Самодержавная традиция России

Самодержавная традиция России

Вековая традиция России – самодержавная, т. е. самостоятельная, независимая от вмешательства и влияния извне. Российское государство сформировалось во второй половине XV века, когда Москва в основном завершила процесс собирания земель Северо-Восточной Руси. Тогда же, в 1480 году, Москва сбросила иго Золотой Орды. С тех пор Россия оставалась независимой не только формально, но и фактически. Предыдущий почти 250-летний период, когда русские княжества входили в состав монгольской империи потомков Чингисхана, остался в народной памяти как пора позора и унижения, которых более допускать нельзя. Краткий период подчинения России Речи Посполитой в 1605–1612 годах вызвал первый мощный национально-освободительный подъем в стране, положивший конец Смутному времени.

После этого русский народ поднимался против иностранных захватчиков в ходе Отечественных войн 1812 и 1941–1945 годов. В обоих случаях иностранцам противостояла не только армия, но народ в целом, который на время забывал внутренние проблемы (крепостное право в начале XIX века, сталинские репрессии в ХХ веке) и объединялся для отпора общему врагу. Угроза внешнего вторжения, порабощения и уничтожения государственности всегда считалась в России самой страшной опасностью. Главное требование советского народа своему правительству после 1945 года заключалось в недопущении впредь внезапного нападения иностранного противника. Ради этого («лишь бы не было войны») люди были готовы мириться с политической несвободой и низким уровнем жизни.

Начиная с XV века Россия традиционно отвергала также внешний сюзеренитет, даже в мягкой форме. Иван III, объединитель страны и первый российский государь (1462–1505), в 1469 году отверг титул короля из рук императора Священной Римской империи. Сам он при этом продолжал именоваться «великим князем и государем всея Руси», но при этом был самодержцем милостью Божией, а не согласно мандату внешнего повелителя. Его внук Иван IV (1533–1584) в 1547 году провозгласил себя царем[77] самостоятельно, а Петру I (1672–1725) императорский титул в 1721 году преподнес российский же Сенат.

Аналогично поступали и русские православные иерархи. Московские епископы отвергли Флорентийскую унию 1439 года, заключенную митрополитом-греком, поскольку она ставила православную церковь в подчиненное положение по отношению к папскому престолу. Позднее Русская церковь провозгласила автокефалию, независимо от Константинополя учредив в 1589 году патриаршество.

Речь шла не только о формальной и фактической самостоятельности, но и о целом идеологическом комплексе, ставившем Россию в уникальное положение. В XVI–XVII веках российское самодержавие вдохновлялось и подкреплялось идеей православного царства: византийские корни, концепция «Москва – Третий Рим». В XIX веке правительство выдвинуло формулы «православие, самодержавие и народность» и «за Веру, Царя и Отечество», в которых символом России являлся православный государь. В ХХ веке Советский Союз был движим коммунистической идеологией и представлением о своей «авангардной роли» в переустройстве жизни всего человечества.

Таким образом, если даже Россия провозглашала наднациональную идею, то только при своей собственной ведущей роли. В этом смысле наблюдается преемственность идеологических конструкций от «Третьего Рима» до панславизма и далее до Третьего Интернационала (Коминтерна), международного коммунистического движения во главе с КПСС, социалистического лагеря (позднее «содружества») во главе с СССР, а в наши дни – Евразийского союза и «Русского мира» во главе с Российской Федерацией.

Неудивительно поэтому, что суверенитет стал камнем преткновения в российских интеграционных усилиях 1990–2000 годов. Все интеграционные модели, на которые первоначально ориентировались российские политики, были связаны с передачей части суверенитета наднациональному органу (ЕС) или главному союзнику (НАТО), а также фактическим признанием лидерства США в мире. Уже к 1993 году, однако, обнаружилось, что такой вариант категорически не устраивает значительную часть российских элит. В результате президент Ельцин был вынужден изменить свою первоначальную нейтральную позицию по вопросу о расширении НАТО на Восток.

В своих последующих контактах с западными коллегами на тему интеграции российские политики пытались продвигать вариант, который предусматривал бы для России беспрецедентно высокую степень автономии в рамках коллективного Запада. Говорили, например, об усиленной «деголлевской» конструкции. Иными словами, Россия хотела стать частью Запада, но при этом получить не меньшие права, чем любое другое государство, входящее в систему: только так в Москве понимали равноправие. Это, однако, было уже неприемлемо для Запада, и прежде всего для государства-лидера – Соединенных Штатов.

Действительно, если бы РФ вступила в НАТО, то можно было бы предположить, что рано или поздно она попыталась бы занять место «вице-президента» альянса, претендуя на особый статус, а в дальнейшем могла бы пойти дальше – создать собственную «фракцию». Именно об этом предупреждала американцев бывший британский премьер-министр Маргарет Тэтчер. Это неизбежно вызвало бы противодействие США и могло бы привести к трениям вплоть до развала альянса или утраты им функциональности.

Труднее представить себе сценарий вступления России в ЕС. Но если бы это произошло, то РФ и здесь стремилась бы занять место «первой среди равных». В Европарламенте у РФ была бы самая большая национальная квота, как у самой крупной страны Европы. Россия, наверное, не «подмяла» бы под себя остальную Европу, но обязательно попыталась бы стать ее лидером (возможно, в тандеме с Германией или в «тройке» с ФРГ и Францией) и вывести такую «Большую Европу» в самостоятельные игроки на мировой арене[78]. Подозрения США насчет последствий для себя трехстороннего сближения Москвы, Берлина и Парижа в конце 1990-х – начале 2000-х годов имели под собой некоторые основания.

Нынешний российский упор на суверенитет, таким образом, с одной стороны, является несомненной реакцией на неудачу предыдущего периода интеграции в евроатлантический Запад. России не удалось стать «вице-президентом» расширенного Запада; ей не удалось стать второй державой, а затем и равноправным партнером для НАТО в целом; не удалось ей и выстроить равноправную конфедерацию с Европейским союзом. Многолетнее членство РФ в «Большой восьмерке» (1997–2014) не оправдало ожиданий: повестку дня группы определяли в основном США[79]. В этой связи закономерным стал поворот к национальной, патриотической парадигме. Россия перестала ориентироваться на Запад, обратилась на саму себя. Она уже не «возвращается в Европу», а следует «в Москву», к себе.

С другой стороны, национальный этап в современной российской истории, обозначившийся за несколько лет до украинского кризиса, является результатом эволюции постсоветского российского общества, пережившего травму распада «большой страны», прошедшего двадцатилетнюю «выучку» у Запада и заявившего затем претензии на собственную роль и отдельное место в мире. В этом нет ничего необычного: Россия едва ли не последней среди бывших советских республик сделала упор на национальное.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.