВ. Топонимисты спорят: то ли от славянского «берда» — гора, крутизна, а иногда наоборот — пропасть, обрыв, то ли от племенного тюркского имени «берендичи» (находились в старых грамотах написания его имени БЕРЕНДИЧЕВ), а может быть, от личного имени Бердич?

Трудно склониться к одному из мнений, и имя-памятка дразнит нас своей неполной ясностью… Но сколько в мире могильных плит, сколько загадочных папирусов, таинственных дощечек, «ронга-ронга» тоже ожидают еще своего объяснения и прочтения…

Мне лично хотелось бы, чтобы Бердичев был из «берендичи». Тогда бы он связался со сказочными «берендеями», правда, очень мало похожими на своих далеких южных и азиатских тезок.

Помните в «Слове о полку Игореве» мрачноватые и полные таинственного очарования строки о том, как «див» с вершины древа кликал о походе Игоря, звал прислушаться к его голосу и Волгу, и Поморье, и Посулье, и Сурож, и Корсунь, «и тебе Тмутороканьский болван!».

Не знаю, как у вас, у меня всегда кровь холодеет в жилах, когда я читаю это, и выступает сквозь марево южной горячей мглы над древней Тмутараканью варварски-грубое и величественное чудо, какой-то неведомый нам колосс, какой-то истукан, «болван», изваянный из камня или дерева и глядящий в будущее и прошлое незрячими, но пылающими глазами.

О затянутом туманом времени идоле у нас осталось только одно напоминание в гениальном «Слове». Но ведь были и другие «болваны», стоявшие и много позднее в разных местах мира наших прапращуров. Память о некоторых донесли до нас только топонимы.

Я слышал, как однажды три молодых геолога, изучая по карте свой будущий маршрут, вдруг отчаянно захохотали: они наткнулись на название БОЛВАНСКИЙ НОС. «Вы говорите, что наш Рыжий здесь еще не побывал! — радовался один. — А как же тогда его нос туда попал?» («Рыжий» — был их не слишком любимый начальник.) «Нет, но надо же придумать такое имечко, экая бессмыслица!» — возмущался другой.

А не было ни «Рыжего», ни «бессмыслицы», была только их слабая осведомленность о прошлом своих предков.

Мыс Болванский Нос находится на острове Вайгач. «Нос» у поморов и значит «мыс», такое обозначение свойственно многим языкам. По-турецки, например, «бурун» тоже значит и «мыс» и «нос». А Болванским северный мыс стал, вероятнее всего, потому, что некогда на нем высилась грубо вытесанная из плавника или из камня статуя, идол. Мыс был у ненцев обителью бога Весану, и на нем праотцы наши нашли, по-видимому, много изображений разных языческих богов, по-старорусскому — «болванов». О чем, кстати, сохранились отрывочные сведения в древних документах и преданиях.

Есть еще на Урале одно место с названием того же корня: гора, именуемая на местном языке БОЛВАНО-ИЗ — «Болванский камень». Геологи склонны объяснять его присутствием на подобных вершинах так называемых «столбов выветриванья», каменных образований, сохраняющих внешний вид башен, колонн, грубо намеченных фигур, которые наши далекие предки просто «принимали» за каменных идолов.

Это не меняет, конечно, языковой сущности названия, но вряд ли можно считать, что объяснение всегда и во всех случаях точно. Могло быть и так, но где-то русские зверобои и землепроходцы наталкивались и на самые настоящие капища идолопоклонников. Стояли же деревянные и металлические изображения древнерусских богов Перуна, Мокоши и других на холмах над Днепром до так называемого «крещения Руси».

Можно найти и другие косвенные подтверждения такой точки зрения.

В Буковых горах в Венгрии есть вершина — не очень высокая, всего около километра над уровнем моря — по имени БАЛЬВАНЬКЁ. Слово «бальвань» по-мадьярски означает «кумир», «идол». Слово «кё» — камень. Имя места является как бы точной калькой далекого уральского Болвано-Из.

В других частях мира, у других племен названия такого типа — вещь вполне обычная. В Ковенской области Литвы на правом берегу Немана имеется курган, называемый ПОГАН-КАПАС (Языческая могила). Может быть, когда-то и его увенчивали какие-нибудь ритуальные изображения?

Есть грустная и вместе с тем властная сила в этих следах прошлого. Мы часто, может быть слишком часто, говорим о «романтике» и постоянно проходим мимо воистину романтических предметов, совершенно не замечая их.

