Глава четвертая Мир postidentity и провал современной доктрины прав человека

Глава четвертая

Мир postidentity и провал современной доктрины прав человека

Почему преданность идеям защиты прав человека не сумела защитить мир postidentity от воинствующего фундаментализма? Ответ на этот вопрос заключается в предостережении одного из авторов Декларации прав человека Элеоноры Рузвельт, которое было опубликовано в 1948 году. В те годы СССР делал все для того, чтобы как можно больше запутать вопрос защиты прав человека на международных форумах.

Нас не должны вводить в заблуждение попытки сил реакции проституировать великие лозунги нашей традиции свободы и тем самым замутить цели нашей борьбы Демократия, свобода, права человека — для граждан мирового сообщества эти понятия наполнены очень ясным смыслом, и мы не должны позволить никакой нации извратить их и превратить в синонимы угнетения и диктатуры.

Сегодня тезис «права человека» все больше используется для критики тех самых обществ, которые основаны на уважении к ним и практически полностью игнорируют режимы, чья власть и контроль над своими гражданами зиждутся на их нарушении. В этом оруэлповском мире нет никакой разницы между пироманом и пожарным, возмущение по поводу гибели невинных людей в результате теракта ничем не отличается от возмущения по поводу трагической, но непреднамеренной гибели гражданского населения в результате акций самозащиты.

Как это произошло? Как удалось до такой степени исказить принцип прав человека, что в итоге он стал использоваться как оружие против своих сторонников и как щит, обеспечивающий защиту своим самым большим нарушителям?

После Второй мировой войны лидеры демократического мира были полны решимости сделать все для того, чтобы избежать новой трагедии, они хотели создать мир без войн и конфликтов Так была создана ООН, которая должны была преуспеть там, где Лига Наций потерпела поражение обеспечить международный мир и стабильность Центральное место в достижении этой цепи отводилось защите прав человека. Вначале казалось, что уроки Второй мировой войны были действительно учтены и что демократический мир понял: невозможно доверять лидерам, отрицающим права своего народа. Уважение к другим нациям начинается с уважения к своим собственным гражданам, политика умиротворения диктаторов заканчивается агрессией и войной. Расширение границ либеральной демократии, думали многие, было лучшей гарантией стабильного и прочного мира. Неслучайно поэтому, что первым международным документом, подготовленным после Второй мировой войны, стала Декларация прав человек 1948 года. Она не защищала какой-то определенный образ жизни и не продвигала какую-то определенную идеологию она призывала сделать права человека основой нового послевоенного мирового порядка.

Тоталитарные режимы немедленно и вполне справедливо усмотрели для себя в этом угрозу. Советский Союз и его многочисленные сателлиты начали борьбу внутри ООН, они старались сместить фокус прав человека с политических на экономические права таким образом, чтобы в Декларации говорилось меньше о свободе граждан от государственного контроля и больше об обязательствах государства обеспечить лояльных граждан работой. Лояльность граждан определялась, естественно, самим государством.

Хотя западные страны согласились на определенный компромисс и заключительный текст Декларации включал в себя как политические, так и экономические права. СССР видел в этом документе угрозу для себя Неслучайно поэтому, что даже через тридцать лет после его написания в советской библиотеке или книжном магазине невозможно было получить копию Декларации прав человека. Достать ее можно было только через самиздат, и при каждом обыске КГБ она конфисковывалась вместе с другой «подрывной» литературой Советские страхи были не напрасны международный документ, гарантирующий защиту граждан от произвола властей, является серьезным вызовом любому тоталитарному режиму.

