32

32

Как известно, основное чувство нашей эпохи враждебно собственности и склонно к экспроприации даже там, где это вредит не только пострадавшему лицу, но также и Целому. Можно наблюдать, как пахотные земли, которые кормили тридцать поколений землевладельцев и арендаторов, разделяются тем способом, который заставляет бедствовать всех. Можно наблюдать сплошную вырубку лесов, дававших древесину на протяжении тысячелетий. Можно наблюдать, как кур, несущих золотые яйца, режут в одну ночь, чтобы из их мяса сварить благотворительный суп, которого не хватит никому. Полезнее будет смириться с этим спектаклем, хотя он и позволяет ожидать сильного ущерба, поскольку он приводит к появлению в обществе новых, одновременно разумных и лишённых корней, слоёв. С этой точки зрения можно предвидеть появление удивительных вещей, особенно в Англии.

Это нападение происходит в первую очередь в этической сфере, в этом смысле старая формула «собственность – это кража» стала уже общепризнанной банальностью. Собственник – это тот, кто возмущает всякую чистую совесть, и сам он уже давно не чувствует себя в своей тарелке. Прибавьте к этому катастрофы, войны, увеличившиеся с помощью техники обороты жизни. Всё это не только обрекает на жизнь с капитала, но даже принуждает к этому. Не просто же так строят ракеты, каждая из которых стоит столько, сколько раньше стоило целое княжество.

Постепенно явление обездоленного человека, пролетария, принимает другие черты; мир полнится новыми фигурами страдания. Это изгнанники, объявленные вне закона, обесчещенные, своей земли и родины лишённые, жестоко низвергнутые на самое дно пропасти. Вот они, нынешние катакомбы; их не разрушить тем, чтобы позволять обездоленным время от времени голосовать по поводу того, каким способом бюрократия должна распоряжаться их нищетой.

Ныне Германия особенно богата обездоленными и бесправными; в этом смысле Германия является самой богатой страной в мире. Это то богатство, которое можно использовать как во благо, так и во зло. Любому движению, опирающемуся на обездоленных, присуща большая ударная сила; в то же время следует опасаться того, чтобы это движение не привело всего лишь к другому распределению несправедливости. Это может превратиться в бесконечный круговорот. Очарования голого насилия избежит тот, кто достигнет нового этического этажа в мироздании.

Готовятся не только новые обвинения, но и новые варианты старой формулы «собственность – это кража». Подобные теории опаснее скорее для ограбленного, чем для грабителя, который с их помощью стремится гарантировать себе право на грабёж. Давно насытившийся, он всё пожирает и пожирает новые пространства. Впрочем, и другие уроки можно извлечь из времени, и можно сказать, что эти события не проходят бесследно. Германии это касается в первую очередь; здесь натиск этих образов был особенно силён. Они принесли с собой глубокие перемены. Подобные перемены в породивших их теориях замечают слишком поздно; сперва они влияют на сам характер существования. Это касается также и оценки собственности; она освобождает себя от любых теорий. Экономические теории отходят на второй план, и вместе с этим становится яснее и то, чем является собственность на самом деле.

Немец должен задуматься над этим. После его поражения, его испытывали замыслом лишить его прав навечно, поработить его, уничтожить его разделением. Это испытание было ещё тяжелее, чем испытание войной, и можно сказать, что он его выдержал, выдержал молча, без оружия, без друзей, один, без советчиков в этом мире. В эти дни, месяцы, годы один из самых величайших опытов выпал на его долю. Его отбросили назад к его собственному, его неуничтожимому плодородному слою. В этом заключается таинство, которое в подобные дни объединяет сильнее, чем выигранное решающее сражение. Богатство страны заключено в её мужчинах и женщинах, переживших тот предельный опыт, который выпадает человеку один раз на множество поколений. Этот опыт учит довольствоваться малым, но также он придаёт уверенности. Экономические теории имеют значение «на Корабле», в то время как надёжная и незыблемая собственность покоится в Лесу, подобно той плодородной почве, что всегда приносит новые урожаи.

В этом смысле собственность экзистенциальна, она присуща своему носителю и неразрывно связана с его бытием. Подобно тому, как «незримая Гармония превыше зримой», так и эта незримая собственность является более подлинной. Имущество и владения становятся спорными, если они не укоренены в этом слое. Это теперь стало ясным. Кажется, что перемены в экономике направлены против собственности; на самом же деле они возвращают нам подлинного собственника. И это тоже тот вопрос, который вновь и вновь поднимается, и на который приходится вновь и вновь отвечать.

Кто видел однажды, как сгорает его столица, кто испытал вторжение войск с востока, тот никогда уже не утратит бдительного недоверия ко всему, чем можно владеть. Это поможет ему стать одним из тех, кто без чрезмерных сожалений обращается спиной к своему хозяйству, к своему дому, к своей библиотеке, если это необходимо. Он даже усматривает в этом акт свободы. Того, кто оглядывается, настигает судьба жены Лота.

Как всегда будут существовать натуры, слишком переоценивающие владение имуществом, так никогда не будет и недостатка в тех, кто усматривает в экспроприации панацею от всех бед. Однако перераспределение богатств не означает их увеличения – скорее это приведёт к умножению масштабов потребления, что можно наблюдать на примере любой лесозаготовки. Львиная доля этих богатств, несомненно, окажется у бюрократии, особенно при том распределении, при котором остальным достаётся только налоговое бремя; когда рыбу делят на всех, большинству достаются кости.

