Заключение. Все впереди: наше будущее зависит от нас

Заключение. Все впереди: наше будущее зависит от нас

Главное в будущем — и самое прекрасное, и самое ужасное в нем для нас — заключается в том, что оно не определено. И мы можем изменить его в соответствии со своими вкусами и предпочтениями, в меру своей энергии и умения, в борьбе со своими конкурентами, хотя, разумеется, только в пределах достаточно жестких рамок, заданных нам объективными, не зависящими от нас обстоятельствами.

Познание этих рамок, методов действия в их пределах и, самое заманчивое и привлекательное, методов их расширения и составляет подлинный смысл изучения общества и его основной предмет.

Природа человеческой личности и природа человеческого общества не менее сильно ограничивают нас, чем обычная, естественная природа и «вторая природа» — совокупность технологий, ставшая (по крайней мере в мегаполисах) нашей непосредственной средой обитания. И познание рамок, в которые они заключают наше развитие в каждый отдельно взятый момент времени, познание границ наших возможностей исключительно важно, так как именно эти границы определяют варианты нашего развития и достижимые цели, которые имеет смысл перед собой ставить.

Субъективный фактор: как индустриальное общество сохранило свободу вопреки интересам индустрии

Сегодняшнее человечество стоит перед выбором двух принципиально различающихся моделей своего будущего, которые предвидели писатели-утописты еще в начале XX века, хотя и на качественно иной технологической базе.

Этот выбор — между новым Средневековьем и «технологическим социализмом» — достаточно подробно описан и обоснован в прочитанной вами книге.

Однако для понимания наших реальных возможностей следует обратить внимание на то, что технологическая база времени появления антиутопий начала XX века — крупная индустрия, в силу своих инженерных особенностей способствовавшая предельной монополизации производства, — в принципе не оставляла места для свободы личности и демократии как формы общественного устройства. Тем более не оставляла им места высшая форма крупной индустрии — конвейерное производство, доведшее до крайности превращение человека в «частичного работника», в принципе не способного не только к самостоятельному выживанию, но и к простому существованию вне создаваемого производством социального автомата, охватывающего почти все сферы жизни далеко за рамками этого производства.

Ситуация усугублялась тем, что тогдашний базовый демографический процесс — продолжающийся переход крестьян в города на расширяющиеся, несмотря на периодические кризисы, предприятия — создавал весьма ощутимый избыток рабочих рук и потому в принципе не предусматривал гуманизма: людей до получения ими профессиональной подготовки не имело смысла беречь, так как они не были дефицитным ресурсом.

Тем не менее беспощадная диктатура власть имущих, основанная на тотальном подавлении любого протеста, несмотря на свою технологическую, политическую и информационную возможность (которую еще до распространения радио дали ежедневные газеты) и безусловную заинтересованность правящего класса, так и не возникла.

Разумеется, этому была объективная причина. Борьба крупнейших обществ друг с другом и тогда с только еще формирующимся над ними и помимо их глобальным капиталом поставила каждое из них в конкурентную среду (пусть даже преимущественно внешнеполитическую), которая практически исключила вероятность их полного закрепощения.

Однако причина, по которой внутренне закрепощенное общество не могло рассчитывать на успех во внешней конкуренции, являлась уже субъективной и заключалась не только в технологических требованиях к определенной инициативе и свободе, но и в массовом, а во многом и сознательном сопротивлении людей.

Технологии создали возможности массового лишения людей свободы, но они же потребовали от них в качестве непременного условия соответствия себе и, значит, в качестве условия жизненного успеха уровня образования, несовместимого с добровольным отказом от свободы. И это сопротивление в каждой точке, стихийное и разнонаправленное, не дало в полной мере реализоваться власти крупнейших финансовых, производственных и информационных концернов.

Более того, протест против угрозы закрепощения, лишения масс людей жизненной перспективы и обращения их, по сути дела, в новых рабов дошел до создания ими качественно нового советского общества, реализовавшего их коллективное стремление к свободе и демократии.

Разумеется, это стремление было жестко ограничено как все теми же технологиями, так и ожесточенностью внутренней и внешней борьбы за выживание. Однако нет сомнений, что диктатура пролетариата при всех репрессиях и временном лишении целых социальных групп (так называемых бывших) политических прав и формальном классовом закреплении прав на возможность социального роста являлась в межвоенный период значительно более демократичной, то есть служащей интересам большинства общества и учитывающей его мнение, чем любая современная ей буржуазная демократия. (Представляется принципиально важным, что это следует даже из реально осуществляемой политики, без учета нереализованных намерений, в частности, без учета альтернативных выборов, предусмотренных Конституцией 1936 года, но так и не реализованных из-за восстания против них партхозноменклатуры, вошедшего в историю как «большой террор» 1937–1938 годов.)