Попытка взять тиранию под контроль была подорвана с самого начала не только благодаря силе СССР — второй супердержавы мира и постоянного члена Совета безопасности ООН, но и благодаря идеологии postidentity, которая уже начинала захватывать позиции на Западе Так, например, в заявлении, которое сопровождало специальную поправку к Декларации прав человека, подготовленную Американским антропологическим обществом (American Anthropological Society), его лидеры указывали на проблему, которую Декларация не сумела решить:

Проблема, с которой столкнулась Комиссия по правам человека ООН при подготовке Декларации прав человека, имеет два аспекта С одной стороны, совершенно справедливо подчеркнуты забота и уважение к индивидууму и его право на развитие в качестве полноправного члена общества. Однако в поддержании мирового порядка не менее важно точно такое же уважение к культурам различных человеческих групп.

Фокус на индивидуальных правах — это в основном американская и западноевропейская идея, утверждали лидеры ААО. По их мнению, необходима была более широкая декларация, признающая, что стандарты и ценности могут меняться от страны к стране и от культуры к культуре и что нет никакой возможности для качественного сравнения разных культур.

Отличаясь по своему проявлению у разных народов, идеи хорошего и плохого, добра и зла можно обнаружить в каждом обществе То, что является правами человека в одной группе, может оказаться антисоциальным у других народов или у тех же самых народов в различные периоды их истории. Святой одной эпохи в другую будет признан человеком, полностью оторванным от реальности.

На первый взгляд, этот культурный и моральный релятивизм кажется исполненным высоких идеалов все культуры равны, нет высших и низших рас, нет хороших или плохих культур или обществ На практике же это означает, что не существует никаких универсальных критериев прав человека, никакие ценности не являются вечными и никакие, даже самые святые принципы не являются непоколебимыми. Аллен Блум был одним из первых, кто предупредил об опасности мира, лишенного ценностей. В своей книге «Ограничения для американского ума» он рассказывает о дилемме, которую предложил решить своим студентам, большинство из которых придерживались позиций морального релятивизма. «Что бы вы делали в качестве британского наместника в Индии, если бы тамошняя религиозная община, следуя своей древней традиции, собиралась сжечь вдову вместе с ее умершим супругом?» Типичный ответ не решал задачу: англичанам, говорили студенты, с самого начала нечего было там делать.

Принципиальная проблема, которую рождает релятивистский подход, заключается в том, что ААО, как и многие другие подобного рода организации, обеспокоенные правами человека, делают незаметную подмену культурного релятивизма политическим Таким образом, политический режим, установленный в той или иной стране, выступает в качестве одного из важных составляющих глубинной культуры народа Такой аргумент приемлем, когда мы сравниваем отличия британского парламентаризма от американской президентской системы правления. Каждая из этих систем действительно родилась в определенную историческую эпоху и в конкретных условиях, которые определили их дальнейшее развитие. Но эта разница не имеет никакого отношения к принципиальной разнице между демократией и тиранией. В этом случае речь вовсе не идет о культурных различиях и разных культурных кодах: Северная и Южная Корея порождены одной и той же культурой, при этом одна страна — свободное общество, вторая — жестокая тирания Западная и Восточная Германия имели одну и туже историю и культуру, но это не помешало политической системе обоих государств отличаться друг от друга, как небо от земли.

Необходимость как-то согласовать культурный релятивизм с индивидуальными правами человека заставила ААО уже в 1947 году выпустить заявление, которое несмотря ни на что подчеркивало непоколебимую веру этой организации в релятивизм: «Даже там, где политическая система отрицает право граждан на участие в управлении государством, даже там, где режимы стремятся к покорению более слабых народов, основные культурные ценности могут быть призваны на помощь. Именно они помогут гражданам этих государств понять пагубные последствия акций их лидеров и, таким образом, заставят их отказаться от дискриминации и агрессии. Зто возможно, поскольку политическая система является лишь одной из составляющих общей культуры данного народа».