Возможно, надо иметь прирожденную чуткость к таинственной прелести географических названий: с раннего детства у меня мурашки шли по телу, как только до слуха моего или до глаза доходили странные, причудливые, самой непонятностью своей привлекающие созвучия — КРАКАТАУ, СКАГЕРРАК, КЮРАСАО, ЯМАЙКА… Иногда притягивало полупонятное, полускрытое их значение. БАТОН-РУЖ? (По-французски значит «красная палка».) Почему такое имя дано небольшому городку в Соединенных Штатах, на берегу полноводной Миссисипи, реки Гека Финна, реки Сэмюэля Клеменса — Марка Твена?

Есть версия, согласно которой во времена первого проникновения белых (а ими были французы) в бассейн великого североамериканского потока здесь был установлен красный столб, подражание тотемным столбам краснокожих. Он указывал линию размежевания между хозяевами Американского материка и их невесть откуда явившимися гонителями. Его-то французы и назвали Батон-Руж, красный столб, а через него и самое место получило это имя. Немецкий топонимист XIX века И. Эгли, рассказывая о нем, замечает: «Имя это — клочок истории…»

Трудно сейчас поручиться, что рассказ Эгли — точная истина. По другим сведениям, в названии сохраняется память о некоем индейском вожде тех мест по прозвищу «Красный посох» или «Красная палица». Мне первая версия представляется более естественной, она и более романтична, если угодно. Течет могучая река. Над ее водами, в 200 километрах от безбрежной дельты, среди буйной растительности или на открытом лугу высится огромный выкрашенный суриком столб. На него с разными чувствами взирают и хмурые гонимые индейцы, и бородатые пришельцы с жадными душами… И вот проходят века, и нет уже установленного «на веки вечные» столба, нет ни краснокожих с ястребиными лицами, ни их свирепых гонителей. Сам французский язык перестал звучать на Миссисипи. А имя места живет. Будет жить и тогда, когда все переменится вокруг еще сто раз, если, конечно, его не разрушать сознательно или по невежеству.

У КРЕСТИЛЬНОЙ КУПЕЛИ

Граф Сергей Юльевич Витте, премьер-министр царя Николая Второго, в своих «Записках» рассказывает, между прочим, о следующем.

После взятия нами Квантунского полуострова на Тихом океане мы обязались открыть рядом с новой военной гаванью Порт-Артуром коммерческий порт в бухте ДАЛЯНЬ-ВАНЬ. Возник вопрос о том, как новый приморский город наименовать. По этому поводу был запрошен тогдашний президент Академии наук, великий князь Константин. Президент письменно выдвинул несколько проектов названия.

«Так, было указано на возможность назвать новый порт именем императора Николая, например Светониколаевск; можно было бы назвать порт от слова „слава“ — Порт-Славься, можно было бы назвать порт от слова „свет“, например Светозар, можно было бы назвать Алексеевск, в честь генерал-адмирала великого князя Алексея Александровича, так как порт был в конце концов взят нашей маленькой эскадрой, а начальником морского ведомства был великий князь Алексей…»

Царь при докладе спросил Витте: а каково же его личное мнение?

«Тогда я его величеству сказал, что я бы не назвал его таким громким именем, потому что бог знает, какая будет участь этого порта… Лучше назвать каким-нибудь скромным именем.

— Каким же, например? — спросил Николай.

Мне сразу пришло в голову, и я сказал:

— Да вот, например, ваше величество, бухта называется Далянь-Вань; вероятно, наши солдаты окрестят ее и скажут ДАЛЬНИЙ, и это будет соответствовать действительному положению дел, потому что порт ужасно как далек от России.

Государю это понравилось, он сказал:

— Да, я тоже нахожу, что было бы лучше назвать Дальний.

Я принес… приготовленный указ… Государь, подписав указ, сам прописал на свободном месте, которое было оставлено для названия порта: порт Дальний…»

Так в присутствии весьма высокопоставленных «кумовьев» состоялось крещение порта. Имени хватило ненадолго: умный политик Витте не напрасно предвидел новому городу нелегкую судьбу. После многих событий в наши дни город (по-китайски) именуется ЛЮЙДА.

Я здесь привел характерную историю, чтобы показать один из тех способов, какими рождаются на свет имена мест.

