ГОРЯЧАЯ ПЛАЗМА

ГОРЯЧАЯ ПЛАЗМА

За свою жизнь Андрей Дмитриевич Сахаров дал огромное количество интервью. Пожалуй, не было на планете газет и журналов, которые не посвятили бы его высказываниям многие свои страницы… Но это были «политические» интервью и пресс-конференции. О своей научной работе академик Сахаров не имел права говорить подробно, и он четко придерживался этого правила: секретность есть секретность.

Однажды мне довелось побеседовать с академиком Сахаровым о сугубо научной проблеме, близкой ему по работе. Позже я вдруг обнаружил: это было единственное интервью, в котором не было ни слова о политике. Просто «большой политикой» мог стать сам факт встречи ученого с журналистом… Однако опубликовать интервью в 1970 году мне не довелось…

– Так и не удается ничего сделать? – спросил Андрей Дмитриевич.

– Нет, к сожалению. Возражают в ЦК, причем на «самом высоком уровне». Кто именно – не знаю.

Позже я узнал, что это был Суслов.

– Я же предупреждал вас, что именно так и будет! – сказал Сахаров. – Впрочем, жаль, что оказался прав.

– Я не жалею, мне было интересно, – сказал я. Мы попрощались…

Это «жаль», сказанное тогда академиком А.Д. Сахаровым, не давало мне покоя – ведь могло измениться многое, если бы интервью «Горячая плазма» было опубликовано. Но тогда, в 70-м, маховик уже начал раскручиваться, и остановить его не удалось.

Прошло 18 лет. Я работал в «Правде» редактором по отделу науки. А главным редактором был Виктор Григорьевич Афанасьев, академик. У нас с ним сложились добрые отношения, весьма доверительные – он был прекрасно осведомлен, что связи у меня в Академии наук обширные, а потому в дела отдела особо не вмешивался, что меня, конечно же, вполне устраивало.

Так уж получилось, что академик Афанасьев был ближе к ЦК, чем к Академии, и, мне кажется, его это тяготило – все-таки ему хотелось, чтобы о нем говорили больше как об ученом, а не как о главном редакторе «Правды». Но он прекрасно понимал, что подобное невозможно… Но как найти ту грань, которая позволяла бы одновременно быть и тем и другим? Ведь о Сахарове говорили как об академике и как о политике…

Звезда Сахарова все ярче сияла над Советским Союзом.

Афанасьев однажды вызвал меня к себе и сказал:

– Хорошо, если Сахаров напишет для «Правды» статью. Он только что вернулся из Америки, может быть, это будут размышления о его поездке?! Так что позвони ему…

– Гораздо лучше будет, если это сделает главный редактор…

– Думаешь? Хорошо, я позвоню, – согласился Виктор Григорьевич.

События развивались весьма забавно. Афанасьев позвонил Сахарову, но того не было дома. Он попросил передать Андрею Дмитриевичу просьбу перезвонить главному редактору «Правды». Через час в приемной раздался звонок, это был Сахаров. Поначалу он не поверил, что ему звонил именно главный редактор, он подумал, что это чей-то розыгрыш. Но Афанасьев подтвердил, что звонил он, чтобы заказать Андрею Дмитриевичу статью.

– Но вы не напечатаете! – воскликнул Сахаров.

– А вы попробуйте написать так, чтобы я это мог сделать, – парировал Афанасьев.

Андрей Дмитриевич поначалу согласился поработать над такой статьей. Однако через несколько дней перезвонил и сказал, что не сможет этого сделать…

Шел 1989 год, и публиковаться в «Правде» уже было для некоторых авторов неприлично…

Афанасьев рассказал мне о переговорах с Сахаровым и вновь начал настаивать, чтобы я, «используя свои каналы», все-таки «достал какой-нибудь материал от Сахарова».

На следующее утро такой материал я положил на стол главного редактора «Правды». Он начинался так:

«… В западной печати были опубликованы „Размышления“ академика Сахарова. Это раздумья ученого о нашем времени, о научно-техническом прогрессе, о роли науки в современном мире. Наверное, они не вызвали бы столь негативную реакцию в нашем „высшем эшелоне власти“, если бы Андрей Дмитриевич не назвал кое-кого из руководителей, в частности отдела науки ЦК партии, поименно.