Всякий раз, когда я перечитываю этот параграф, я поражаюсь его наивности и безответственности. Эти слова вряд ли послужат утешением миллионам убитых и замученных в тюрьмах, они вряд ли принесут душевный мир их родственникам Всякий, кто жил в условиях тирании, знает, что диктаторская система занимает пространство всей культуры, она претендует на тотальность, и именно поэтому один из синонимов тирании — тоталитаризм. Культурное и моральное «равноправие» является одной из аксиом postidentity, а тот релятивизм, который она привносит, и есть главная причина моральной слепоты современного движения за права человека. Подмена культурного релятивизма политическим дает возможность ставить на одну доску режимы, попирающие права человека, и режимы, где эти права являются само собой разумеющимися. Достаточно только провозгласить: «Наша культура не разделяет ценности и формы западной демократии», и немедленно священный принцип равенства культур дает отпор любым требованиям обеспечить базисные права человека. Такие требования расцениваются, как недопустимое вмешательство во внутренние дела.

Во время «холодной войны» СССР не раз использовал этот аргумент, и целые поколения западных политиков с готовностью принимали его. Политический релятивизм был удобным прикрытием для стремления избежать конфликта любой ценой, для умиротворения диктаторов и для неподдельного страха перед СССР Крушением советской империи мир обязан не моральному релятивизму, а мужественной борьбе диссидентов и некоторых лидеров Запада, обладавших достаточной моральной зоркостью для того, чтобы увидеть в диссидентах своих настоящих союзников Именно готовность различных диссидентских групп и движений бороться, рисковать своей жизнью и свободой, готовность воззвать к морали и здравому смыслу свободного мира в конце концов доказали, что Запад и СССР придерживаются вовсе не равных, а противоположных моральных, политических и культурных ценностей.

Но это было нелегко. Активисты диссидентского движения в СССР и других коммунистических странах должны были пойти на большой риск с тем, чтобы не дать СССР спрятаться за дымовой завесой моральной эквивалентности, предложенной мыслителями posti-dentity, и сделать все для того, чтобы провозглашенные Западом обязательства не остались пустым звуком. Мы опасались, что Запад позволит СССР превратить Хельсинкские соглашения, поставившие советскую политику в области прав человека на международную повестку дня, в очередное пустословие, и именно поэтому решили создать Хельсинкскую группу по контролю за соблюдением прав человека в Советском Союзе Я предлагал организовать дискуссию между независимыми представителями международного общественного мнения, посвященную выполнению СССР пунктов Хельсинкского соглашения.

Но профессор Юрий Орлов не согласился со мной. «Мы не сможем разрушить стену равнодушия одними дискуссиями, — сказал он, — мы должны заявить о создании группы и начать собирать и публиковать информацию о нарушениях этого соглашения властями СССР Мы будем арестованы, но невозможно будет избежать обсуждения этой темы на международном уровне».

Орлов оказался прав — в течение года все члены-основатели Хельсинкской группы были арестованы или высланы Юрий Орлов был обвинен в антисоветской деятельности, я — в измене Родине Тем не менее вопрос о политике СССР в области прав человека и требования к советскому руководству соблюдать Хельсинкские соглашения не сходили с международной повестки дня вплоть до распада СССР пятнадцатью годами позже.

Движение за мир и права человека

В послевоенном мире пересеклись пути двух разных и в то же время в чем-то очень похожих движений: движения за права человека и движения за мир. Оба они родились после 1945 года и, так же как и ООН, панъевропейское движение и идеология postidentity, ставили своей цепью предотвратить повторение ужасов Второй мировой войны Будучи родственными, два эти движения сохраняли определенную дистанцию между собой — по крайней мере, до окончания «холодной войны». При этом движение за права человека не могло игнорировать судьбы диссидентов за железным занавесом, оно прилагало немалые усилия для их поддержки, и это в какой-то мере спасло его от морального релятивизма.