Стоит отметить, что, не будучи топонимистом, Витте, человек широко образованный, выдвинул едва ли не наилучшее из возможных предложение. Во всяком случае, оно резко отличалось в лучшую сторону от того, что рекомендовал к принятию «августейший президент Академии». Сладко-претенциозное сращение Светониколаевск — чистейший плод подхалимской фантазии придворных блюдолизов. Нелепое Порт-Славься нацело противоречит всей системе русской топонимики.

Витте проявил и еще одну топонимическую «тонкость»: изобретая имя, он, человек, бесконечно далеко стоявший от народа, счел все же необходимым отправляться от народных привычек и навыков. Он довольно наблюдательно заметил, что, осваивая чужие местности и их имена, народ охотно строит новые наименования на этимологизации чужеязычных топонимов. Если река с гиляцким именем ОКАТ была превращена в русскую ОХОТУ и от нее пошло и море ОХОТСКОЕ, то логично было допустить, что бухту Далянь проще всего перекрестить в Дальнюю, а город, на ней заложенный, в Дальний.

Если бы не исторические перевороты, близость которых ощущал, но размаха которых не мог предугадать действительный тайный советник, член Государственного совета граф Витте, данное им имя могло бы существовать долгие десятилетия и века.

Само собой, возникновение топонима в таких сложных условиях и с такими торжественными церемониями — явление далеко не повседневное и в целом для имен, заполняющих карту, не типическое.

Гораздо чаще, даже и в наши дни, название места возникает несравненно проще и менее торжественно, с менее пышным церемониалом, но, несмотря на это, живет куда дольше.

Вон охотничья стоянка тунгуса Егорки намного пережила того, кто стал ее невольным эпонимом. Город ИГАРКА, унаследовавший его имя, существует и будет существовать невесть сколько времени.

В местах малонаселенных, необжитых вся «местоназывательская» власть сосредоточивается в руках первооткрывателей. Очень интересно рассказывает об этом тонкий знаток природы, человек с живой краеведческой и географической жилкой, писатель Иван Сергеевич Соколов-Микитов.

«Казалось бы, так просто дать названия вновь открываемым рекам, горам, ручьям и озерам. А на деле это совсем не легко. И мы долго ломаем головы… и почти ничего не можем придумать. На карте появляются обычные, иногда удачные, иногда бесцветные названия и имена.

Встретил путешественник на вновь открытой реке зайца, стала река ЗАЯЧЬЕЙ.

Увидел стаю волков — ВОЛЧЬЕЙ…»

Так ощущает трудность задачи писатель, большой мастер слова. А рядовой геодезист, топограф, геолог или охотник не видит тут обычно никакой трудности. Он делает то же самое с легким сердцем, не мудрствуя лукаво и не огорчаясь серостью результатов. Тем более что сталкивается он с местными жителями, либо отлично знающими свои, дедовские, имена всех угодий, либо же настолько осведомленными в каждой пяди пути, что самая надобность поименования любой кочки кажется им нелепой причудою.

Полезно припомнить много раз цитированный по разным поводам рассказ академика Ферсмана.

«…Экспедицию вел проводник, старик саами Архипов…

— Как зовут этот скалистый наволок, что вдается в губу? — спросили мы Архипова.

— Да как зовут? Просто зовут: наволок.

— А вот следующий?

— Это еще наволок.

— А там дальше, вон со скалой у входа в губу?

— Еще, еще наволок… Ну, чего спрашиваешь? Нету имени у этих губ да наволоков, — говорил старый седой саами.

А наш географ что-то аккуратно записывал в книжечку.

Прошло два года. Из печати вышла большая прекрасная карта озера Имандра, со всеми островами, губами и речушками. На месте западных изрезанных берегов красовались тонко выгравированные названия: ПРОСТО-НАВОЛОК, от него ЕЩЕ-НАВОЛОК, а дальше ЕЩЕ-ЕЩЕ-НАВОЛОК».

Сценка, так живо изображенная, рисует равнодушного к топонимам местного жителя. Но бывают и другие. Тот же Ферсман описывает, как в нелегком деле называния безымянных мест с интересом и жаром принимало участие местное население.