Когда журналы из Парижа пришли в Москву, последовало категорическое указание: пусть Сахаров откажется от своих „Размышлений“, мол, это фальшивка, и он не писал ничего подобного. Андрей Дмитриевич не отказался. И тогда заработал „принцип вакуума“ – лишить академика контактов с коллегами, не допускать к любимой работе, осуждать публично.

Естественно, нашлись люди, которые это делали охотно. Газеты пестрели „осуждениями“. Подписи были разные: и рабочие, и ученые, и писатели. Коллективные письма и индивидуальные. Но что характерно, почему-то „усердствовали“ международники и ученые, чьи имена были не очень известны. Большие ученые молчали, научные журналисты тоже. Они знали, сколь велик вклад в науку трижды Героя Социалистического Труда А.Д. Сахарова. Более того, некоторые крупные ученые пытались противостоять валу клеветы, который уже начал подниматься. Среди них был академик Петр Леонидович Капица и президент Академии наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш.

Академик Капица создал в своем институте новую установку, в которой постоянно „горел“ плазменный шнур. Петр Леонидович утверждал, что с помощью нового физического явления, открытого им, можно решить термоядерную проблему. Он предложил новый тип термоядерного реактора.

Председателем комиссии Академии наук СССР по проверке открытия президент попросил стать академика Сахарова.

По договоренности с Петром Леонидовичем и Мстиславом Всеволодовичем мы с Ярославом Головановым и Юрием Ростом решили сделать репортаж из лаборатории, а прокомментировать открытие попросить Андрея Дмитриевича. Голованов работает в институте Капицы, я беседую с Сахаровым, а Юрий Рост делает иллюстрации к этому репортажу с комментарием. Материал готовился для воскресного номера „Комсомольской правды“, где все мы тогда работали.

Несколько раз мы с Ростом были у Сахарова дома. Он тщательно работал над интервью. Правда, когда визировал окончательный текст, заметил:

– К сожалению, опубликовать интервью вам не удастся…

– Почему? – искренне удивился я. – Речь идет о физике. Кому же, как не вам, об этом говорить?!

Андрей Дмитриевич улыбнулся:

– Мы имеем дело с очень горячей плазмой, она иногда обжигает…

Смысл этих слов я понял гораздо позже.

Уже на следующий день события начали развиваться стремительно. Хотя материал был послан в набор поздно вечером, утром о его существовании уже знали „наверху“. Кто-то стремительно доложил: „„Комсомолка“ собирается публиковать интервью с Сахаровым“. Тут же поступил лаконичный приказ: „Виновных примерно наказать, чтобы другим было неповадно“. К полудню в ЦК ВЛКСМ была создана комиссия, к вечеру все „грехи“ отдела науки „Комсомолки“ уже были перечислены в специальной „справке“. Среди них были и борьба против Лысенко („погоня за сенсациями“), и интервью с Н. В. Тимофеевым-Ресовским („интервью с изменником Родины“), и публикация статьи П. Л. Капицы („пропаганда чуждых взглядов“). В „справке“ формулировки „антипартийное поведение“, „идеологическая диверсия“ встречались почти в каждом абзаце.

Что греха таить, от меня многие тотчас же отшатнулись, мол, ты брал интервью у Сахарова, вот сам и разбирайся!

И я решил обратиться к Келдышу за помощью – иного выхода у меня уже не было: в ЦК комсомола мне заявили четко, что буду снят с работы, а также появится рекомендация партсобранию о моем персональном деле…

Существует представление, будто Мстислав Всеволодович Келдыш был человеком замкнутым, „холодным“. Неверно это. Президент Академии наук, напротив, всегда горячо отстаивал свою точку зрения, не отступал от истины, помогал людям до конца, делал все, что в его силах.

Я рассказал ему о ситуации, о „справке“, что составлена в комсомоле.

Он немедленно связался с М.А. Сусловым, который, судя по всему, и отдал распоряжение „примерно наказать“. Беседа шла долго. Мстислав Всеволодович пытался защитить не только меня, но прежде всего академика Сахарова. Его аргументы разбивались о холодность „главного идеолога партии“, который прекрасно понимал, сколь опасны для него и партии идеи Сахарова. Суслов был непреклонен. Однако Келдыш журналистов „Комсомолки“ все-таки спас…

Он вышел в приемную, где я ждал, и сказал:

– Репортаж из лаборатории Капицы публиковать можно, но упоминать фамилию „Сахаров“, а тем более давать интервью с ним, запретили.