В отличие от него движение за мир с самого начала превратилось в оружие в руках СССР Миллионы людей на Западе хотели жить в безопасном и стабильном мире, они не доверяли политикам, считая, что те используют войны для удовлетворения своих собственных политических амбиций. Им было абсолютно ясно, что все люди на земле также, как они, хотят мира, и именно поэтому они сознательно не обращали внимания ни на какие идеологические разногласия: все сторонники мира, не важно, в какой стране и при каком режиме они живут, должны объединиться в борьбе за лучший и стабильный мир. В такой атмосфере разница между диктаторскими режимами и демократиями, разница в их отношении к миру и войне оставалась совершенно непонятной — тем более что никто особенно и не стремился ее понять. То, что диктаторскому режиму для своего выживания по определению нужен внешний враг, то, что он должен балансировать на грани агрессии для того, чтобы держать своих граждан в состоянии постоянной мобилизации, западным сторонникам мира даже не приходило в голову. Они не понимали и не хотели понять, что для контроля над ситуацией диктаторам необходимо создавать впечатление внутренней и внешней угрозы, потому что только так можно оправдать свою собственную жестокость и укрепить свою впасть.

Именно поэтому сразу же после войны СССР использовал движение за мир не для укрепления мира во всем мире, а как часть своей борьбы с Западом. Советские власти создали свой собственный Комитет защиты мира, целью которого было развивать «прямые контакты между активистами мира на Западе и советскими гражданами». Совместные конференции, демонстрации и марши проводились для того, чтобы поддержать высокий дух интернациональной солидарности. Гражданам СССР разрешалось участвовать в этих инсценированных мероприятиях, или, точнее — им вменялось в обязанность участие в них. Уровень вовлеченности зависел от того, в какой степени режим доверял данному конкретному участнику.

Одна из моих московских знакомых, пожилая дама, начала изучать французский язык и захотела найти партнера по переписке за границей. Единственным безопасным способом переписываться с кем-то за границей можно было при условии, что делается этот через советский Комитет защиты мира, куда она и обратилась. Ей была поручена симпатичная и исполненная благородных идеалов французская супружеская пара, которая была активным участником движения за мир. Перед тем как писать каждое письмо, моя знакомая получала подробные инструкции от советского комитета, что писать и как отвечать на вопросы, которые были ей поставлены Письма посыпались не напрямую, а только через Комитет, что, как она объясняла мне, было хорошо: комитетская цензура была либеральней, чем та общая цензура, которую проходили все советские письма за границу. Через некоторое время французская пара захотела посетить Москву и повидаться со своим престарелым другом Но в Комитете моей знакомой предложили подождать сначала она должна была доказать свою лояльность Да, она была примерным советским гражданином, но она была еврейкой, и это было отягчающим обстоятельством Только после многих лет работы в Комитете и написания под диктовку писем, озвучивавших официальную точку зрения властей, ей наконец было позволено пригласить французских друзей в Москву. До того, чтобы получить разрешение на участие в международной конференции, она так и не дожила.

В начале 1980-х годов борцы за мир в Европе заполнили улицы городов Германии. Англии и других стран, требуя убрать американские ракеты из Европы С ними рядом маршировали советские борцы за мир, требовавшие убрать американские военные базы со старого континента В то же время подлинные советские борцы за мир — те, кто требовал убрать советские базы из Восточной Европы, томились в тюрьмах вместе со мной. Судьба этих людей почему-то не тревожила западных борцов за мир.

В отличие от них активисты движения за права человека не могли игнорировать судьбу диссидентов в Польше, Чехословакии, СССР и других странах коммунистического блока. «Amnesty International» публиковала информацию об узниках совести в СССР, и некоторые мои друзья оказались в тюрьме только за то, что передавали ей эту информацию В ответ на создание нами Хельсинкской группы в СССР в Нью-Йорке была создана группа «Helsinki watch», переименованная впоследствии в «Human rights watch». Эти и подобные им организации поставили борьбу с нарушениями прав человека в коммунистическом мире в центр своей деятельности. Европейцы могли морщиться, когда Рейган называл СССР империей зла, они могли называть американские планы по созданию стратегической ракетной обороны «звездными войнами». Но даже те, кто враждебно относился к США, не мог не видеть бесчеловечность коммунистического режима, посыпавшего войска в Чехословакию, арестовывавшего лидеров польской «Солидарности» и препятствовавшего свободной эмиграции сотен тысяч евреев и представителей других национальностей.