И победу в глобальной конкуренции (в ее наиболее концентрированной форме мировых войн в те самые времена, когда утописты ждали создания тотально подавляющей человека корпоративной «Железной пяты») одерживали общества, сделавшие своих граждан наиболее внутренне свободными и сумевшие не просто направить их инициативу в нужном для себя направлении, но и в максимально возможной для себя степени раскрепостить ее.

Конечно, реальность не оправдывала ожиданий, которые всегда по самой своей природе забегают вперед и опережают возможности, и наследники традиции почти непрерывного социального прогресса второй половины XIX века, во многом порожденного революциями 1848–1849 годов, воспринимали это как чудовищное разочарование, особенно в 40-е годы. Они начинали бороться со своим режимом как недостаточно свободным, уходя в коммунисты в США и в антисталинисты в СССР, и подавлялись репрессиями и созданием атмосферы страха при помощи маккартизма и разнообразных чисток.

Однако то, что американское и тем более советское общество того времени не являются свободными с точки зрения сегодняшних формальных критериев, отнюдь не отменяет того непреложного факта, что они умели предоставлять своим лояльным гражданам свободу в наиболее важных для себя направлениях (в Советском Союзе прежде всего на фронте и в оборонной сфере) и были значительно более свободны, чем могли быть в условиях технологически обусловленного монополизма.

Почему же провалились ожидания авторов антиутопий, почему появилось советское общество, которое не могло привидеться не только Джеку Лондону в его «Железной пяте», но и значительно более тонкому и чуткому к дуновениям будущего Герберту Уэллсу?

Потому что возросший уровень развития и самосознания людей сломал создаваемые крупной индустрией возможности их закрепощения: массовые интересы отдельных клеточек общественной системы, даже остававшихся в основном разрозненными и неорганизованными, не дали реализоваться интересам хозяев и организаторов этой системы, несмотря на то что технологии предоставляли последним все возможности.

Индустриальные технологии породили на уровне общества организационные предпосылки для лишения людей прав, но сами по себе, требуя от этих же людей определенного уровня квалификации, дали тем самым им возможности сопротивляться угрозе своего закрепощения.

И люди, отстаивая свое стремление к свободе, победили кажущихся всесильными хозяев и лидеров политико-экономических организмов, создали сопротивление социальной среды, оказавшееся для них непреодолимым.

Это стало возможным, потому что люди в массе своей развились достаточно, чтобы захотеть представить себе, что им надо, достаточно подробно и приложить коллективные (или индивидуальные, но скоординированные друг с другом) усилия для воплощения своих устремлений в жизнь.

Информационные технологии: предпосылки свободы и предпосылки рабства

Весьма похожая ситуация наблюдается и сейчас: информационные технологии и следующий этап их развития, на котором они при помощи социальных сетей стали уже технологиями общественного управления, создали возможности закрепощения огромных масс людей, опрокинув привычный нам относительно цивилизованный и демократичный мир в новые Темные века, в новое мрачное Средневековье.

Однако в то же самое время эти же технологии требуют от достаточно широких масс обслуживающих их людей высочайшего уровня образования и способности проявлять инициативу — без этого они не могут не то что развиваться, но даже и просто существовать. Соответственно, потребность людей в индивидуальной свободе приобретает характер почти абсолютного требования нового типа производств.

Разумеется, это не защищает людей от опасности закрепощения и утраты личной свободы, в том числе в силу уникального характера новых технологий, которые основаны на контроле не непосредственной активности людей, а инфраструктуры этой активности, то есть самих возможностей человека. Он сам и полностью самостоятельно определяет свое поведение, сам и полностью самостоятельно делает выбор — и теряет способность осознавать, что варианты, между которыми он выбирает, и моменты возникновения перед ним вроде бы полностью свободного выбора задаются ему извне, жестко предопределяются самой структурой общественных связей, которая, в свою очередь, определяется господствующими информационными технологиями.

