На что опираться модернизационной альтернативе

На что опираться модернизационной альтернативе

Расколотое и фрагментированное по многим линиям российское общество, тем не менее, остается скорее однородным в социокультурном отношении.

В сегодняшнем российском обществе нет пропасти, такой, как между крестьянским и «интеллигентским» сознанием начала XX в.

Не существует непреодолимых социокультурных барьеров для понимания между различными общественными группами и типами сознания (таких, как между Судьей и Денисом Григорьевым в чеховском «Злоумышленнике»[174]), да и особенности сознания невозможно четко ассоциировать с определенными социальными группами.

В целом, можно выделить следующие факторы, которые могут и должны стать опорными точками модернизации:

? высокий уровень образования, в основе которого – научный взгляд на мир, единая образовательная система, охватывающая практически все население страны, широкое распространение высшего образования. Несмотря на то, что хорошее образование является весьма ограниченным социальным лифтом, оно остается в числе приоритетных ценностей россиян;

? наличие значительного слоя высококвалифицированных специалистов, профессионалов в различных сферах, высокий творческий потенциал народа, большое число талантливых людей[175];

? способность россиян к быстрой социальной адаптации в современном обществе. Большинство россиян, попавших в современное западное общество, легко адаптируются и не проявляют асоциальных склонностей;

? включенность в евроатлантический идейный, культурный, бытовой контекст, знакомство с разделением властей, демократическими институтами, выборами, отсутствие концептуального отторжения этих институтов у большинства.

Это, конечно, не означает, что в общественном сознании не осталось предрассудков, архаичных черт и тому подобного. С иллюзией о том, что распространение просвещения и достижений технического прогресса само по себе приведет к прогрессу социальному, наш мир расстался, по крайней мере к середине XX в.

Однако говорить о сохранении архаичного сознания в сколько-нибудь целостном виде или его элементов как заведомо доминирующих в начале XXI века невозможно.

Поэтому и анализ сегодняшней ситуации в обществе и состояния общественного сознания на основе противопоставления архаики и модерна малопродуктивен или контрпродуктивен.

В современной жизни, конечно, можно искать и даже находить явления, поразительно напоминающие средневековое общество и средневековое мышление[176]. Однако надо разделять аналогичные и гомологичные явления. Аналогичные сходны по форме, гомологичные – по сути.

Как правило, красивые примеры бытования и даже процветания в современном российском обществе средневековых институтов и черт «традиционного» сознания – это аналогичные явления.

Как мы уже отмечали, между сталинским колхозом и крепостной общиной есть внешнее сходство – при крепостном праве нельзя было уйти от одного помещика к другому, при Сталине у крестьян отобрали паспорта и также лишили их мобильности, а землю, орудия труда и скот обобществили. Однако на деле сталинские колхозы – это совсем не «всплеск» общинно-крепостнической архаики. «Всплеск архаики» был бы движением дерчевни, направленным против города. А коллективизация была направлена совсем в противоположную сторону – на мобилизацию ресурсов для модернизации промышленности ценой уничтожения традиционного крестьянского хозяйства.

Также ошибочно связывать, например, сращивание крупного бизнеса и власти с «синкретизмом» традиционного мышления, стремящегося то ли к первобытно-общинному идеалу «царя-пахаря», то ли к средневековому восприятию государя как проекции Бога на земле. Оценка «олигархическому» строю в общественном сознании дается однозначная и совсем не позитивная, и если что и противопоставляется ей, то вполне современный циничный прагматизм.

«Крышевание» бизнеса криминальными и криминализованными государственными структурами – совсем не продолжение патронажа помещика над ушедшими на отхожие промыслы крестьянами[177]. Для крестьян такая ситуация была естественной, для большинства «крышуемых» сегодня она крайне неудобна и чаще всего позорна, но, к сожалению, непреодолима. То же самое и с коррупцией, армейской дедовщиной, несамостоятельным парламентом, управляемыми выборами и т. д., и т. п.

Разрыв между пониманием того, как правильно и цивилизованно должна быть организована жизнь и повседневностью, рождает ситуацию постоянного дискомфорта. Мы полагаем, что именно этот дискомфорт выливается в неудовлетворенность жизнью вообще, тут и там прорывающуюся в разговорах, казалось бы, с весьма благополучными людьми.

Вместе с тем это значит, что социально-бытовая, профессиональная и т. д. модернизация не приведет автоматически к совпадению социально-политического пространства в России в соответствие с современным европейским стандартом. Социально-политическое сознание определяется социально-политическим же бытием, а не бытием вообще. В социально-политической сфере у российского общества крайне мал или вообще отсутствует опыт самостоятельной жизни не на периферии отделенного от общества государства.

При этом подчеркнем еще раз, нет оснований говорить о социокультурном расколе общества, наличии «культурного авангарда», обладающего современным сознанием, и инертной массы, «гасящей» модернизационные импульсы.