Окончательная победа Запада в «холодной войне» была одержана потому, что права человека были поставлены в центр международных отношений. Но это было как началом, так и концом того короткого периода, который можно было бы назвать периодом моральной ясности. Как и в 1945 году, после развала СССР на короткое время возникло ощущение, что силы зла уничтожены и что миру больше ничего не грозит Казалось, что главная задача сейчас — убрать корень будущих конфликтов, что означало как можно быстрее покончить с предрассудками национализма.

Но касалось это далеко не всех. Как верили идеологи postidentity, был национализм реакционный и прогрессивный, то есть «плохой» национализм сильного Запада и «хороший» национализм угнетаемого третьего мира Последний национализм оправдывался притеснениями, которые выпали на долю этих народов Их борьба была оправданной, поскольку ставила своей целью исправить историческую несправедливость. Даже если методы этой борьбы не полностью совпадают с нашей системой ценностей, считали сторонники теорий postidentity, их можно понять — в конце концов, они борются за устранение исторической несправедливости. Таким образом, моральная бескомпромиссность уступила место моральному релятивизму.

Это не могло не сказаться на деятельности ведущих международных организаций по правам человека, которые из-за этой моральной слепоты отказывались видеть принципиальную разницу между демократическими и тоталитарными режимами.

Публикуя свои доклады о нарушениях прав человека в разных странах. «Amnesty International» не делает различий между режимами, признающими права человека, и теми, кто их в принципе отрицает.

В результате количество нарушений прав человека в той или иной стране превращается в производное от степени прозрачности страны, о которой идет речь. Создается парадоксальная ситуация: чем более свободно общество, чем более независима там пресса, чем активнее оппозиция, тем больше шансов, что нарушения будут выявлены и зафиксированы В этом нет ничего плохого — при условии, что понятна принципиальная разница между открытым и закрытым обществом. К сожалению. «Amnesty International» не готова создать отдельные категории для демократических, авторитарных и тоталитарных режимов, мотивируя это тем, что они не собираются наклеивать государствам «ярлыки». В итоге возникает ощущение, что США и Северная Корея ничем, по сути, не отличаются друг от друга, поскольку и здесь, и там нарушаются права человека. При этом совершенно упускается из виду, что даже самый худший с точки зрения нарушений прав человека год в демократической Америке не будет равен даже одному дню в тоталитарной Северной Корее Лицемерие и двойные стандарты международных организаций, действующих в сфере защиты прав человека, отражают исчезновение ясных моральных критериев, которые единственные способны по-настоящему защитить права человека. Отказ признать принципиальную разницу между свободным и тоталитарным обществом, между демократией в условиях мира и демократией, ведущей войну против террора, подрывает универсальные ценности, на которых базируются сами права человека.

Борьба за права человека означает прежде всего борьбу за свободу и демократию, за их право на самозащиту. Моральная индифферентность по отношению к различным культурам, отказ признать различия между демократией и тоталитаризмом означают предательство тех самых прав, за соблюдение которых ведут борьбу многие международные правозащитные организации. Да, можно судить демократии по более высоким стандартам — но только при одном условии: если мы заранее признаем, что в демократии, по определению, царят более высокие стандарты.

Отказываясь провести ясную черту водораздела между демократическими и недемократическими режимами, движения за права человека подрывают саму основу борьбы за свободы и в определенном смысле становятся инструментом в руках недемократических сил. Принцип прав человека не преуспел в своей роли гаранта западной демократии, поскольку его хранители оказались слепы: они не способны больше понять критическую разницу между демократией и тоталитаризмом.

Реакция на угнетение или битва идеологий?