Прямой, грубый, раздражающий и вызывающий протест контроль за людьми сменился невидимым для них и неощущаемым формированием возможностей их активности. Само стремление людей к свободе превращается новыми технологиями в средство их закрепощения. Существенное отличие информационных технологий от всех предшествующих заключается в возможности поддержания практически полной иллюзии личной свободы у полностью закрепощенных, контролируемых во всех значимых сферах и потому лишенных способности отстаивать свои интересы людей. Принципиально важно, что они лишаются также способности самостоятельного целеполагания и самостоятельной деятельности по достижению поставленных перед собой целей, которые являются критериями разумности.

Таким образом, контроль достигает глубины, при которой считающий себя полностью свободным индивидуум закрепощается до такой степени, что уже не может признаваться в полной мере человеком разумным, и мы еще не в состоянии не только осознать последствия этой уже достаточно давно свершившейся трагедии, но и даже просто поверить в нее.

На фоне этого кошмарного отката на столетия назад, в мрачное средневековое прошлое, то, что возможности тотального контроля усугубляются спецификой современных коммуникативных технологий, выглядит вполне безобидным и малосущественным. Между тем этим изменением не стоит пренебрегать: данные технологии обеспечивают полную прозрачность деятельности человека при помощи доступности информации о его поведении (от местонахождения до вкусовых предпочтений), возможности ее интегрирования и увеличения возможностей слежения (огромная часть людей добровольно носит с собой собственного персонального шпиона в виде смартфона и ноутбука, а также размещает свою личную информацию в соцсетях). Кроме того, контроль за электронным обменом информацией носит технологически обусловленный характер: грубо говоря, обычную почту надо вскрывать, что требует довольно серьезных организационных усилий, а доступ к электронной почте осуществляется предоставляющими ее серверами в автоматическом режиме.

Весьма существенным отличием информационных технологий от предшествовавших им индустриальных, облегчающим закрепощение, является и ненужность значительных масс людей для нового производства. Включенность в процесс производства становится привилегией в значительно большей степени, чем в индустриальную эпоху, но главное — обществу для сохранения приемлемого для него уровня благополучия надо значительно меньше в процентном отношении работников, чем раньше.

Поэтому лишать самосознания и закрепощать можно значительно большую, чем раньше, часть общества, так как она не участвует непосредственно в производстве и соответственно ее свобода и способность к инициативе более не помогают обществу и потому попросту не нужны ему, не представляют для него никакой практической ценности.

Таким образом, новые технологии объективно способствуют лишению все больших масс людей их прав, еще недавно казавшихся неотъемлемыми, однако парадокс заключается в том, что те же самые технологии и в то же самое время создают возможности для освобождения и раскрепощения тех же самых людей. Официозная пропаганда сторонников либеральной глобализации, искажая факты и вовлекая массы людей в самоубийственные стратегии, тем не менее в значительной степени опирается на реальность.

Технологические причины краха и возможного возвращения социализма

Стремление человека к свободе и самореализации объективно требует создания для этого необходимых условий, для чего, в свою очередь, нужно масштабное перераспределение общественных ресурсов, причем не только от богатых к бедным, но и трудоспособных к нетрудоспособным — инвалидам, пожилым и, самое главное, молодым.

Необходимость перераспределения объективно требует осуществляющей его масштабной всеохватывающей бюрократии, являющейся ахиллесовой пятой социализма эпохи индустриальных технологий. По вполне объективным причинам (в силу своей колоссальной численности, иерархической структуры, относительной дисциплинированности) такая бюрократия начинает сознавать себя самостоятельным классом и, захватывая власть, разрушает одновременно и социализм как стремящуюся к свободе и справедливости общественную систему, и общество.

Социализм уничтожается распределительной бюрократией, созданной им для его обслуживания и практической реализации как принципиально враждебная ей политическая и идеологическая система. Это выглядит парадоксом лишь со стороны: созданная для распределения общественных ресурсов бюрократия уже в третьем (а порой и во втором) поколении привыкает считать их своими и начинает воспринимать свою общественную функцию как неоправданное расточительство, как лишение себя того, что могло бы быть ее собственностью. Стремление оформившейся в правящий класс бюрократии, необходимой для перераспределения общественных ресурсов, к владению тем, что она распределяет, то есть не просто к использованию общественных ресурсов в личных целях, но и в прямом захвате их с последующей передачей по наследству, явилось, как мы видели совсем недавно по историческим меркам, непосредственной причиной гибели социализма.