«Вот эту речушку, — говорит молодой саами Николай, — надо назвать СЕНТИСУАЙ — по-русски ТАЛОВКА, — она ведь никогда не замерзает, бежит даже зимой…»

Самый старый из всех методов называния: имя должно без всякой хитрости описывать существенные признаки места:

«Вот здесь раньше паслись стада диких оленей… Значит, гору надо назвать ГОРА ОЛЕНЬЕЙ ДОЛИНЫ, по-саамски — ПОАЧВУМЧОРР: олень, долина, гора…»

Названия такого рода и на самом деле встречаются во многих частях мира, но преимущественно там, где на протяжении долгих и долгих веков население или вовсе не менялось, или менялось очень медленно. Такого типа имена изобилуют, например, в Исландии. БОРГ называется там один очень древний хутор, что значит «Холм с обрывистыми склонами и плоской вершиной». Есть там водопад ГОДАФОС, что переводят просто как «Водопад богов». Есть озеро МЮВАТН, название значит «Комариное озеро». РЕЙКЬЯВИК — «Дымящаяся бухта».

Примерно таковы же топонимы Монголии: ГОБИ — «Пустыня», ДАГШИ-ГУИН-ХУДУК — «Труднодоступный колодец», ДЗАК-ХУДУК — «Саксаульный колодец», ДУНД-ХУРЕН-ЦАВ-УЛ — «Средняя гора коричневого ущелья», ОЛГОЙ-УЛАН-ЦАБ — «Ущелье толстого красного червяка».

И в Исландии и в Монголии на протяжении длинных исторических периодов население не сменялось. Очень мало менялся до самого последнего времени и бытовой порядок — обычаи, образ жизни, психология. Именно поэтому топонимы здесь оказываются, во-первых, чисто одноязычными и, во-вторых, имеющими древний, архаический характер. Как они созданы века назад, такими дожили и до нашего времени. Седой стариной веет от них…

Вероятно, в глухих районах еще не освоенной европейцами Африки, во внутренней части Аравии, в глубинах Южной Америки существуют такие же слои имен, раз навсегда данных далекими предками, не перемененных ни разу и не видоизменившихся.

Там же, где (как в Европе, в Передней Азии, в Северной Африке) на протяжении тысячелетий волны народов перекатывались через утесы других народов, где сменялись языки, племена, цивилизации, — там такую первозданную простоту приходится с трудом разыскивать под толщами наслоений. Во всех случаях топонимика оказывается волшебным зеркалом, в котором отражаются и постоянство и перемены.

Вот почему тот, кто соприкоснулся с этой наукой, начинает панически бояться всякого произвола в обращении с именами мест: мы же далеко не у всех из них сумели и успели снять показания!

Как возникли простейшие наименования, мы уже видели, да можем увидеть и еще. Способ называния если и варьирует от народа к народу и от эпохи к эпохе, то лишь в частностях. В принципе он остается неизменным: описание по приметам.

Путешественник Грум-Гржимайло рассказывает:

«Мы достигли ключика, не имевшего никакого имени, а потому и названного Рахметом (проводником) УРУС-КИИК-УРДУ-БУЛАК, то есть „Ключ, на котором русские били джейранов“».

Чем не название для затерянного в пустыне источника и чем оно хуже десятков тысяч других, утвержденных народами и долгое время благополучно существующих в мире названий? Разве оно хуже, чем ОЗЕРО ТАНЦУЮЩИХ ЛОСОСЕЙ (есть такой топоним на дальнем нашем северо-востоке), или чем ДЖЕБЕЛЬ-КАРАНТАЛЬ — «Гора, на которой Иисус Христос проводил свой сорокадневный пост» (такое имя имеется в Передней Азии)? Или китайского ДЗАМАЦЗИГОУ, которое гольд Дерсу Узала у Арсеньева переводит как «Речка, где отпечатаны лошадиные копыта на грязи».

Ничем не хуже. Разница только в том, что одно утверждено и существует, известно множеству людей, а другое наименование могло так и умереть через неделю после рождения…

Но могло и не умереть.

Проблема длительности сроков жизни топонима — совершенно неисследованная проблема.

В городе Братске была остановка автобуса возле красивой и могучей сосны, которая росла там в момент начала строительства Братской ГЭС. Остановка стала именоваться СОСНА. Во всяком случае, так ее звали пассажиры, народ.

Строительство закончилось. Сосну срубили. Но люди, особенно зимой, когда окна автобуса замерзают, еще много лет продолжали спрашивать, беспокоясь: «Сосну проехали?»