Казалось бы, в битве идей тоталитарные, антидемократические силы и сторонники идеологии postidentity должны быть по разную сторону баррикад Они диаметрально противоположны по своей системе ценностей, цепей и методов одни находятся в агрессивной конфронтации с миром демократии и свободы, другие, сделавшие права человека своим знаменем, являются неотъемлемой частью демократического мира. Тем не менее то, что верно на уровне теории, часто не имеет ничего общего с практикой.

Если диктаторы относятся к миру свободы и демократии с враждебностью, страхом и презрением, то есть так, как они и должны относиться к идеологическому врагу, угрожающему самому их существованию, то идеологи postidentity, напротив, относятся к тоталитарному миру с пониманием. Они уверены, что не человеконенавистническая идеология, а колониальное угнетение в прошлом и капиталистическая эксплуатация в настоящем являются причинами ненависти к Западу, что источник насилия и террора — в конкретных проблемах, которые нужно решать Само собой понятно, что проблемы эти созданы Западом, и потому он в первую очередь отвечает за их решение.

Когда в центре внимания оказывается не человеконенавистническая идеология, а историческая вина Запада, борцы за права человека очень быстро превращаются в союзников тех, кто начисто отрицает эти права Идеология postidentity оправдывает диктаторов и дает им карт-бланш на укрепление своего режима. В ситуации, когда во всех бедах виноват исключительно свободный мир. «Аль-Каида» и другие террористические группы могут завоевать если не симпатию, то хотя бы понимание их действия — реакция на эксплуатацию и притеснения со стороны Запада Но стоит поменять угол зрения — и тогда битва «Аль-Каиды» против мира демократии предстанет в своем истинном свете. Она станет еще одним сражением в не прекращающейся на протяжении столетий борьбе радикального ислама против самих основ свободного мира. В этом случае различные конкретные причины, которыми пытаются объяснить враждебность исламских фундаменталистов по отношению к Западу: пребывание американских сил в Саудовской Аравии, война в Ираке или карикатуры против пророка Мухаммеда. — приобретают совершенно иное значение — они справедливо рассматриваются как предлог, а не как глубинная причина для атак.

Нет сомнений, что проблемы есть и что нужно бороться с неравенством, нищетой и несправедливостью Более того — их игнорирование может раздуть пламя тлеющего идеологического конфликта. В то же время решение этих проблем само по себе вовсе не снимет с повестки дня главную причину конфликта: дым, может быть исчезнет, но огонь останется.

Эта путаница между реальными проблемами и идеологией сопровождает нас на протяжении всего кровавого XX века Как правило, демократии стараются всеми силами избежать войны, и потому вместо борьбы с врагом часто идут на уступки и удовлетворяют его требования, рассчитывая таким образом умиротворить агрессора. Этот подход существовал задолго до того, как postidentity стала господствующей идеологией, — история нацистской Германии является в этом смысле наиболее показательным примером. Путем признания отчасти справедливых претензий Германии лидеры Англии и Франции надеялись удовлетворить аппетиты Гитлера. Вместо того чтобы противостоять агрессивной, человеконенавистнической нацистской идеологии, вместо того чтобы бросить вызов кровавому режиму, который продолжал наращивать свою военную мощь, они делали одну уступку за другой, объясняя это тем, что необходимо снять с немцев тяжелое ярмо Версальского мира. Но умиротворение агрессора только усугубило ситуацию: растущая мощь нацизма и страх, который он внушал, только укрепляли желание западных политиков любой ценой задобрить немцев, они продолжали обманывать себя, надеясь, что таким образом можно избежать грядущей войны.

Аналогично этому коммунистическая идея диктатуры пролетариата никогда не была популярна в свободном мире. Совсем другое дело — экономическая эксплуатация и несправедливость в глазах интеллектуалов свободного мира коммунисты боролись против этого зла, они боролись за справедливое бесклассовое общество и потому были правы Именно поэтому западные либералы сосредоточили свои усилия не на борьбе с идеологией, из-за которой погибли миллионы людей, а на диалоге и торговом сотрудничестве с СССР Для того чтобы наладить нормальные отношения с советским режимом, мы сами должны прекратить капиталистическую эксплуатацию и угнетение, наивно полагали они. Такой подход дал возможность коммунистическому режиму беспрепятственно проводить массовые репрессии, конфисковывать имущество своих граждан и распространять свою идеологию классовой борьбы по всему миру. В этом ему помогали сотни тысяч, если не миллионы активистов борьбы за мир, международное сотрудничество и взаимопонимание.