Не менее важно, что распределяющая бюрократия расточительна и не склонна к экономии в силу самой природы выполняемых ею общественных функций. Распределяя общественное, она распределяет чужое и не стремится к его сбережению; эта особенность переносится ею и на собственное имущество: в момент и после уничтожения ею социализма она расточает украденное ею для себя у общества почти точно так же, как расточала общественное. Поэтому социализм оказывается расточительным по определению обществом, — и приходящий ему на смену «дикий капитализм» распределяющей бюрократии не становится производительным и остается расточающим не только по внешним причинам, связанным с глобальной конкуренцией, но и в силу своего собственного генезиса. Соответственно, социализм обречен на поражение в глобальной конкуренции в силу своей расточительности, — и она остается одним из важных факторов неконкурентоспособности возникающей на его развалинах грабительской государственности.

Однако значительность распределяющей бюрократии, обрекающей социализм на неконкурентоспособность и в конечном счете на поражение и гибель, обусловлена спецификой индустриальных технологий.

Социализм, порожденный коллективной волей восставших против несправедливости людей, опередил возможности своего технологического базиса и был вдавлен последним во всевластие распределяющей бюрократии, обусловившей авторитаризм и подавление инициативы, которое обернулось в том числе и подавлением технологического прогресса.

Современные информационные технологии, существенно ужесточая конкуренцию по сравнению с индустриальными, порождают несправедливость и, соответственно, возможность протеста против нее в еще большем масштабе.

В то же время они кардинально упрощают не только учет и контроль, исключительную важность которых для всякой распределяющей системы подчеркивал еще Ленин, но и демократические процедуры, которые благодаря им могут стать не только постоянными и всеобъемлющими, но и исключительно дешевыми, почти бесплатными для общества.

Конечно, контроль за информационной инфраструктурой общества позволяет осуществлять и тотальный контроль за ним самим, причем со стороны значительно более узкого сообщества, чем в условиях доминирования информационных технологий, что является объективным ограничением демократии и внутренним противоречием народовластия. Однако на фоне проблем, которые несут информационные технологии обычной демократии, которую они практически разрушают, эти проблемы представляются сравнительно небольшими.

Безусловно, какие-то общества будут захвачены и подавлены информационной диктатурой, опирающейся на формальную всеобщую прямую демократию, при помощи установления контроля за информационной инфраструктурой. Однако эта угроза вполне сопоставима с угрозой диктатуры при традиционных демократиях, — и большинство обществ, вероятно, найдут против нее противоядие.

Представляется крайне существенным, что общество, стремящееся к совместному развитию человеческих личностей, значительно менее предрасположено к возникновению информационной диктатуры, чем традиционное рыночное общество, основанное на частной собственности и стремящееся к индивидуальной эффективности за счет максимального подавления всех остальных. Таким образом, информационные технологии дают социализму объективное преимущество перед капитализмом, и в этом заключается еще одно их принципиальное отличие от технологий индустриальных.

В условиях доминирования информационных технологий качественное упрощение учета и контроля, как и процесса управления в целом, резко сокращает по сравнению с индустриальным обществом численность требуемой для распределения бюрократии и тем самым лишает ее возможности стать доминирующим слоем, а затем и классом. Таким образом, социализм освобождается от своей ахиллесовой пяты: она просто становится слишком маленькой для того, чтобы иметь существенное значение.

Инфраструктура распределения общественных ресурсов, облегчаясь, упрощаясь и удешевляясь, благодаря информационным технологиям утрачивает возможность разрастись настолько, чтобы раздавить и похоронить под собственной массой стремящееся к справедливости и развитию личности общество. И это создает возможности возрождения этого стремления в виде нового социализма на качественно новой технологической базе.

Проблема вроде бы заключается в индивидуализации, порождаемой информационными технологиями, разобщающей людей и лишающей их способности к коллективным действиям, будь то борьба за обретение попранных прав или развитие личности.

Однако этот этап технологического прогресса, как представляется, современное человечество уже оставило или, как минимум, оставляет позади. Так же незаметно, как в эпоху информационных технологий, мы вошли в следующий период — господства выросших из информационных социальных технологий (наиболее ярко, но отнюдь не исчерпывающе проявивших себя в виде социальных сетей), объединяющих атомизированных на предыдущем этапе людей в общественные организмы и позволяющие управлять последними как некоторыми целостностями. Как мы уже видим на примере достаточно значительного числа государственных переворотов, социальные технологии позволяют эффективно преодолевать порождаемую информационными технологиями разобщенность людей для коллективных политических действий.

Пока эти действия еще остаются кратковременными, но есть основания полагать, что по мере развития социальных технологий увеличение их мощности и эффективности позволит на наших глазах и с нашим участием решить эту проблему.