Вероятнее всего, сейчас той остановке дано уже какое-нибудь другое, официальное название. Но, может быть, так, а может быть, и нет. А во-вторых, если здесь дело закончилось скорой смертью топонима, то можно назвать множество случаев очень долгой жизни топонима уже после исчезновения реалии, послужившей поводом к его образованию.

От случая с братской Сосной в принципе ничем не отличается случай с московской улицей КУЗНЕЦКИЙ МОСТ.

История не новая и уже набившая оскомину, но напомнить ее тут не помешает.

Мост через речку Неглинную, перестроенный из деревянного на каменный в середине XVIII века «архитектуры гезелем» Семеном Яковлевым, простоял здесь до 1819 года и был снесен, а река засыпана и заключена в трубу. Он существовал (в каменном виде) неполных 60 лет. А имя, перешедшее от моста на улицу, живет вот уже больше полутора веков, даже если считать только «безмостный» период его существования, и поживет еще. Мы с вами ходим по Кузнецкому Мосту, и после первого момента недоумения, который переживает каждый малоосведомленный немосквич, настолько привыкаем к нему, что его имя не кажется нам топонимическим парадоксом.

А таких парадоксов — пруд пруди. Потому что любое слово или сочетание слов, раз став именем, разрывает связь со своим былым вещественным значением и превращается в «чистое название».

Попробуйте каким угодно законом упразднить слово «река» и заменить его хотя бы близким словом «поток». Очень сомнительно, чтобы язык подчинился такому насилию. Потребуется не одна сотня лет, чтобы подобная замена могла произойти, да и то, если обстоятельства приведут к тому.

А имена мест — к сожалению или к нашему удобству — меняются сплошь и рядом, и по основательным причинам, и по чистому недомыслию, и в значительном большинстве случаев народы довольно легко мирятся с этим, если, конечно, не совершается грех против «системы топонимики» данной страны.

Такое случается даже с большими городами, даже со столицами стран, а когда речь идет о микротопонимике, о малых объектах, такие метаморфозы зачастую остаются даже никем не замеченными.

К. Лагунов в очерке «Нефть и люди» (журнал «Новый мир»), описывая перемены, которые разведанная нефть принесла на Обский север, удивляется странности местных имен населенных пунктов.

«Здесь… странные, непривычные слуху названия деревень: ТРАМАГАН, АГАН, ВАРЬЕГАН… А есть и с тройным наименованием: ПИЛЮГИНО-АЛЛОЧКА-ПОИЩИ УЗДЕЧКУ…»

К сожалению, автор ничего не поясняет, и я не знаю, какой именно пункт местности так назван: что-нибудь вроде Юрина Точка, какое-нибудь временное изыскательское становище или большое приобское поселение. Думается, однако, мы не ошибемся, если сочтем, что скорее не село, не старая деревня, а микроновостройка, какая-нибудь заимка, какой-либо геологический опорный пункт… Но как и почему у одного места могло образоваться три имени?

Мне думается, это как раз и свидетельствует о том, что речь идет о незначительном обитаемом пункте со сменным населением. Вряд ли возможны три разных имени у одного уже сложившегося поселка. Два — куда ни шло: «НЕЕЛОВО, НЕУРОЖАЙКА — тож». Это бывает. А три…

А вот когда имя меняется естественно. Сельцо КУЧИНО стало называться МОСКВА, потому что оно превратилось в город. Город ТВЕРЬ стал городом КАЛИНИНОМ, когда Россия стала РСФСР.

Похоже, что обский населенный пункт первоначально звался именно Пилюгино. Есть в Заволжье поселок нефтяников с таким названием. Существует довольно обычная русская фамилия Пилюгины; во «Всем Петрограде» за 1915 год отмечен Николай Васильевич Пилюгин, сапожник. В современной ленинградской телефонной книжке числятся Пилюгин Ф. О. и Пилюгина Т. И. Фамилия, думать надо, идет от диалектного «пилЮга» — «приставала, надоедный, наянливый человек». У Даля отмечено наречие «пИльно», а может быть, прозвище пошло и от глагола «пилить».

Легкомысленное Поищи Уздечку более походит на насмешливую времянку, возникшую в языке каких-то пришлых весельчаков. Всерьез такие топонимы обычно не создаются, и данный намекает, по-видимому, на некий трагикомический случай, памятный небольшой группе людей… Что-то вроде скалы ПРОНЕСИ ГОСПОДИ, полуимя, полупредупреждение…

Ну, а уж Аллочка, по самой нетипичности имени, кричит: я — новое. Меня принесли сюда молодые советские специалисты, люди не слишком церемонные, иронические, жизнерадостные…

Я, разумеется, не выдаю вам никаких гарантий, ибо у меня нет данных для научно-точного анализа. Только очень сомневаюсь, чтобы все три имени когда-либо существовали одновременно, могли возникнуть одновременно и все три могли в равной степени закрепиться за местом.