Отсутствие веры в абсолютные ценности и концепция изначальной вины Запада облегчают сторонникам postidentity возможность обойти идеологический конфликт во имя «решения конкретных проблем». Попытки объяснить конфликт между мусульманским фундаментализмом и свободным миром экономическим, политическим или любым другим видом угнетения вообще широко распространены в свободном мире. Согласно этой логике, именно бедность и эксплуатация, а вовсе не человеконенавистническая идеология ваххабизма, взращенная в Саудовской Аравии и оттуда двинувшаяся на Европу. Азию. Африку и Америку, являются причиной терактов Совершенно упускается из виду также промывание мозгов экстремистскими сектами последователей имама Хомейни, которые призывают к всемирному джихаду и гарантируют место в раю каждому смертнику-шахиду, погибшему в борьбе с «неверными».

Политика неравенства и эксплуатации, которую проводят транснациональные корпорации, израильская оккупация Палестины или война в Ираке — вот что, по мысли сторонников postidentity, является главной причиной конфликта Беспорядки исламских экстремистов в Париже и полные ненависти к Западу проповеди имамов в лондонских мечетях являются, в их интерпретации, прямым следствием преступлений, совершенных Западом.

Такой подход не позволяет правильно оценить угрозу, которую представляют собой идеологии, поддерживающие и направляющие террор. Настоящий конфликт заключается здесь не в тех или иных актах несправедливости, совершенных Западом по отношению к третьему миру, а в коренном различии идеологий. Игнорируя этот факт, любой ценой стараясь избежать столкновения, сторонники этой точки зрения, по сути, предают свои собственные идеалы.

Часто это происходит не сразу, а постепенно, так, что на первых порах подмена незаметна. Бывший британский премьер-министр Тони Блэр был одним из немногих европейских политиков, который, похоже, понимал всю глубину идеологического конфликта. Покидая свой пост, он в телевизионном интервью не побоялся обратиться к британским мусульманам со следующими словами: «Никто вас не угнетает, ваше ощущение дискриминации ни на чем не основано», — после чего добавил «Причина, по которой нам так трудно победить в борьбе с террором, состоит в том, что мы не так с ним боремся Мы не обращаемся к этим людям и не говорим им прямо — проблема не в ваших методах, а в ваших идеях». Но вскоре после этого обращения он, уже в качестве специального представителя квартета (США Россия. Евросоюз и ООН) на Ближнем Востоке, снова отступил к классической позиции защитника угнетенного третьего мира и заявил, что не арабская диктатура и исламский фундаментализм, а израильско-палестинский конфликт является основной причиной всех проблем в регионе. Таким образом, глубинные конфликты идей предстают в форме локальных, экономических или территориальных конфликтов, которые будто бы легко поддаются решению путем удовлетворения требований «угнетенной стороны».

Этот подход не только не разрешает существующие проблемы, а, наоборот — увековечивает их, поскольку отказывается иметь дело с идеологией и методами ее внедрения и распространения. Он ничего не говорит о войне идей, которая ведется на всех фронтах, о пропаганде ненависти к Америке и Западу, о ширящемся в мусульманском мире антисемитизме, о массовом промывании мозгов с цепью подготовки армии шахидов и о торпедировании демократических инициатив в арабском мире. Намного легче иметь дело с исторической виной Запада и решением конкретных проблем — в конце концов, это полностью зависит от нас и, главное, не требует конфронтации с идеями и методами того мировоззрения, которое и является основной причиной ненависти к Западу.