Таким образом, информационные и следующие за ними социальные технологии освобождают социализм как идею достижения справедливости за счет коллективного развития личностей от неотъемлемо присущих и в итоге убивающих его пороков, свойственных индустриальному обществу, и тем самым превращают его из преждевременно реализованной утопии в практическую возможность, а значит — и в необходимость.

Будущее определяется коллективной волей

В рамках традиционных, привычных нам рыночных отношений и демократии информационные технологии сделали с людьми то же самое, что неоколониализм сделал с якобы освободившимися от колониального гнета народами Африки и Юго-Восточной Азии: им дали формальную возможность развиваться только для того, чтобы тут же менее прямыми и заметными, более сложными и потому более эффективными методами полностью лишить их всякого шанса воспользоваться этой возможностью.

Это не значит, что мы обречены на расчеловечивание и рабство (ибо абсолютное доминирование также делает господина рабом, хоть и иным, чем лишенные им свободы и тем самым обращенные в предметы временно живые люди).

Возможности, предоставляемые информационными и социальными технологиями совместному прогрессу и развитию личности как части разнообразных общностей, дают шансы не только закрепощению, но и освобождению.

И это значит, что ситуация вновь повторяется.

Воля к свободе, общему развитию, коллективизму и солидарности вновь противостоит воле к грабежу и насилию, а технологические изменения позволяют возобладать как тем, так и другим. В отдельных обществах могут победить те или иные, но в мире сложится, как обычно, тяготеющий к середине, к объединению и взаимному перевариванию противостоящих друг другу крайностей, непредставимый нам пока в деталях синтез, относительно гармоничное сочетание общественной справедливости и индивидуальной свободы на новом уровне развития производственных технологий и организационных технологий организации общества.

Однако для этого надо бороться: достичь частичной справедливости возможно лишь в том случае, если приложить все силы для достижения справедливости абсолютной.

Лидером нового мира будет, как и в прошлые эпохи, наиболее свободное, демократическое, обеспечивающее развитие личности общество (богатство является важным, но отнюдь не главным фактором лидерства, уступающим по значению способности объединить и мобилизовать широкие массы людей общими и индивидуальными перспективами). С 20-х до конца 70-х мировым лидером являлся Советский Союз, затем, по мере его деградации, одушевляющим мир примером стали США.

На нынешнем этапе они утрачивают свою роль: им нечего предложить людям и обществам, кроме более или менее жестокой, но в целом вполне безысходной эксплуатации.

Личную свободу, совместное участие в управлении и внятные перспективы совместного развития сможет предложить лишь общество, отрицающее рынок и эксплуатацию как фундамент общественной жизни. Если людям, разделяющим описанные ценности, удастся создать его, опираясь на информационные и социальные технологии, такое общество станет новым лидером всего человечества, которое наполнит своим смыслом всю принципиально новую эпоху, в которую мы входим.

В противном случае она станет возвратом в новое Средневековье и обречет нас на страшные и, что самое важное, бессмысленные жертвы.

Сегодня все вновь зависит от человека, от его выбора и стремления: если он будет работать над собой, стремиться к самосовершенствованию и прогрессу, к новым умениям и чувствам, к роли творца, а не потребителя, то он сделает качественно новый, головокружительный шаг по лестнице эволюции, который боялись себе представить даже фантасты.

Попытка остаться в нише потребительства, пусть даже эмоций и ощущений, а не вещей, приведет нас к нищете и рабству.

Это не экономический и даже не политический, а этический и во многом даже религиозный выбор: своим поведением, своими реальными, а не декларируемыми ценностями нам предстоит вновь ответить на вопрос о самой нашей сущности, о том, что есть человек.

Эта перспектива пугает, как и всякое прямое соприкосновение отдельной личности с историей и ответственностью за будущее.

Однако человек вновь получил возможность определять свои долгосрочные перспективы, причем выбор его всецело определяется исключительно ответом на вопрос, зачем он живет. Если смыслом его жизни является прогресс для всех, закрепостить его будет невозможно. Если же он будет стремиться лишь к личному благу, то даже осознанное и прямое желание свободы не позволит ему избежать рабства и его чудовищных последствий, и чем менее он будет сознавать свое рабство, тем страшнее оно будет для него.

В этом проявляется жестокая, но высокая справедливость современных технологий: искушая и угрожая, они предоставляют нам огромные возможности и вновь отдают нашу судьбу всецело в наши собственные руки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.