Попутно я «поднимаю проблему»: следует приглядеться повнимательнее не только к «долгоиграющим» топонимам, но и ко «времянкам» ограниченного срока действия.

…То, что никому не запрещено назвать по своему усмотрению любое место земного шара, приводит к существенным трудностям для ученого, стремящегося этимологизировать уже существующее и особенно древнее название.

Довольно ясно, что благодаря изначально царствующему в этой области свободному произволу чрезвычайно большой оказывается роль чистой случайности в возникновении топонимов.

В глубине Кызылкума есть урочище, именуемое АДАМ-КРЫЛГАН, что значит «Погибшие люди». Кто погиб, когда погиб, почему погиб — навряд ли можно установить с точностью. Неизвестно, идет ли речь о заблудившихся и погубленных жаждой путниках, о какой-либо болезни, о нападении врагов.

Адам-Крылган… Совершенно ясно, что с постоянными признаками данного места содержание топонима не связано. Гибель людей была, скорее всего, единственным казусом в жизни места. Возможно, кто-то нашел там под кустами саксаула или в песке бархана чьи-то кости, и, так как смерть всегда производит на человека сильное впечатление, имя, так сказать, «вспыхнуло» совершенно непреодолимо.

Топоним другой, сходный, в Каракалпакской республике. Развалины древней крепости носят название КОИ-КРЫЛГАН-КАЛА (Крепость погибших баранов).

Крепость сооружена в IV–III веках до нашей эры и, разумеется, не была при своем живом существовании названа так. Много позже, когда ее руины уже обняла пустыня, произошел возле них потрясший воображение скотоводов случай: во время бурана или от бескормицы погибла какая-то отара баранов.

Случай закрепился на века.

У каждого народа и у группы народов или племен, живущих в примерно схожих условиях, свои заботы, свои характерные беды, радости и интересы, неизменно отражающиеся в типических названиях мест.

Ряд речек в Якутии носит название АРАНГАС, что обозначает «Лабаз на дереве». Правда, этим же словом называют и другое лесное сооружение — укрепленную в древесной кроне древнюю гробницу. Так что тут о точном значении топонима или гидронима приходится каждый раз гадать. Но, во всяком случае, в Магаданской области мы встречаем еще одно место, селение, которое тоже зовется «Лабаз на дереве», на этот раз уже по-эвенски — НЕКСИКАН. Само собой, что существование такого «лабаза» относится к случайным, недолговременным признакам места. Когда-то лабаз был, теперь его, может, и нет. Но роль лабазов в жизни местного населения столь значительна, что имя может говорить о присутствии такого лабаза десятки и сотни лет спустя после его исчезновения.

Моряки прошлых времен питали особый интерес и почтение к сигнальным колоколам, извещавшим о грозящей в тумане опасности, о береговых и подводных рифах и скалах.

В устье английской реки Тэй есть опасный утес БЕЛЛ-РОК. Белл-Рок означает «Колокольный утес», на его вершине некогда был установлен именно такой сигнальный колокол. Берега Англии славятся своими туманами, маячные огни уступали тут всегда место акустической сигнализации. Колокола на Белл-Рок уже давно нет, но имя грозной скалы не изменилось даже в век радиолокации.

А на Шпицбергене имеется бухта КЛОКБОЙ — Колокольная бухта, уже по-голландски. Кто-то из голландских плавателей, посетивших древний русский Грумант, нашел возле избы, принадлежавшей некогда русскому промышленнику XVIII–XIX веков Старостину, старинный колокол. Возможно, найди он какой-либо другой предмет, ему бы и в голову не пришло делать его именем места. Но ведь то был колокол! И на картах появилась бухта Клокбой…

Впрочем, нам, с известного удаления, нелегко бывает судить о том, что именно в глазах обитателя места или его первонасельника-открывателя может показаться существенным, достойным увековечения в имени места. Случается порою, что выбор эпонима представляется нам в высшей степени странным и даже неправдоподобным… Как такое могло прийти в голову? А могло!