То, что часто принимается за «социокультурный» раскол, – противостояние по поводу некоторых моментов отечественной истории, спор «либералов-западников» с «патриотами-почвенниками», взаимная неприязнь успешных, адаптировавшихся к новым условиям жизни и балансирующих на грани нищеты «москвичей» и «провинциалов», – является чем-то иным. Это, конечно, раскол, но не на уровне культуры, ментальности, образа жизни и мысли.

Это даже не уровень базовых жизненных потребностей. В основном люди хотят одного и того же – стабильности, уверенности в будущем, того, чтобы их жизнь и будущее их детей зависели не от случая и силы, а от их труда, знаний, умений.

Удовлетворение этих потребностей связывается с разными идеологическими конструкциями, а чаще – с мифами, опирающимися на «желаемые образы прошлого».

По поводу необходимости кардинальных перемен в стране, подлинной модернизации в стране существует консенсус, но дискуссия о модернизации мечется между советско-азиатским идеалом модернизации сверху, «жесткой рукой» и идеалом свободы, основанном на ельцинских 90-х.

Ценности, на основе которых можно строить Европейскую Россию (европейскую с точки зрения ценностей и образа жизни, а географически это – от Калининграда до Петропавловска-Камчатского), в сознании россиян присутствуют. Однако их надо актуализировать, выводить на первый план во внутренней иерархии.

Рассмотрим, в частности, отношение к свободе. У тезиса о специфическом восприятии русскими свободы как безграничной «воли», об инверсионном метании русской души между анархией и тиранией есть основания. Многовековая авторитарно-тоталитарная традиция – тоже не сказка. Вместе с тем, если бы дело было, прежде всего, в особенностях ментальности, мы бы неизбежно встретились с достаточно четким отторжением европейского представления о свободе и демократии и демократических институтов европейского типа. Такого отторжения нет. Это регулярно подтверждается результатами социологических опросов. Они показывают, что свобода и демократия вполне вписываются в картину мира и ценностные представления российского человека. В то же время эти ценности уступают стремлению к порядку и достатку.

На наш взгляд, суть проблемы в связи между порядком-достатком, с одной стороны, и политической активностью и свободой-демократией, с другой. Ее нет потому, что никогда не было на практике.

Мнение о патернализме и социальном иждивенчестве как глубоко укорененных чертах российского обывателя нам также представляется весьма поверхностным. Напротив, в условиях весьма далеких от социального государства, когда миллионы людей пережили личные драмы, катастрофы и трагедии, россияне явили многообразие способов выживания с опорой только на собственные силы.

Может быть, в России сравнительно с европейскими странами действительно больше людей с иррациональной деструктивной организацией сознания, демонстрирующих искреннюю симпатию к тоталитарным традициям, ностальгию по «жесткой руке», оправдывающих государственный террор как политический метод. Однако, по нашим оценкам, доля таких людей в последние 20 лет более или менее стабильна. Применительно к политике этот процент сравним с электоратом В. Жириновского. Этот слой не был доминирующим, представлял собой уродливо разросшуюся по сравнению с Европой, но все же маргиналию.

Даже разочарование в реформах и рост ностальгических настроений выражается в популярности не столько ныне покойных тоталитарных лидеров, сколько общекультурных символов. Согласно опросу ВЦИОМ, проведенному в начале 2011 г., главным русским кумиром XX века для россиян является Юрий Гагарин (35 %), Владимира Высоцкого считают кумиром 31 % россиян, на третьем месте – маршал Советского Союза Георгий Жуков (20 %). По данным ВЦИОМ, в первую десятку кумиров россиян также вошли Лев Толстой (17 %), Иосиф Сталин (16 %) и Александр Солженицын (14 %). Рейтинг продолжают Владимир Ленин (13 %), Андрей Сахаров и Андрей Миронов (по 12 %), Михаил Булгаков (10 %). В список «русских кумиров XX века» россияне также включили Михаила Шолохова, Ирину Роднину (по 9 %), Антона Чехова, Майю Плисецкую (по 8 %), Любовь Орлову (7 %), Льва Яшина (6 %), Федора Шаляпина (5 %). Замыкают рейтинг Василий Чапаев, Дмитрий Шостакович (по 4 %), Илья Репин, Михаил Горбачёв (по 3 %), Иосиф Бродский (2 %)[178].

Как мы уже отмечали, специфика состояния общественного сознания нынешнего рубежа тысячелетий в России (обусловленная особенностями отечественной истории и прежде всего тем, что трансформация традиционного общества завершалась в условиях тоталитарной системы) – это не социокультурные различия между более или менее четко определенными социальными группами, а внутренняя расколотость сознания каждого человека, ведущая к его нестабильности и противоречивости, неустойчивости или даже отсутствию иерархии ценностей.

Как в общественном, так и в индивидуальном сознании одновременно присутствуют и деструктивные (архаичные и абсурдистско-постмодернистские), и адекватные времени модели мышления и поведения. Соотношение между ними подвижно. Вопрос в том, какая часть сознания актуализируется лидерами общественного мнения, политиками, обстоятельствами, внутренней политикой, мировым контекстом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.