Мир, в котором не за что умирать

Даже когда мир postidentity готов провести ясную черту между диктатурой и демократией, даже когда зло названо по имени — у многих не хватает смелости бороться с ним. Причина этого проста: возможность личностной самоидентификации людей, главный источник их внутренней силы в этой борьбе находится под непрерывным обстрелом вот уже на протяжении трех поколений.

Эти атаки очень сильно повлияли на многие аспекты жизни людей в условиях демократии, и борьба за защиту прав человека не является в этом смысле исключением. Если нет никакой серьезной разницы между странами, где признают права человека, и теми, где их нарушают, если все относительно, то нет вообще никакого смысла рисковать своей жизнью ради защиты определенных ценностей и определенного образа жизни. Если государство — это не более чем гостиница, то нет никакого смысла бороться за изменение условий проживания в ней — намного легче просто переехать в другую гостиницу. С немалой долей самоиронии Оскар Ван ден Богард отвечает на вопрос, почему же все-таки Европа не дает отпор фундаменталистам: «Я не боец, да и кто вообще может быть бойцом? Я никогда не учился бороться за свою свободу — я умел только наслаждаться ею».

Для того чтобы защищать свободу, нужны силы и страсть. Откуда же им взяться, если личность не имеет никаких обязательств перед историей и традициями, если связь между поколениями разорвана? В ситуации, когда identities изменчивы, как Протей, когда они воспринимаются как фикция, когда есть «хороший» политический национализм и «плохой» культурный, мистическая связь времени и пространства — то, что Линкольн называл «мистической связью памяти» — рвется.

В тюрьме я понял, что только связь с чем-то большим, чем ты сам, освобождает тебя от страха смерти. То, что справедливо для отдельного индивидуума, справедливо и для общества в цепом. Без сильной identity, без преданности определенным ценностям, без чувства связи с прошлыми и будущими поколениями можно наслаждаться жизнью в условиях демократии, но невозможно защищать ее в момент опасности. В этом заключается определенный парадокс демократии: своим комфортом и удобством она в каком-то смысле расслабляет своих граждан, в результате чего возникает соблазн пойти на все, заплатить любую цену, чтобы спасти эту комфортабельную, удобную, эгоистичную жизнь от бурь, потрясений, войн В итоге это страстное желание любой ценой не подвергать свою жизнь опасности становится самой большой опасностью и угрозой для самой демократии.

Теоретики postidentity, опиравшиеся на опыт Второй мировой войны для того, чтобы построить свою модель безопасного и прочного мира на основе ликвидации самоидентификации, ошибались Причиной войны были вовсе не сильные identities, а отсутствие демократии. То, что могло предотвратить войну, — это не ослабление identity, а укрепление демократии. То же самое справедливо и сегодня.

Отрицая необходимость укрепления демократии, творцы теорий postidentity заводят борьбу за права человека в тупик, а ослабляя и подрывая postidentity и проповедуя моральный релятивизм, они лишают демократию сил для защиты от агрессии. В отличие от тиранов, которые заставляют людей идти на смерть, демократия должна опираться на свободную волю свободных людей, готовых защищать свои ценности и свой образ жизни. Что же дает эту волю к сопротивлению, как не сильная identity? Человек должен любить культуру своего народа, чтобы защищать ее, он должен любить не абстрактное всемирное государство, а свою страну, ее истории, традиции и народ, чтобы быть готовым пожертвовать ради них жизнью.

Люди готовы идти на жертвы, когда речь идет о четком и ясном выборе между добром и злом. Но если все относительно, если все — фикция, если невозможно никакое ценностное суждение — тогда нет ни добра, ни зла Postidentity создала мир, в котором нет никаких абсолютных ценностей, а если это так, то не за что и бороться. В таком мире враги демократии имеют огромные преимущества. Они готовы бороться и умереть за свою человеконенавистническую идеологию Единственная сила, которая способна остановить их и одержать над ними победу, — это сильная identity пюдей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.