На следующий день репортаж Ярослава Голованова появился в газете, а все оттиски интервью с Сахаровым были уничтожены. Однако я успел спрятать в личный архив текст с его поправками.

В конце месяца позвонила Наталья Леонидовна, помощник президента:

– Мстислав Всеволодович интересуется: с вами ничего не сделали? – спросила она.

Такие телефонные звонки раздавались в конце каждого месяца, видимо, Келдыш хорошо знал, что „аппарат застоя“ никогда ничего не забывает!

Итак, интервью, взятое у академика А.Д. Сахарова в марте 1970 года. Я рассказал ему о своих впечатлениях:

–  Сегодня мы побывали в Физической лаборатории Академии наук СССР, которой руководит Петр Леонидович Капица. Посмотрели установку, тот самый плазменный шнур, который вызывает столь многочисленные споры среди физиков. Меня удивила прежде всего сравнительна простота установки. И то, что плазменный шнур горит в камере спокойно, словно зажженная свеча. Не правда ли, трудно привыкнуть к этому?

– Первое впечатление, безусловно, довольно сильное. Шнур существует сколь угодно долго. Это говорит о том, что с плазмой мы начинаем обращаться запанибрата.

Что же касается простоты установки, то в принципе с вами можно согласиться, хотя, конечно, крохотный плазменный „огурец“ требует подвода огромного количества энергии. На него работает целая электростанция, которая находится в соседнем здании.

Но тем не менее установка действительно не слишком сложна. В ней, как в зеркале, отражается основной принцип Петра Леонидовича – работать на достаточно простой аппаратуре. Это он делал всегда и получал очень важные результаты.

Эксперимент, проведенный в Физической лаборатории, весьма интересен. Получена высокая температура электронов, а это важно…

–  Прошу прощения, прежде чем говорить об этом эксперименте более подробно, я хотел бы, чтобы вы вернулись к 1950 году, когда возникла идея о создании управляемой термоядерной реакции. Как развивались работы в этой области на протяжении 20 лет?

– Это были годы надежд и разочарований. В 1950 году вместе с Игорем Евгеньевичем Таммом мы разработали модель термоядерного устройства с магнитной термоизоляцией (магнитную ловушку). В тороидальной камере, заполненной дейтерием, создается мощное магнитное поле, которое, казалось бы, должно удержать высокотемпературную плазму. Это была идея абсолютно стационарной установки. В принципе мы хотели, чтобы через одну „дырку“ дейтерий входил в камеру, а из другой – выходили отработанные продукты. Идея выглядела тогда оригинальной и возможной для сравнительно быстрого осуществления, хотя сразу было ясно, что на пути к управляемой термоядерной реакции будет много „подводных камней“…

–  Их оказалось действительно много?

– Гораздо больше, чем мы тогда предполагали. Нам казалось, что работы пойдут быстро и успешно, но через несколько лет выявился обширный список неустойчивостей, от которых не так легко было избавиться. До сих пор идет борьба с этими неустойчивостями.

Сейчас одно из основных направлений – осуществление термоядерной реакции в установках циклического действия.

–  Вы имеете в виду, к примеру, установку „Токамак“?

– Да. В „Токамаке“ нагрев плазмы осуществляется за счет тока. В ней создается спиральное магнитное поле. И хотя неустойчивости плазмы существуют, они не столь катастрофичны. Весьма существенно, что движение к термоядерной реакции на этой установке идет постоянно и без „подводных камней“. Раньше они появлялись на каждом шагу, а теперь как будто бы пропали. Думаю, что на „Токамаке“ можно получить управляемую термоядерную реакцию и, возможно, даже создать промышленную установку, но сделать на этом же принципе абсолютно стационарный термоядерный реактор будет невозможно – на „Токамаке“ цикличность работы обязательна.

–  Но теперь уже получен стабильный плазменный шнур?!

– Вы сразу перешли к работам П. Л. Капицы. К сожалению, температура мала у этого шнура…

Термоядерная реакция – не что иное, как синтез, то есть соединение атомных ядер. Она протекает при сверхвысоких температурах. Чтобы реакция шла, нужно несколько десятков миллионов градусов. В этом случае она становится „самоподдерживающейся“. Внутренней энергии, выделяемой при слиянии ядер, хватает на все: и на теплоотвод, и на поддержание реакции.