При этом будет важно, чтобы неимущий абстрагировался бы от идеи того индивидуального грабежа, который над ним совершается. Иначе у него останется травма, глубоко укоренившееся чувство поражения, которое потом может проявиться в гражданской войне. Впрочем, имущество уже распределено, и поэтому следует опасаться, чтобы обездоленный не стремился возместить свои убытки в других областях, и не прибегнул бы за этим к услугам террора. Гораздо полезнее будет сказать самому себе, что вовлечение в беду происходит неизбежно и в любом случае, и при различных и меняющихся обстоятельствах. Если же посмотреть на это положение с другого полюса, то оно подобно ситуации финального забега, когда спортсмен бежит их последних сил, видя перед собой свою цель. Это подобно вложению капитала, которое имеет целью не возмещение издержек, но является инвестицией с учётом новых и неизбежно наступающих порядков, и рассчитанной, прежде всего, на мировое господство. Можно даже сказать так: издержки таковы и останутся таковыми, что они приведут либо к полному разорению, либо к осуществлению самых невероятных шансов.

Подобной проницательности нельзя ожидать от простого обывателя. И всё же эта проницательность живёт и в нём, именно в той форме, которая позволяет ему принять свою судьбу и платить времени ту дань, которую оно вновь и вновь требует с него, неизменно заставая его врасплох.

Там, где экспроприация противостоит собственности как идее, наступает рабство, как неизбежное следствие. Последней зримой собственностью остаётся лишь тело со своей рабочей силой. Однако тот страх, с которым дух предчувствует подобные перспективы, несколько преувеличен. Ужасов современности вполне достаточно. Тем не менее, ужасающие утопии, наподобие Оруэлловских, полезны, хотя у их автора и отсутствует представление о подлинных и непреходящих соотношениях сил на этой Земле, потому он, собственно, и предаётся ужасу. Такие романы подобны духовным экспериментам, которые кому-то, быть может, помогут избежать некоторых окольных путей и тупиков практического опыта.

Поскольку нас интересуют здесь не столько процессы «на Корабле», сколько уход в Лес, мы посвящаем наше исследовани обсуждению суверенного одиночки. От его собственного решения зависит, что он считает своей собственностью, и как он намерен удерживать её. В такие времена, как наши будет лучше, если он будет показывать только самые незначительные из своих уязвимых мест. Проводя учёт своего имущества, он должен различать те вещи, которые не стоят жертв, от тех вещей, за которые стоит бороться. Подобные вещи и являются его неотчуждаемой, подлинной собственностью. Они также являются тем сосредоточением бытия, которое каждый несёт в себе, говоря о котором Гераклит, относил его к особому виду демонов человека. К подобным вещам относится, например, Отечество, которое носят в своём сердце, и отсюда, из своей нематериальной формы Отечество пополняется, когда оно терпит ущерб в своих материальных границах.

Сохранять собственное своеобразие тяжело – и тем тяжелее, чем больше вы нагружены имуществом. В этом случае вам угрожает судьба тех испанцев времён Кортеса, которых «скорбной ночью» утянул на дно груз золота, с которым они не хотели расстаться. В отличие от этого, тот вид богатства, к которому относится своеобразие, не только несравненно дороже, оно к тому же является тем источником, из которого исходит любое богатство вообще. Тот, кто это осознаёт, тот также понимает, что времена, в которые стремятся к равенству всех людей, приносят совсем иные плоды, чем ожидалось. Они только убирают заборы, решётки и второстепенные перегородки, расширяя тем самым пространство. Все люди – братья, но они не равны. Среди этих масс всегда скрываются одиночки, которые по своей природе, а значит и в своём бытии, богаче, благороднее, добрее, удачливее, и даже могущественнее остальных. Их изобилие прибывает в той же мере, в какой пустыня растёт. Это приводит к новой мощи и новому богатству, к новому расслоению.

Тот, кто беспристрастен, тот может увидеть, что в его владениях скрывается дремлющая благотворная сила, которая способна принести добро не только своему владельцу. Особенность человека в том, что он не только творец, но и разрушитель – это его даймонион. Когда многочисленные, связывающие его путы разрываются, он восстаёт, как освобождённый Гулливер в Стране Лилипутов. Его используемое подобным образом владение, превращается в непосредственную функциональную мощь. И тогда являются новые титаны, неодолимо мощные. Впрочем, этот спектакль, как и само время, имеет свои пределы. Он не закладывает начало новой династии.

Этим можно объяснить то, почему господство ещё более прочно утверждается по прошествии тех времён, когда равенство было у всех на устах. Как страх, так и надежда приводят человека к этому. В человеке скрыт неискоренимый монархический инстинкт, даже если он видел королей только в паноптикуме. Можно только удивляться, каким внимательным и послушным он становится, когда новые права на престол предъявляются, не важно, откуда и от кого они исходят. Когда власть где-нибудь узурпируется, то это всегда, даже у противников, порождает большие надежды. При этом нельзя сказать, что подданный становится неверным. Просто у него сохраняется тонкое чутьё на то, насколько властитель остаётся верен самому себе, и насколько выдерживает он ту роль, которую взял на себя. Вопреки всему народы никогда не теряют надежды на нового Дитриха, нового Августа – на царя, чья миссия возвещает о себе в созвездиях на небесах. Они предугадывают, что миф, подобно золотой жиле, покоится глубоко под поверхностью истории, глубоко под разведанным грунтом времени.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.