Плазма – это сильно ионизированный газ, в котором температура электронов и ионов различна. У плазменного шнура, полученного в Физической лаборатории, температура электронов порядка миллионов градусов, а ионы значительно „холоднее“.

–  В своей работе П. Л. Капица пишет: „На данном этапе наших исследований мы принимаем, что полученная нами плазма горячая и в ней температура электронов порядка миллиона градусов, а температура ионов, вероятно, значительно ниже. Естественно поставить вопрос о возможности поднять в шнуровом разряде температуру ионов до уровня, необходимого для надежного осуществления термоядерной управляемой реакции. Подвод энергии к ионам может осуществляться двумя путями: либо через коллективное взаимодействие с электронами, либо созданием магнитоакустических колебаний. Эти колебания возникают в плазме в присутствии магнитного поля, когда на него накладывается высокочастотная составляющая. Оба этих процесса теоретически и экспериментально мало изучены“. Таким образом, академик П. Л. Капица предлагает два пути для получения управляемой термоядерной реакции. Как вы считаете, перспективны ли они?

– Если явление изучено мало, надо работать. Могут быть самые любопытные результаты.

Правда, я не думаю, что увеличение электронной температуры вызовет резкий подъем ионной. Она, конечно, будет нарастать, но не столь быстро, как хотелось бы.

„Нагреть“ ионы, безусловно, можно, в том числе, вероятно, и с помощью магнитоакустических колебаний. Но как только их температура приблизится к миллиону градусов, нужно опять-таки создавать мощные магнитные поля, чтобы удержать ионы, то есть проделать ту же работу, которой занимаются физики-термоядерщики уже добрых двадцать лет, и преодолевать такие же трудности.

–  Успех с электронной температурой в работе П. Л. Капицы объясняется открытием так называемого „температурного скачка“ на границе плазмы. Не влияет ли этот скачок на ионы?

– Петр Леонидович доказывает, что на границе плазмы происходит процесс, аналогичный появлению двойного слоя на поверхности диэлектрика. При ударе электроны, как более подвижные, проникают в глубь диэлектрика дальше, чем ионы. Возникает электрическое поле, от которого электроны отражаются.

Нечто подобное, по мнению Капицы, происходит на границе плазмы. Если бы электроны уходили за нее, то они уносили бы основную массу тела и на получение температуры в миллион градусов у плазменного „огурца“ потребовалась бы мощность в несколько раз более высокая, чем теперь.

Возможно, такой эффект и существует. Но только для электронов. А с ионами придется, очевидно, „справляться“ с помощью мощных магнитных полей, созданных в специальных установках.

–  А может быть, появится своеобразный гибрид из различных установок?

– Это уже область фантастики… В лаборатории П. Л. Капицы поставлен очень интересный эксперимент. Возникло новое направление, очень своеобразное. Уверен, что-то интересное в конце концов получится. Что именно? Сейчас сказать трудно. В самом худшем случае – это обогащение наших знаний о плазме.

Совсем недавно я не поверил бы, что возможен такой стабильный „огурец“ с высокой электронной температурой. Но он существует! И уже это само по себе большое достижение советской науки.

–  Вы считаете возможным создание управляемого термоядерного реактора в ближайшие годы?

– Пока нет… Если бы вы меня так спросили 20 лет назад, я ответил бы тогда утвердительно. Тогда казалось, что достаточно теоретику взяться за карандаш – и проблема управляемой термоядерной реакции будет решена, но все оказалось намного сложнее. Я уверен в одном: уже в этом столетии управляемая термоядерная реакция будет осуществлена и появятся термоядерные реакторы. Но какими они будут, пока я не представляю…»

Так закончилась наша беседа с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, К сожалению, его пророчество не сбылось: в XXI век мы входим без таких реакторов.

Однако, на мой взгляд, история этого интервью весьма поучительна. Оно не было напечатано ни в 1970 году, ни восемнадцатью годами позже. Главный редактор «Правды» В. Г Афанасьев решил посоветоваться в ЦК КПСС (наверное, даже с самим Генеральным секретарем М. С Горбачевым) о публикации, и там не рекомендовали этого делать. Сколь же был велик страх у людей – они боялись даже фамилии «Сахаров»!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.